Выбери любимый жанр

Город Мечтающих Книг - Моэрс Вальтер - Страница 34


Изменить размер шрифта:

34

Но что я теряю? Если какая-нибудь опасная книга оторвет мне голову или выстрелит отравленной стрелой меж глаз, то, как минимум, меня ждет милосердный конец, а не мучительная смерть от голода или страшная участь быть сожранным заживо насекомыми. Лучше умереть стоя, чем, ползая, как медузосвет! Осталось только преодолеть страх, и открыть какую-нибудь книгу. Я остановился.

Подошел к книжному шкафу.

Взял книгу наугад.

Взвесил ее в руке.

Она необычно тяжелая? Внутри у нее что-то гремит?

Нет.

Может, она слишком легкая, потому что внутри у нее полость, залитая смертельным газом?

Нет.

Зажмурившись, я отвернул морду в сторону.

И открыл.

Ничего не произошло.

Никакого взрыва.

Никакой отравленной стрелы.

Никаких осколков стекла.

Тогда я боязливо коснулся страниц.

И в кончиках пальцев никакого онемения.

Замечу ли я признаки надвигающегося безумия?

Трудно сказать.

Я циркнул зубами. Нет, они тоже не выпадают, все держатся крепко.

Головокружение? Тошнота? Жар?

Ничего подобного.

Я снова открыл глаза.

Уф! Это была самая обычная, невинная книга без взрывного механизма, без газовой начинки, без шприца с кислотой. Книга, ничем не отличающаяся от прочих. Бумага с буквами, переплетенная в кожу дульгардского кабана. Ха! А ты чего ожидал, глупый параноик? Шанс наткнуться здесь, среди всех этих текстов, на опасную книгу у меня один на миллиард.

Я прочел название. Ух ты, я даже знал эту книгу, пусть и поверхностно. Это было «Ничего важного» Окроса Датского, центральное произведения гральзундского безразличия. Эта философская школа провозглашала радикальное равнодушие.

«Совершенно все равно, прочтете вы данную книгу или нет», — такова была первая фраза, которая всякий раз мешала мне продолжать чтение. Так случилось и сейчас. Я поставил книгу непрочитанной назад на полку — такой поступок привел бы в восторг любого безразличника, поскольку в точности отвечал его философии: не оказывать вообще никакого воздействия.

Однако книга сообщила мне много полезного. Это произведение было напечатано скорее всего в раннем Средневековье: многие безразличники писали в этот период, а я держал в руках оригинальное издание, к тому же из первого тиража. Я двинулся дальше, миновал, оставляя без внимания, сотни стеллажей и тысячи книг. И так коридор за коридором. Потом я остановился, взял наугад еще одну, открыл и прочел:

«— Жизнь, к несчастью, лишь коротка, — со вздохом безмерной горечи заметил князь Летнептиц.

— Тогда ты не укоришь меня, — с улыбкой ответил его друг Рокко Ньяпель, наливая себе вина, — если я скажу, что ты тем самым выражаешь мнение, что бесконечному бытию присуща ошеломляющая ограниченность.

Вошла мадам Фонсекка.

— О! — воскликнула она с улыбкой. — Вижу, господа снова говорят о том прискорбном обстоятельстве, что наше пребывание в сей юдоли стеснено унизительными временными рамками».

Сомнений нет: передо мной избыточный роман, нелепый отщепенец замонийской литературы, в котором одна-единственная основополагающая мысль обсасывалась в бесчисленных вариациях. И когда же писали избыточники? Ясное дело: в позднее Средневековье! То есть я на верном пути, так как от раннего Средневековья перешел к позднему.

Дальше! Скорее! Я снова зашагал мимо книжных шкафов, оставляя без внимания их содержимое. Мне встретились два медузосвета разной окраски, обвившие друг друга в смертельной схватке, но такое зрелище меня уже не расстраивало. Я снова преисполнился надежды. Еще через несколько метров я остановился.

«Вода хлеб не режет» прочел я на первой станице одного поэтического сборника. Как же это называется? Вот именно, адинация — феномен, невозможный в природе. А представители какой поэтической школы традиционно начинали свои стихи с природоневозможностей? Адинационисты, разумеется! А когда писали адинационисты? До или после избыточников? После, после! Средневековье осталось позади, начинается высокое барокко.

