Четвертый протокол - Форсайт Фредерик - Страница 52

• Предыдущая
• 52/90
• Следующая

– Шотландский офис, Эдинбург.

Престон взял трубку.

– Джон Престон… Да… Доброе утро…

Послушав несколько минут, он нахмурился и записал имя Кармайкла в свой блокнот.

– Да, я буду, прилечу трехчасовым рейсом. Пусть он меня встретит в аэропорту Глазго. Спасибо.

– Глазго? – спросил Брайт. – Они и туда добрались?

– Да там какой-то русский бросился с крыши. Я вернусь завтра. Скорее всего, это пустячное дело, но мне хочется вырваться из этого дома хоть на денек.

Аэропорт Глазго находится в восьми милях от города и соединен с ним автомагистралью М8. Самолет, на котором прилетел Престон, приземлился около половины пятого, и так как у Престона был только ручной багаж, он появился в вестибюле аэропорта через десять минут после приземления. Он подошел к справочному бюро, дежурная громко объявила: мистер Кармайкл, вас ожидает…

Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.

– Обсудим все по дороге, – предложил Престон, – изложите, что произошло.

Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.

– Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? – спросил он.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, – сказал Кармайкл.

– Продолжайте.

– К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, – продолжал Кармайкл, – я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он-то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.

– Я слушаю.

– Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.

Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?

– Затем, – продолжил Кармайкл, – я заинтересовался местом и временем происшествия. В порту Глазго моряки обычно идут в бары «Бэтти» или «Стэйбл». Этого человека нашли в четырех милях от доков. Он шел неизвестно куда, поздно ночью, и мне точно известно, что поблизости нет ни одного бара. Так куда же он, черт возьми, шел?

– Хороший вопрос, – сказал Престон, – что дальше?

– В десять утра, когда я пришел на вскрытие, я обнаружил, что тело при падении сильно пострадало, но лицо, за исключением пары синяков, было в порядке. Нэды били его в спину и по затылку. Я видел лица моряков торгового флота и раньше. Они обычно обветренны, потрескавшиеся от непогоды, загорелые, испещрены морщинками. У этого же было лицо бледное – лицо человека, не привыкшего к жизни на палубе. Затем его руки. У него должны быть загорелые руки с огрубевшими ладонями. У пострадавшего же были мягкие и белые руки служащего. И, наконец, последнее – его зубы. Я думал, что у матроса из Ленинграда состояние зубов будет «типично русское»: темные пломбы, стальные коронки. У этого человека были золотые пломбы и две золотые коронки.

Престон одобрительно кивнул. Кармайкл был наблюдателен. Они подъехали к стоянке перед отелем, в котором Кармайкл забронировал Престону номер на один день.

– И последняя деталь. Она мелка, но все же важна, – заключил Кармайкл, – перед вскрытием советский консул побывал у главного инспектора на Питт-стрит. Я тоже там был. Он готов был заявить протест, но вошли капитан с замполитом. Последний пошептался с консулом, вышел переговорить с ним в коридор. Вернувшись, консул стал вежливее и уступчивее, как будто замполит сообщил ему что-то важное о погибшем. У меня сложилось впечатление, что они не хотят поднимать шум, пока не переговорят с посольством.

– Вы кому-нибудь из полиции сообщили, что я приеду? – спросил Престон.

– Нет еще, – ответил Кармайкл, – вы хотите, чтобы я это сделал?

Престон покачал головой.

– Подождите до утра. Там и решим. Может быть, все это пустяки.

– Будут ли какие-нибудь распоряжения?

– Дайте мне копии всех показаний и список личных вещей потерпевшего. Кстати, где они?

– Закрыты в участке на Патрик-стрит. Я достану вам копии показаний и привезу их позже.

Генерал позвонил своему другу из ГРУ. Сообщив, что курьер из Парижа привез ему две бутылки французского бренди, он сказал, что сам он не пьет, но хотел бы в качестве подарка отвезти бренди Петру Марченко на дачу в выходные. Будет ли на даче кто-нибудь, чтобы вручить пакет. Нет ли телефона на даче Марченко и как туда позвонить. У сотрудника ГРУ были все сведения. Сообщив их генералу, он сразу же забыл этот разговор.

Зимой на большинстве дач советской элиты живут домработницы и персонал, обслуживающий хозяйство. Когда Карпов позвонил, к телефону подошла домработница Марченко. Она сказала, что хозяин приедет на следующий день, в пятницу, как обычно, после шести вечера. Он поблагодарил ее и положил трубку. Он решил отпустить шофера и устроить Марченко сюрприз – подъехать к нему часам к семи.

Престон лежал на кровати, рассуждая сам с собой. Кармайкл привез ему все показания, взятые в больнице и в управлении. Как любые показания, они были изложены сухим канцелярским языком, совсем не похожим на тот, каким люди обычно излагают то, что они видели и слышали. Факты и никаких эмоций.

Престон не знал одной детали, потому что Крейг не упомянул о ней, а медсестра просто не видела: перед тем, как выбежать из палаты в коридор, Семенов пытался схватить круглую табачную коробку. Крейг просто сообщил, что пострадавший толкнул его.

В списке личных вещей тоже не было ничего интересного. Числилась круглая табачная коробка с содержимым. А что имелось в виду под «содержимым»? Может быть, махорка?

Престон перебрал в уме возможные версии. Первая: Семенов – тайный агент, которого забросили на территорию Британии, что маловероятно. Он числится в списке экипажа, его отсутствие на судне в момент отплытия в Ленинград могло вызвать подозрение.

Итак, он прибыл в Глазго и покинул судно ночью в четверг. Что он делал в тот поздний час на полпути к Грейт-Вестерн-роуд? Хотел передать посылку через тайник или шел на встречу? Неплохо. А может, взять посылку, чтобы доставить ее в Ленинград? Уже лучше. Но некоторые сомнения мучили Престона.

Зачем с таким отчаянием матрос защищал рюкзак, будто вся жизнь зависела от этого? Он же уже должен был освободиться от того, что доставил.

Если, наоборот, он прибыл забрать груз, но еще не успел этого сделать, то опять возникал все тот же вопрос. Если он забрал груз, то почему никаких интересных документов или вещей при нем не найдено.

И если то, что он должен был передать или забрать, было спрятано в одежде, то зачем ему понадобился рюкзак. Если что-то было зашито в подкладку его куртки или брюк, спрятано в каблуке ботинка, то почему бы не отдать нэдам рюкзак, из-за которого все и началось. Он бы спас свою жизнь, придя на встречу или обратно на корабль (неизвестно куда именно он направлялся) всего с парой синяков.

Престон прокрутил еще несколько вариантов. Возможно, матрос прибыл как курьер для очной встречи с советским агентом, работающим в Британии. Зачем? Чтобы передать устную информацию? Непохоже. Есть более надежные способы это сделать. Получить устный рапорт? То же самое. Встретиться с резидентом, чтобы поменяться с ним местами? Тоже не подходит. Фотография в мореходной книжке была его, Семенова. Если бы он должен был поменяться местами с нелегалом, Москва бы выдала ему вторую платежную книжку с нужной фотографией, чтобы тот, другой, мог взойти на судно как матрос Семенов. И вторая книжка была бы при нем. В крайнем случае зашитая в подкладку… В подкладку чего? В подкладку жакета? Тогда зачем защищать рюкзак? В рюкзак? Ближе к истине. Все дороги ведут к этому проклятому рюкзаку.

• Предыдущая
• 52/90
• Следующая