Секс и ничего личного (СИ) - Ясная Яна - Страница 69

То есть он, безусловно, прибавляется — но, кажется, сейчас это наконец стало заметно.

Я остановился, и, дожидаясь, пока меня догонит мсье Альмарик, запрокинул к небу лицо и просто дышал.

После интенсивного общения с Квентином Морелем это было мне жизненно необходимо: душный родственник Кассандры, кажется, обладал свехспособностью выжирать весь кислород из воздуха вокруг себя.

Мсье Альмарик, закончивший приятельское общение с охраной, нагнал меня. Отвратительно бодрый и энергичный, словно ему ничего не стоили эти почти четыре часа изматывающих переговоров (потому что конечно, просто подписать предложенные документы было бы слишком просто для Квентина Мореля, даже если он в общем-то согласен на сделку!).

— На сегодня ваш рабочий день закончен, мсье гросс Теккер. Идемте. Отвезу вас домой.

Я снова вдохнул морозный воздух — такой неожиданно вкусный — и, неожиданно для себя, сказал:

— Спасибо, мсье Альмарик, но не нужно. Я сам доберусь. Хочу позвонить отцу.

Босс и наставник в одном флаконе взглянул на меня остро, пронзительно. И, внезапно, кивнул:

— Позвоните, мсье гросс Теккер. И знайте: я сожалею, что из-за нашей сделки вы поссорились с семьей. Но не раскаиваюсь!

Он подмигнул мне, и стремительно ушел вперед, скрывшись из виду. А я остался ошарашенно смотреть ему вслед.

Вот же… адвокат! “Сожалею, но не раскаиваюсь”. Хорошая формулировка. Сегодня она мне пригодится.

Я достал из кармана телефон.

-

Гудки звучали так долго, что я уже думал, что отец и вовсе трубку не возьмет. Но нет. Принял звонок.

Молчание.

Отрывистое “Слушаю”.

— Привет, пап.

Снова молчание.

Повисшая между нами тишина — как стена, и меня вдруг окатывает страхом, что мне предстоит биться в нее всю жизнь, что отец не простит, и я навсегда останусь вне семьи, и не то чтобы я не справлюсь один, но… я не хочу остаться без них. Я скучаю.

Я снова поднимаю лицо к небу, надеясь найти в его темнеющей вышине если не нужные слова, то хотя бы моральную поддержку.

— Знаешь, пап… Я сегодня понял, как мне с вами повезло. Мы сейчас в ссоре, но я вас очень люблю. Я хочу, чтобы ты знал.

Короткое мгновение тишины, и вопрос, резки и напряженный:

— Что у тебя случилось?

А что у меня случилось? Ничего особенного, просто…

— Мы сегодня заключили сделку с Квентином Морелем. Он изменит свои показания в части, касающейся участия его племянницы в его действиях преступного характера.

— Ты звонишь мне чтобы похвастаться своими успехами на адвокатской стезе?

Тон отца в трубке был откровенно неприятным, но я звоню, чтобы помириться — и я помирюсь с ним, как бы он не сопротивлялся. Поэтому в ответ я только хмыкнул:

— Скажешь тоже, “успехами”. Моих заслуг там — только ручку мсье Морелю вовремя подал… Просто ты спросил, что у меня случилось. Вот, объясняю. Пап, мам… я маме потом тоже позвоню, но это не важно… Я вас очень люблю. Вы не представляете, какие вы на самом деле хорошие родители.

— И поэтому ты с нами так обошелся, да? — рявкнул отец. — Переметнулся к моему врагу!

— А к кому я должен был переметнуться? — Я тоже не стал сдерживаться, и заорал. — Если бы я прибежал за помощью к тебе, ты бы меня послал! Сказал бы, чтобы я решал свои проблемы сам! Я просто пропустил этот этап, и сразу решил сам!

— Ты мог хотя бы предупредить! — Звуковой удар из трубки чуть не смел меня, и я, поморщившись, отвел ее подальше от уха. — Просто предупредить нас с матерью, чтобы нам не пришлось узнавать об этом от чужих людей! Но тебе же хотелось, чтобы я выглядел идиотом!

— Прости, отец, но я не мог. Я пообещал мсье Альмарику, что не стану этого делать. Извини, но у меня была не очень выгодная позиция для торга!

— И поэтому ты расплатился мной, да, сынок? Очень… Очень по-адвокатски!

