Город Мечтающих Книг - Моэрс Вальтер - Страница 26

Что за жуткое место! Повсюду шуршало и потрескивало, — вероятно, книжные черви прожирают себе дорогу через страницы. Я слышал попискивание крыс и шебуршание жуков. И за этими шумами я слышал еще кое-что… Как будто бы слабое придыхание. Внезапно меня осенило: трубамбоновая музыка смолкла.

Мне захотелось снова отрыть глаза, успокоиться, увидев перед собой мирный парк, но… не удалось. Веки были словно зашиты. Но удручающие катакомбы я видел ясно. Странное, скажу я вам, ощущение: видеть с закрытыми глазами. Но теперь это была не приятная, не уютная жуть, нет, мной овладел неподдельный ужас.

Я попытался успокоиться, уговаривая себя, что это всего лишь очередная вариация на музыкальную тему, лишь произведение концертной программы. Только на сей раз я сам оказался внутри истории. Возможно, я даже главный герой. Но что это за история? Кем я оказался?

Я крался по проходу, нервно озирался. Потом меня захлестнуло вдруг своеобразное ощущение: я на нюх могу различать, что за книги стоят здесь на полках. Мне незачем терять время на их осмотр, я уловил лимонный запах исчезнувшего собрания книжнокнязя Агу Гааца Начитанного, чья библиотека не имела в данный момент для меня значения, потому что… И теперь я понял, в чьей истории и в чьей шкуре очутился: я был Канифолием Дождесветом, охотником за книгами.

Невероятно! Нет, напротив, слишком уж достоверно, удручающе достоверно. Я больше не мог отличить фантазии от реальности. Я превратился в иное существо, думал, как он, испытывал его страх. Теперь я также знал, почему эти ценные книги кругом решительно меня не интересуют: я, Дождесвет, спасаюсь бегством. Я, Дождесвет, в этом лабиринте не один. Я, Дождесвет, уже больше не охотник, а добыча. На меня охотится Тень-Король.

Я слышал, как он шуршит и шелестит страницами, а иногда у меня возникало ощущение, будто я чувствую его жаркое дыхание у себя на шее, краем глаза вижу тянущиеся ко мне острые когти. В панике я снова попытался открыть глаза, но не сумел. Я был заперт в теле охотника за книгами, попавшего в ловушку книгородских катакомб.

Возможно ли умереть в придуманной истории? Способна ли фантазия убить? Так оборвалась жизнь Дождесвета? Да и вообще, история ли это? Или действительность? Я уже не мог разобрать. Я знал только, что всеми фибрами души чувствовал усталость Дождесвета, его ноющие мышцы, горящие легкие, дико бьющееся сердце. Внезапно туннель закончился, и я оказался перед стеной из бумаги. Путь преградили громоздящиеся до потолка, в беспорядке набросанные рукописи. Тупик.

Лихорадочно я размышлял, что делать. Развернуться? И попасть в лапы Тень-Короля? Или попытаться прорваться сквозь бумажный завал? Выбрав последнее, я только хотел взяться за дело, как бумага задвигалась. Нет, никто ее не подталкивал, сами рукописи зашевелились, поползли змеями, которые с шорохом завязывались в узлы и расходились снова. И наконец обрели облик… И этот облик был столь ужасен, что…

— АААААААААААААААА!

Кто-то кричал во всю мочь.

Дождесвет вопил от ужаса?

— АААААААААААААААА!

Нет, по земле катался и молил о пощаде я, Хильдегунст Мифорез, ящер-неженка.

— Пожалуйста! — рыдая, скулил я. — Прошу вас, не надо! Я не хочу умирать.

— Можете открыть глаза, — произнес чей-то голос. — Опус закончился.

Я послушался и обнаружил, что лежу ничком на траве, прямо перед садовым стулом, а надо мной склонились гном и еще несколько слушателей.

— Он что, турист? — спросил кто-то.

— Вид у него такой, будто он из Драконгора, — ответил кто-то другой.

Какой стыд! Постанывая, я поднялся, отряхнул с плаща соринки и снова сел. Вся публика пялилась на меня, я чувствовал пронизывающие взгляды Кибитцера и ужаски, даже оркестранты на меня посмотрели.

— Вам, наверное, очень неловко, — понимающе прошептал гном. — Не расстраивайтесь, такое со многими случается. Это ведь очень сильные ощущения: на себе самом испытать последние минуты Канифолия Дождесвета.