Теперь я заглядывал в книги через более короткие промежутки, уделял им больше времени, с некоторых полок доставал по несколько книг и пускал в ход все знание литературы, которое привил мне Данцелот Слоготокарь. Горацион фон Сеннекар писал до Эпистулария Генка или после? Когда Платото де Недичи ввел в замонийскую литературу адаптационизм? Принадлежал Глориан Кюрбиссер к Гральзундской мастерской или к «группе траламандцев»? Относятся оксюморонические стихи-сморчки Фредды Волосатого к Голубой или к Желтой эпохе?

Задним числом я благодарил крестного в литературе за то, как неумолимо он заставлял меня зазубривать все эти факты. Как я тогда его проклинал, а теперь они, возможно, спасут мне жизнь! Я словно бы держал путь по темноту морю, где на крохотных островках сияли бесчисленные маяки. Этими маяками были писатели, которые через столетия посылали свой одинокий свет. И я продвигался по световым лучам литературы от острова к острову, они были моей путеводной нитью из лабиринта. Забыв про голод и жажду, я срывал с полок книги, читал, вычислял, спешил дальше, снова останавливался и открывал следующую.

«Вселенная взорвалась». Без сомнения, антикульминационный роман: представители этого поджанра начинали свои произведения с самого драматичного и волнительного места, чтобы затем постепенно сделать сюжет все более незначительным и вялым, пока наконец он не оборвется на середине пустой фразы. Антикульминационники относились к замонийской романтике — я снова продвинулся на целую эпоху.

«Он отлепил — чавк — от нее свои губы и сел — скрип-скрип — на расшатанный от старости стул. Шур-шур — он поднял высоко лист и — щур-щур — его рассмотрел.

— Это его завещание? — спросил он — ух ты! — удивленно.

Она вздохнула — ах-ах.

— Выходит, мы наследуем не поместье Темный Камень, а всего лишь табурет, чтобы садиться при дойке коров?

Выругавшись, — вот черт! — он бросил бумагу в камин, где она — треск-бреск — сгорела, шурша. Ха-ха — рассмеялся он с гадкой издевкой и — шмяк! — себе под ноги плюнул слюной.

Она — кап-кап — разрыдалась».

Аувелия — ономптопоэтический резкостиль! Надо думать, авторы того периода окончательно утратили веру в воображение читателей и считали необходимым украшать свои творения подобными завитушками, которые, на наш сегодняшний вкус, уничтожают даже самые драматичные тексты. Такие авторы, как Роли Фантоно и Монтаниос Труллер, писали в полной убежденности, что их стиль ужасно современный. Но как раз из-за таких манерных вывертов сегодня их тексты относят к безнадежно устаревшим. Тем не менее: это начало современного замонийского романа, первые нетвердые шаги новой литературы — иными словами, я двигаюсь прямиком в Новое время.

«Граф фон Эльфогорчиц? Позвольте представить вам профессора Фелмегора ля Фитти, открывателя бескислородного воздуха. Не составить ли нам втроем партию в румо?»

О да, я определенно добрался до современности! И этот отрывок из диалога тому недвусмысленное доказательство. Он был из какого-то романа про графа фон Эльфогорчица. С десяток этих предшественников современного детектива вышли почти два века назад из-под пера Минеолы Хик. Высокой литературой не назовешь, зато пользуются любовью подростков и популярностью могут потягаться с романами про принца Хладнокрова. Передо мной был «Граф фон Эльфогорчиц и бездыханный профессор», которым я зачитывался в юности. Более того, на полке стояли все романы про графа фон Эльфогорчица, начиная с «Граф фон Эльфогорчиц и железная картофелина» и заканчивая «Граф фон Эльфогорчиц и пират-зомби». Очень бы хотелось снова их перечитать, но момент сейчас явно не подходящий.

Чтобы отвлечься, я снял с полки соседнюю книгу. Она была маленькой, в черном кожаном переплете и без названия на обложке. Открыв ее, я прочел:

ОБЫЧАИ ОХОТНИКА ЗА КНИГАМИ РОНГ-КОНГ КОМА

34
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело