Время для жизни 2 (СИ) - "taramans" - Страница 25

С оружием тоже было интересно поковыряться.

Как-то сразу стали проявляться особенности восприятия нового у разных курсантов. К примеру, тот же Юра Гиршиц, как и Косов — влет усваивал Уставы и наставления, но куда хуже — сборку-разборку оружия. Виталий Капинус…

«Долбанный литовец! Какого хрена его занесло в Сибирь? Будет мне головная боль с этим блондином! Хотя… по-русски он говорит чисто, без какого-либо акцента. Позже нужно поинтересоваться — может он не из Прибалтики, а здешний уже, сибирский литовец?».

Так вот… Капинус — одинаково ровно «поглощал» знания — и теорию, и практику. Без провалов, но и без особых успехов. Ровно так.

Крепышок Алешин — примерно так же, как и Капинус, но все же руками у него получалось получше, чем головой, пулеметы у него — как будто сами разбирались и собирались. Юморной хохол Гончаренко — тот откровенно плавал в бумажных знаниях, да и с «железяками» у него было тоже неважно. Остальные курсанты — кто так, кто — эдак…

Нарисовалась проблема откуда Косов уж точно не мог ожидать. Его приятель Степа с самого начала стал проявлять неприязнь к курсанту Гиршицу. Это не переходило в какие-то агрессивные формы, все же сержант был не дурак, и реально оценивал свое положение командира. Но вот «подколки» и «подкусывание» Гиршица на построениях или вне строя — были заметны. Прищуренный взгляд, ухмылочки, саркастические замечания…

— Степа! Ты чего к Гиршицу привязался? Чем он тебе не угодил? — вечером, после отбоя, они стояли, курили под навесом у ротной кухни.

— Да ничем он мне не угодил! — хмыкнул Ильичев, — а чего я то? Курсант, как курсант…

— Ты это… Степа. Чего ты напыжился? И не юли, видно же, как ты его при каждом удобном случае ущемляешь. То в наряд сунешь неудобный, то шуточки какие-то на построениях. Сержант! Это — мой курсант, моего отделения, и я не понимаю, чего это ты так на него взъелся?

— Да успокойся ты! Нужен мне больно этот жиденок! — сплюнул в сторону Ильичев.

«О как! А Степа-то оказывается — антисемит! Вот уж — неожиданно как! Хотя… Ильичев же — из казачков. А там к этому пресловутому вопросы отношения такие… неоднозначные! Или даже — как раз-таки — однозначные! Испокон веков!».

— Ага… вот оно как… получается. Степа! Вот скажи мне как… — «а как сказать? другом он мне пока не стал. Приятель — да! Но не более… пока!», — скажи мне… как электрик — электрику! Как… гинеколог — гинекологу!

Ильичев фыркнул дымом и расхохотался:

— Вот, Ваня, ты как всегда — как чё ляпнешь, так и… хоть стой, хоть падай!

— Ты не смейся… балбес. Вопрос-то серьезный! Чего ты к нему, к Гиршицу этому, так неровно дышишь? — придвинувшись к Ильичеву поближе, негромко спросил Иван.

— Серьезный вопрос у него…, - протянул сержант, но вроде бы — смутился, — да знаешь… я даже и сказать толком не могу. Ну… не нравится он мне. Какого хрена он вообще сюда поступил, да еще и в мой взвод попал! Этим… ему нужно было — вон, в мединститут поступать, на зубника. Или — в педагогический, на худой конец!

Бытовой антисемитизм он, падла, очень живучий. Его и там, в двадцать первом веке до конца не искоренили. На что уж и большевики старались, и потом — культурно старались изжить. Но… чуть тронь человека вроде бы культурного, поставь в рамки сложной ситуации… и снова вылазит — «Если в кране нет воды…».

— Степа… Вот скажи мне… Тебе часто приходилось иметь дело с евреями? — постарался проникновенно спросить Косов.

— Ну да… приходилось, — задумался Ильичев.

— Нет! Не так. Я спросил — часто ли тебе приходилось иметь дело с евреями. А ты мне во ответ — ни бе, ни ме! Часто, спрашиваю? Много с ними общался? — добавил упорства в голов Косов.

— Ну-у-у… ну как… ну было несколько раз, да! — кивнул сержант.

— То есть — несколько раз, да? И что, в эти несколько раз — они тебе показались жадными, сволочными, хитрыми? Подставляли тебя? Или других подставили?

— Ну да… хитрые, да и жадные тоже. Дела с ними иметь… не стоит!

— А вот… ты уверен, что во всех этих случаях — это были именно евреи? Не армяне, к примеру, не хохлы, или — прочие какие греки… А именно — евреи?!