— Да уж, — прошипел я в ответ и съежился на стуле. Разумеется, мне было неприятно думать, что я на людях (и как долго?) с криками катался по земле. Но при том я был несказанно рад, что нибелунги опять подняли инструменты, и все внимание обратилось на них.

Звук был такой, будто они снова проверяют клапаны. Будто бы беспорядочно, сперва один, потом другой музыкант выдувал одиночную ноту, больше они ничего не делали. Неужели концерт окончен? Или это какой-то ритуал? Я на пробу закрыл глаза, на сей раз с гораздо большей опаской и неохотой.

Представившаяся мне картина была абстрактной. Никаких ландшафтов, никаких людей, никаких помещений, я видел только точки, светящиеся пятнышки желтого, красного, голубого, которые вспыхивали и гасли по кругу, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Ноты не складывались в единое целое, не создавали гармоничной мелодии. Желтый, красный, голубой повторялись беспрерывно. Желтый, красный, голубой. Желтый, красный, голубой. И так раз за разом. Я решительно ничего не почувствовал: ни эйфории, ни страха, и никакая история тоже не возникала.

— «Оптометрическое рондо»! — прошептал гном. — Они играют музыку муменштадтских окулистов!

Как ни удивительно, но я тоже это знал, хотя никогда не слышал про музыку муменштадтских окулистов. Да, я вдруг стал специалистом по этому диковинному музыкальному направлению, мне было известно о нем все. Например, что окулисты Муменштадта разработали метод диагностики, с помощью которого исследовали глазное дно, используя калейдоскопический кристалл — такие кристаллы добывают в недрах Морщинистых гор. Чтобы заглянуть через зрачок во все закоулки глаза, врач давал пациенту указания, в каком направлении смотреть: вверх, направо вверх, направо в середину, направо вниз, совсем вниз, вниз налево и так далее, пока взгляд не описывал полный круг. Разумеется, окулисты Муменштадта были мумами, а у мумов, как известно, шесть ушей, поэтому они слышат на частотах, доступных лишь паукам. Их мозг тут же перерабатывает услышанное в музыку, и потому они непрерывно напевают себе под нос — и тамошние окулисты, естественно, тоже. Вышло так, что один из них, некий доктор Доремиус Фазолати, как-то подметил, что вращение зрачка в сочетании с музыкальным «гудением» оказывает на пациентов успокаивающее воздействие, да что там, даже вызывает легкую эйфорию, так что из его кабинета они выходят в отличном настроении, даже на седьмом небе — неважно, какой бы сокрушительный ни услышали диагноз. Это подтолкнуло Фазолати на изобретение оптометрической музыки, круговому расположению нот, которое неизменно возвращает мотив к его же собственному началу и заводит его по новой. Вот что я узнал о музыке муменштадтских окулистов.

— «Оптометрическое рондо»! — кричали слушатели. — Сыграйте «Оптометрическое рондо»!

Открыв глаза, я увидел, как трубамбонисты встают. Со всех сторон неслись пронзительные крики радости. Я снова сомкнул веки.

Теперь музыканты по трое брали один и тот же тон, благодаря чему он становился гораздо громче, сильнее и настойчивее. Свечение цветных пятен усиливалось, и от звуковых волн все мое тело вибрировало. Один за другим раздавались утроенные тона, и светящиеся пятна побежали по кругу. И мои зрение, слух и способность мыслить закружились тоже, и делали это все быстрее и быстрее. Желтый желтый желтый, красный красный красный, голубой голубой голубой, несущееся вихрем триединство цветов — пылающая радуга, кусающая себя за хвост и катящаяся через тьму вселенной. Меня оставили все сомнения, я полностью отдался экстазу, порожденному этими абстрактными тонами. Мы проникли в ту область, которая выходила далеко за грань литературной музыки и в которой истории, картины, люди или судьбы уже не имели значения. Все, услышанное мной до сих пор, показалось лишь смехотворным детским лепетом, ведь то, что я переживал сейчас, было столь поразительным, что описать его возможно лишь фразой: я сам стал музыкой.

Началось с того, что я растворился. Так, наверное, чувствует себя пар, когда, отделившись от кипящей жидкости, поднимается в прохладный воздух. Впервые в жизни я ощутил себя свободным, поистине свободным ото всех мирских потребностей и нужд, свободным от своего тела и мыслей.