Белла чао (1943) (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 3

Не скажу, что молния, но разряд между ней и Милой проскочил, в воздухе отчетливо запахло озоном.

— Посетителей просьба покинуть госпиталь, сейчас время процедур! — насупилась Аля.

Мила слегка обнажила зубки (улыбаться — это ведь всегда немного показывать клыки) и, бьюсь об заклад, приготовилась сожрать Алю с потрохами, но тут, позвякивая в эмалированой кастрюльке свежесваренными шприцами, возникла Живка и битва не состоялась.

Величественно и с достоинством Милица попрощалась:

— До свидания, мальчики!

И прошествовала к выходу, откуда, предварительно убедившись, что Альбина не сводит с нее глаз, послала мне воздушный поцелуй. Наверное, поэтому очередные уколы оказались весьма болезненными, и удалилась Аля без обычного разговора со мной. Вот так, испокон веку за дамские ссоры отдувались мужчины.

Что не отменило несколько восторженного состояния в палате после ухода больничарок — похоже, сегодня мои акции взлетели на небывалую высоту. Нет, к Альбине и Живке соседи привыкли, но вот Мила… Товарищи командиры бросали на меня взгляды искоса, и только Симо, подтянувшись к спинке кровати, спросил сквозь прутья:

— Это кто приходил?

— Знакомая по Белграду.

Симо не удовлетворился такой краткой характеристикой, подвинулся ближе и шепнул:

— У тебя с ней было?

— С чего ты взял? — не знаю, насколько убедительно вышло изобразить удивление, но я старался.

— Да ладно, — отмахнулся Симо, — видно же.

— Что видно? — я невольно проверил под одеялом.

— Как она на тебя смотрит, как ты на нее.

Оставалось только пожать плечами. Спас меня комиссар госпиталя с вечерним обходом — политическая работа не замирала ни на минуту.

Впрочем, в нашей палате и так два комиссара и потому лозунговая часть с призывами умереть за свободу была свернута в пользу более информативной. Нам старательно перечислили все двадцать с лишним бригад, сформированных за последние недели. Ну как бригад, еле-еле полков — обычно в такой было от восьмисот до полутора тысяч человек, а в батальонах от силы триста.

И тут Верховный штаб принял решение формировать дивизии. Не, ну а чо — четников сильно меньше, но у них вообще корпуса! На мой взгляд, командование бежало впереди паровоза — дивизиям положена и артиллерия, и танки, и саперы, и хрен знает что еще, а у партизан с этим негусто. Всей брони — «тенковска чета Врховног штаба» в составе полудесятка танкеток и легких танков. Артиллерии — от силы полсотни стволов, хотя в последнее время отщипнули еще малость у итальянцев. Саперы — Владо Рус и его команда, тоже при Верховном штабе.

И куда тут дивизии создавать? Не вышло бы как с авиацией, теми двумя самолетами, которыми мне хвастались перед акцией в Гойло. Слетали раза три за полтора месяца, потом сгорели, из двух пилотов один погиб. Всей инфраструктуры — одна взлетная полоса, так что результат неудивительный.

В этих мыслях я чуть не пропустил финальный призыв положить жизни на алтарь, от которого комиссар госпиталя не удержался. А я не удержался и скривил рожу.

— Что вам не нравится, друже Владо? — строго спросил наш пропагандист.

— Да не надо за свободу умирать! — малость переиначил я генерала Паттона. — Надо сделать так, чтобы умирали фашисты! А самим остаться в живых!

Комиссара малость заклинило и он удалился, пытаясь понять, относится мое высказывание к ревизионизму или к оппортунизму. А у нас разгорелся спор, нужны ли жертвы. Я втолковывал соседям:

— Жертвы неизбежны. Только партизаны побеждают тем, что выживают. Нас зажали в Ужице — мы ушли в Восточную Боснию. Нас зажали в Фоче — мы ушли в Краину. Нас зажмут в Петроваце — мы уйдем в Далмацию и так далее. Поймите, потеря каждого опытного и обученного бойца это не просто потеря одного человека. Это несколько выживших фашистов, их придется добивать неопытным и необученным!

Не знаю, сумел ли я поколебать этот неприятный и довольно частый у коммунистов мотив «и как один умрем», настало время отбоя и пациенты госпиталя, не без воздействия персонала, прекратили дозволенные речи.

