Четвертый протокол - Форсайт Фредерик - Страница 8

• Предыдущая
• 8/90
• Следующая

Ему предстояло отвечать за безопасность всех министерств Ее Величества в Лондоне.

– Черт возьми, эта работа полицейского, – возмущенно фыркнул Престон и начал собирать сотрудников своего отделения, чтобы попрощаться с ними.

В миле от Гордон-стрит Джим Роулинс вошел в небольшой, но дорогой ювелирный магазин на боковой улочке в двухстах ярдах от оживленной Бонд-стрит. В магазине было темно, рассеянный свет падал только на витрины с серебром эпохи короля Георга, в освещенных футлярах лежали старинные драгоценности. Магазин специализировался на антиквариате.

На Роулинсе был аккуратный темный костюм, шелковая рубашка и галстук приглушенных тонов, в руке он держал тускло поблескивающий кейс. Девушка, сидящая за прилавком, подняла голову и взглянула на него с одобрением. В свои тридцать шесть лет он выглядел стройным и подтянутым, одновременно джентльменом и крепким парнем, что всегда производит благоприятное впечатление. Выставив вперед грудь, девушка улыбнулась, ослепительно блеснув зубами:

– Чем могу быть полезной?

– Я хотел бы видеть господина Заблонского по личному делу. – Его простоватый выговор показывал, что он явно не клиент магазина.

Улыбка исчезла с лица продавщицы.

– Вы коммивояжер? – спросила она.

– Скажите просто, что с ним хочет говорить господин Джеймс, – ответил Роулинс.

В этот момент отворилась зеркальная дверь в глубине магазина и из нее вышел Луис Заблонский. Он был худым морщинистым мужчиной пятидесяти шести лет, маленького роста, выглядевшим старше своих лет.

– Господин Джеймс, – просиял он, – как приятно вас видеть. Пожалуйста, проходите в мой кабинет. Как вы поживаете? – Он провел Роулинса за прилавок во внутреннее помещение.

– Все в порядке, Сандра, дорогая.

Когда оба вошли в тесный захламленный кабинет, хозяин закрыл и запер зеркальную дверь, сквозь которую просматривался весь магазин. Он указал Роулинсу на стул перед старинным столом, а сам сел на вращающееся кресло. Единственная лампа освещала журнал записей. Он бросил на Роулинса проницательный взгляд.

– Ну, Джим, чем ты занимался в последнее время?

– У меня есть кое-что для тебя, Луис, кое-что, что тебе понравится. Только не говори мне, что это ерунда.

Роулинс щелкнул замками кейса. Заблонский развел руками.

– Джим, стану ли я?..

Слова застряли у старика в горле, когда он увидел то, что Роулинс выложил на стол. Заблонский уставился на драгоценности, все еще не веря своим глазам.

– Гарнитур «Глен», – выдохнул он. – Ты украл бриллианты «Глен»? И газеты молчат!

– Наверное, хозяева еще не вернулись в Лондон, – сказал Роулинс. – Шумихи не подняли. Я профессионал, ты знаешь.

– Лучший, Джим, лучший. Но гарнитур «Глен». Почему ты меня не предупредил?

Роулинс знал, что всем было бы легче, если бы до грабежа была определена дальнейшая судьба бриллиантов. Но он работал по-своему, то есть чрезвычайно осторожно. Он никому не доверял, менее других – перекупщикам краденого, даже такому, как Луис Заблонский. Торговец краденым, если перед ним встанет перспектива тюремной похлебки, продаст информацию о предстоящем грабеже любому полицейскому, только бы не попасть за решетку.

Отдел по борьбе с особо опасными преступлениями Скотленд-Ярда знал Заблонского, хотя тот ни разу не сидел в тюрьме Ее Величества. Именно поэтому Роулинс не предупреждал его о предстоящем деле, а появился, как всегда, неожиданно. Слова Заблонского он пропустил мимо ушей.

Торговец был поглощен созерцанием драгоценностей, сверкавших на его столе. Он хорошо знал их историю.

Их владелец с 1936 года девятый герцог Шеффилда имел двух детей: мальчика и девочку – леди Фиону Глен. После его смерти в 1980 году сын наследовал титул, а дочь – бриллианты.

К 1974 году, когда младшему Шеффилду стукнуло двадцать пять, отец с грустью понял, что его сын был, как принято писать в газетных колонках светских сплетен, убежденным холостяком. Не будет больше милых юных графинь Маргейт и герцогинь Шеффилд, чтобы носить знаменитые бриллианты «Глен». Они были завещаны дочери.

Заблонский знал, что после смерти герцога леди Фиона с неохотного согласия страховых компаний иногда надевала их на благотворительные вечера, где любила бывать. Остальное время они хранились в сейфе банка «Коуттс» на Парк-Лейн, где провели много лет. Он улыбнулся.

– Благотворительный вечер в Гровенер-хаус перед Новым годом? – спросил он.

Роулинс пожал плечами.

– О, ты шалун, мальчишка, Джим. Но какой талант!

При том, что Заблонский свободно говорил на польском, иврите и идише, за сорок лет, проведенных в Англии, он так и не смог хорошо освоить английский и говорил с заметным польским акцентом. А поскольку, изучая язык, он пользовался старыми книгами, то усвоил из них лексику, ставшую ныне жаргоном «голубых». Роулинс знал, что Заблонский не гомосексуалист. Жена Заблонского сказала ему, что его еще в юности кастрировали в концентрационном лагере.

Старик любовался бриллиантами, как настоящий ценитель любуется истинным произведением искусства. Он смутно припоминал, что в середине шестидесятых леди Фиона Глен вышла замуж за преуспевающего молодого государственного служащего, который в середине восьмидесятых занял ответственный пост в одном из министерств. Также он вспомнил, что семейная чета живет где-то в Вест-Энде на широкую ногу, в основном за счет наследства жены.

– Ну, что ты думаешь, Луис?

– Я восхищен, мой дорогой Джим. Восхищен и озадачен. Это не простые камешки. Их немедленно опознают в любом месте. Что мне делать с ними?

– Это ты мне должен сказать, – заметил Роулинс.

Луис Заблонский широко развел руками.

– Не буду лгать тебе, Джим, скажу как есть. Бриллианты «Глен» застрахованы не меньше чем на 750 тысяч фунтов стерлингов. Такова их реальная цена у Картье, если продавать законно. Но просто продать их невозможно. Есть два выхода. Первый – найти очень богатого покупателя, который захочет купить бриллианты «Глен», зная, что они краденые. Богатый скряга, который в одиночку радуется, глядя на них. Такие люди есть, но их мало. С них можно взять половину суммы, которую я назвал.

– Когда ты сможешь найти такого покупателя?

Заблонский пожал плечами.

– В этом году, в следующем году, когда-нибудь, никогда. Нельзя же давать объявление через газету.

– Слишком долго, – сказал Роулинс. – А другой вариант?

– Оценить их без оправы – только это снизит цену до 600 тысяч. Перешлифовать их порознь. Но огранщик потребует свою долю. Если бы я лично занялся всем, то, думаю, ты бы имел в конце концов 100 тысяч.

– Сколько ты мне можешь дать сейчас? Я не могу питаться воздухом, Луис.

– Кто может? – сказал торговец краденым. – Послушай, за оправу из белого золота я, пожалуй, смогу получить 2 тысячи фунтов на рынке лома драгметаллов. За сорок мелких бриллиантов – где-то 12 тысяч. Таким образом, ты можешь рассчитывать на 14 тысяч. Из них сейчас я дам тебе половину. Что скажешь?

Они торговались еще полчаса и наконец сошлись. Луис Заблонский достал из своего сейфа семь тысяч наличными. Роулинс открыл кейс и сложил в него пачки мятых купюр.

– Симпатичный, – оценил кейс Заблонский, – балуешь себя.

Роулинс покачал головой.

– Взял на месте, – ответил он.

Заблонский поцокал языком и погрозил пальцем Роулинсу.

– Избавься от него, Джим. Не оставляй следов, не стоит зря рисковать.

Роулинс, подумав, кивнул, попрощался и ушел.

Джон Престон провел целый день, прощаясь с коллегами из оперативной группы. Ему было приятно, что они сожалеют о его уходе. Потом он занялся бумажной работой. Бобби Максвелл зашел поприветствовать его.

Престон плохо знал этого внешне приятного молодого человека, страстно желавшего сделать карьеру в МИ-5. Он решил, что самый лучший способ продвижения по службе – это зацепиться за восходящую звезду Харкорта-Смита. Престон не осуждал его.

• Предыдущая
• 8/90
• Следующая