Ильичев задумался, достал другую папиросу, прикурил:

— Не… ну как! Пару раз то — точно жиды были!

— Ага… то есть получаем: ты неоднократно встречался с мудаками, но только пару раз с уверенностью можешь сказать, что в данных случаях «насолили» тебе именно — евреи. Так?

— Ну… выходит, что так, — уже менее уверенно ответил Степан, — ты, вообще, к чему это ведешь?

— Веду я, друг мой Степа, к тому, что не хрен судить о людях… всех людях определенной национальности — по двум встреченным тобой мудакам. Я вот… я вот сходу могу назвать три… а то и четыре случая, когда полными мудаками были сволочи с фамилией — Иванов. Понимаешь, Степа — полными мудаками! Конченными! Таких… только вон — в речку, с камнем на шее. Ничего их уже не исправит. Или вон… наш каптер по фамилии — Пилипчук. Кстати, а где эта морда? Покрутился тут недельку и куда-то уже сдулся, скотина хитрожопая!

— Обрати внимание, Степа, — продолжил спич Косов, — Пилипчук, сука хитрая, сдулся из лагеря, чтобы сопли тут на кулак не собирать, ноги на строевой не отбивать, или марш-броски по грязи не наматывать… а жиденок, как ты сказал, Гиршиц — здесь! Вон он, сопит сквозь сопли на своей «шконке». И кто тогда тут жид? А, Степа?

Ильичев молчал.

— Видишь, Степа, как интересно получается… и жид — вроде такой же как мы, а сука Пилипчук… в училище, в теплой каптерке.

— Ты это… Пилипчук — хохол! Ты с остальными — не равняй, — нашел аргумент сержант.

— Степа! Ты себя сейчас вообще слышишь? То ему жид — не нравится, то теперь уже — хохол Пилипчук. То есть — жиды и хохлы — все суки поголовно? А что тогда делать с Гончаренко? Вон он, тоже хохол и здесь, с нами? Степан… я к чему веду-то… в каждой нации — есть нормальные люди, их больше. А есть — суки и мрази… мудаки. Их — меньше. В каждой нации, Степа! И среди русских есть много таких козлов, что… Так что… не надо человека судить по его нации. Я, Степа… я так скажу, если человек — нормальный человек, то мне по херу, кто он там по паспорту… Хоть нанаец! А если мудак… то… мудака в рыло бить надо, и по херу кто он там…

Косов чего-то раздухарился.

— И еще скажу, Степа… если до тебя нормально не дойдет. Подумай вот о чем… ты — комсомолец, герой, курсант военного училища. Командиром будешь. А если дойдет до начальства, а еще хлеще — до политруков… твои придирки к Гиршицу… или еще к кому, по вопросу национальности. Это, Степа, может крайне хреново сказаться на твоей, прежде всего, судьбе. Великодержавный русский шовинизм! Вот как это называется. И с этим, Степа, сейчас очень сильно борются. Очень сильно. И, в общем-то — правильно делают. Как бы… по башке за такое не получить. Больно будет! Ладно… ты парняга уже взрослый… чего я тебе буду кашу разжёвывать? Только помни — не все русские одинаково полезны. И не все евреи — жиды! Среди других народов… жидов тоже — хватает!

Пару дней после разговора Ильичев его сторонился. Был задумчив. Но к Гиршицу более — не цеплялся. Просто старался не замечать его.

Постепенно из аморфной массы разных молодых людей стали складываться коллективы. Коллектив отделения — более плотный, коллектив взвода — по рыхлее, но тоже стали образовываться его контуры. С коллективом роты — было сложнее, там все не так быстро и складно. Совместное проживание, несение тягот службы и бытовых неудобств, оно… ага, сплачивает. Только нужно побольше, этого — совместного проживания.

Сначала Косов сам, личным примером, так сказать, потом — вместе с отделением, а потом и уже взводом, стали оказывать помощь друг другу. Во всем — в учебе, в физической и строевой подготовке, в несении нарядов. Казалось бы — чего непонятного — вечером помочь натаскать воды кухонному наряду. Не десять раз двоим за водой сбегать, а — по разу десятерым парням. И та же чистка картошки на следующий день! Толи двоим полночи сидеть над бачками, толи десятерым — работы на полчаса! И ведь хочется — «забить» на это дело, поваляться на койке перед отбоем, погреться у уютной «буржуйки», но! В следующий раз — хрен кто тебе придет на помощь! Так что… поднимай жопу и вперед, таскать воду, чистить картошку, отмывать туалет.