— Для тебя это был лишь удар по самолюбию, да и не самый сильный. А для Кэсс… для Кассандры это был бы удар, который сломал бы ее. Да, я использовал тебя как щит для нее. Я сожалею. Но не раскаиваюсь.

Отец… молчал. И я тоже молчал.

И стало понятно, что если я все еще хочу помириться, то первым заговорить придется мне.

— Вы мне очень дороги, пап, — медленно начал я. — Не только вы с мамой, но братья, и Сирьель. Но я впервые в жизни принимаю решения за себя сам. И я не отступлюсь. Несмотря на то, что там у нас дальше будет с Морель.

Кажется, слова для примирения я выбрал все же не очень…

И когда я совсем уже решил, что сейчас меня пошлют, отец вдруг хмыкнул:

— Ну, и что там у вас с Морель?

— А что у нас с Морель? Вроде бы, все хорошо, ее дядя изменит показания…

— Насколько я помню, против твоей Кассандры не только показания ее дядюшки, но и артефакты со следами ее силы! — Очень Противным Голосом заметил отец.

И меня отпустило. Таким голосом он с чужими не говорит. И когда по-настоящему зол — тоже. А значит… значит, всё будет хорошо.

— А! А, так значит, ты все-таки следишь за ее делом! — Обрадовался я.

— Нет, конечно, мне абсолютно наплевать, в каком контексте будут полоскать мою фамилию!

Яд в этой фразе сочился из каждого звука, и я поспешил прикрутить фонтан радости, чтобы не бесить отца.

— Да он эти артефакты выкупил у перекупщика, которому Кэсс их сдавала! А перекупщик не имел права приобретать артефакты с рук, вот он и уперся, что не в глаза этих побрякушек не видел, кто станет свидетельствовать против себя? Пап… а ты только за одним делом Кэсс следишь, или за обоими? Ну, чего ты молчишь, пап?

— Я не знаю, что тебе сказать, сынок.

И по отцовскому тону, по этому непроизвольно вырвавшемуся “сынок” я понял: не только следит; он читал показания.

— Ну, кто бы мог подумать, а? Ты не представляешь, как обидно!

— Ты про то, что он считал вас всех придурками?.. — осторожно уточнил отец.

Я досадливо поморщился:

— Да нет! Ну, считал и считал, он же этого и не скрывал никогда — с его мозгами имел право. Просто… Он же заявил, что он для нас чем-то вроде мальчика на побегушках был! А это же вообще не так и не правда, мы же считали себя его друзьями, и его — нашим другом, а он… Ну как так-то, а, пап?!

Тяжелый вздох в трубке был мне ответом:

— Так бывает, сын.

Кассандра

Жизнь переменилась как-то настолько стремительно, что мне казалось я только глазом моргнула. Хотя прошло несколько недель, и за окном уже вовсе не зима, а очень даже весна (пока еще неуверенная, но вполне себе обозначенная!). Более того за окном поменялось не только время года, но еще и вид. Наши окна по-прежнему выходили на кампус, но совсем с другой стороны, за академической оградой.

Наши, да…

Проговаривать это про себя было все еще немного странно и ужасно приятно.

Мой любимый чайник покинул подоконник общежития и переехал в маленькую, но ужасно уютную (большей частью потому, что отдельную!) квартирку буквально через дорогу от академии. Ну и я с чайником переехала. Ну и Вив, который эту квартиру для нас (мамочки, опять это слово!) нашел.

Пришел как-то разбубнился, что он устал и он бедный котик, которому я отлежала уже все, что можно, выложил бизнес план из наших совместных финансов и заявил, что мы можем позволить снимать себе квартиру.

Я не нашлась, что на это возразить. Потому что бедный котик же и отлежала. И бизнес-план опять же… и прочие очень убедительные аргументы!

И теперь я сидела на подоконнике с чашкой горячего чая и задумчиво смотрела на то, как мой парень что-то безудержно строчит на компьютере, обложившись книгами, конспектами и даже раскрытое окно виртуальной библиотеки парило в воздухе.

Если вспомнить, как именно я пыталась замотивировать Вивьена гросс Теккера на учебу буквально несколько месяцев назад, то перемены, конечно, разительные! и хотела бы я сказать, что это моя мотивация произвела такой невероятный эффект, но нет. Это все мсье Альмарик. Впору ревновать, видят боги!