Утром мое реноме среди выздоравливающих поднялось еще выше, когда погулять в садик при больнице меня вызвал сам Ранкович. Ну в самом деле, что это за партизан такой, к которому члены Верховного штаба чуть не в очередь стоят и за которого две умопомрачительные женщины готовы поцапаться, как кошки?

Накинул шинельку, вышел. Лека с ходу загрузил меня операцией «Альфа» — партизанская разведка вскрыла намерения итальянцев восстановить контроль над Прозором. Тамошний воевода равногорцев, несколько раз получив по сусалам от партизан и видя свое разбегающееся воинство, кинулся за помощью к макаронникам и те подписались снабжать четников, лишь бы дрались с коммунистами. Вот Ранкович и задумал ликвидировать воеводу, но обломался от одного только вида потенциального командира группы. Ага, мне сейчас самое то по горам мотаться, один только плюс что транспорт не нужен — я очень легкий, могу передвигаться с попутным ветром.

Лека повздыхал и свернул к пустым вопросам о состоянии, разговорам о погоде и прочим банальностями, но у меня был другой интерес:

— Скажи мне, Милица Проданович что тут делает?

— Кто?

Вот не знай я его, может и поверил бы, что он слышит имя в первый раз.

— Глиша ее привез, мой контакт в Белграде.

— А! — делано обрадовался Ранкович. — Служит секретарем Верховного штаба.

У меня даром что глаза из орбит не вылезли — вы там что, совсем с глузду съехали? Вот так вот просто, появляется любовница Ачимовича, пусть бывшая, и ее сразу допускают к работе с документами высшего уровня секретности?

Леке не составило труда прочитать мою реакцию и он развел руками:

— Ну, я сам понимаю, не очень правильно.

— Но тогда почему???

— Был приказ, — он показал глазами куда-то вверх.

Ах вот оно что… Ну да, тогда все складывается — и должность, и новенькая английская форма, которая у нас в большом дефиците, и реакция Папо, и то, что Мила появилась только после приезда Тито.

Ледяной ветер катил валы свинцового Адриатического моря на мрачный берег Дубровникской ривьеры. Моросил пронизывающий дождь.

Такой парадоксальный пейзаж объяснялся просто — зима, и мы вот уже третий день торчали на этих скалистых берегах. Хуже нет ждать да догонять, тем более в такую скверную погоду — вот чего им приспичило засылать людей зимой, а не летом? Зачем мы мокнем и мерзнем, вместо того, чтобы греться и купаться?

— Полковник, а что если они не появятся?

— Появятся, — Билл Хадсон, успевший отпустить небольшую бородку, демонстрировал уверенность.

Что ж, нам оставалось только держать фасон. Еще не хватало партизанам уступить английскому разведчику! Тем более, что контрольный срок истекает всего через сутки и если мы никого не встретим, то можем с чистой совестью сворачиваться, валить обратно и докладывать Верховному штабу о провале миссии.

Я еще раз оглядел пустое море в бинокль и уткнулся носом в рюкзак, вспоминая события недельной давности.

Почтенный высокий дед, лет семидесяти, с окладистой бородой, более присущей четнику, чем партизану, неторопливо поднялся на застеленную ярким ковром трибуну.

Боснийские ковры украшали и лесенку на сцену, и саму сцену, не было их только на столе президиума, который, вопреки моим ожиданиям, не накрыли даже сукном. Зато на заднике висел здоровенный сине-бело-красный партизанский флаг со звездой, а по бокам от него — флаги союзников, и все это венчал лозунг «Смрт фашизму — слобода народу!»

— Как старейший делегат Веча, объявляю заседание открытым! — неожиданно сильным и звучным голосом провозгласил дед.

— Наш, черногорский, — довольно пнул меня в бок Джилас. — Джоко Павелич, еще в Первую Мировую воевал, королевский офицер. Сыновья коммунисты, сам в прошлом году к нам пришел, отряды создав…

Милован аккуратно закрыл рот на полуслове, напоровшись на тяжелый взгляд из президиума — товарищ Тито пресек разговоры в зале одним нахмуренным видом. И то дело, зал в Петроваце совсем невелик, да и народу собралось не так, чтобы много, каждый шепоток слышен. Избрано около девяноста делегатов, добрались далеко не все — человек шестьдесят, из отсутствующих некоторые успели сложить головы в боях.