Линейный корабль - Форестер Сесил Скотт - Страница 11

• Предыдущая
• 11/49
• Следующая

– Позывные «Сатерленда», сэр, – прочел несчастный мичман в подзорную трубу. – «Отрицательный. Номер семь». Номер семь означает «встать на якорь», сэр.

– Подтвердите, – рявкнул Хорнблауэр. – Уберите брамсели и обстените грот-марсель, мистер Буш.

В подзорную трубу он видел, как суетятся на вантах дальних кораблей матросы. Через пять минут над «Плутоном» и «Калигулой» распустились паруса.

– В Hope снаряжались, чтоб им лопнуть, – проворчал Буш. В Hope, воротах крупнейшего морского порта, капитан имел наилучшую возможность пополнить команду первоклассными моряками – их снимали с купеческих судов, оставляя последним человек пять-шесть, только чтоб провести корабль вверх по реке. К тому же Болтон и Эллиот успели потренировать команду в пути. Они уже выходили из залива. По фалам флагмана бежали флажки.

– Это каравану, сэр, – докладывал Винсент. – «Поторапливаться. Поднять якорь. Поднять все паруса соответственно погоде», сэр. Господи, пушка.

Сердитый раскат и облако дыма возвестили, что адмирал решительно требует внимания к своим сигналам. Ост-Индийцы с их большой, по-военному вымуштрованной командой уже подняли якоря и расправили паруса. Транспорты, естественно, запаздывали. Казалось, остальным придется бесконечно наполнять ветром и класть на стеньгу паруса, но вот и последний транспорт выполз наконец из залива.

– Флагман опять сигналит, сэр, – сказал Винсент, читая флажки и справляясь с сигнальной книгой. – «Занять предписанную раннее позицию».

То есть на ветре от каравана, а поскольку ветер с кормы, значит, в арьергарде. Отсюда военные корабли всегда смогут броситься на выручку каравану. Хорнблауэр чувствовал на щеке посвежевший ветер. На флагмане уже подняли брамсели, теперь поднимали бом-брамсели. Придется делать то же самое, хотя ветер крепчает и бом-брамсели скоро придется убирать. Еще до заката будут брать рифы на марселях. Хорнблауэр отдал Бушу приказ. Гаррисон заорал: «Все наверх паруса ставить!». Новички ежились, и не удивительно – грот-бом-брам-рей «Сатерленда» располагался на высоте сто девяносто футов над палубой, да еще и описывал головокружительные петли, поскольку корабль уже закачался на Ла-Маншских валах.

Хорнблауэр отвернулся и стал глядеть на флагман – невыносимо было видеть, как унтер-офицеры линьками загоняют перепуганных новичков на ванты. Он знал, что так должно. Флот не признает – не может признавать – слов «не могу» и «боюсь». Исключений не будет, и сейчас самое время вбить в сознание подневольных людей, что приказы исполняются неукоснительно. Попробуй начать с поблажек, и ничего другого от тебя ждать не будут, а на службе, где каждый в любую минуту должен быть готов добровольно пойти на смерть, послабления можно делать лишь опытной команде, способной их по достоинству оценить. И все же Хорнблауэр почти физически ощущал тошнотворный страх человека, который никогда не залезал выше стога, и которого гонят на мачту линейного корабля. Жестокая, беспощадная служба.

– Мир раньше подпишут, – проворчал Буш, обращаясь к штурману Кристэлу, – чем мы сделаем матросов из этих навозных жуков.

Большинство упомянутых навозных жуков еще три дня назад мирно обитали в своих лачугах и ни сном, ни духом не помышляли о море. А теперь их мотает между свинцовым небом и свинцовым морем, в ушах свистит неистовой силы ветер, над головами грозно высятся мачты, под ногами скрипит древесина кренящегося судна.

Они были уже далеко в море, с палубы виднелся Эддистоун, и под давлением прибавленных парусов «Сатерленд» качался все сильнее. Встретив скулой первую большую волну, он приподнял нос, винтообразным движением накренился на бок, пока та проходила под днищем, и головокружительно нырнул вперед, когда она прокатилась под кормой. На шкафуте завыли.

– Не на палубу, черт вас раздери! – заорал в ярости Гаррисон.

Неподготовленных людей укачивает особенно быстро. Хорнблауэр видел, как несколько бледных созданий, пошатываясь и оступаясь, кинулись к подветренному фальшборту. Двое резко сели на палубу и обхватили голову руками. Корабль опять вошел в штопор, взмыл на волне и тут же ухнул вниз; душераздирающий вопль на шкафуте повторился. Казалось, это не кончится никогда. Хорнблауэр зачарованно наблюдал, как одного несчастного придурка выворачивает в шпигат. От этого зрелища в желудке у него потяжелело, он судорожно сглотнул. На лбу, несмотря на холод, проступил пот.

Его тоже укачает, причем в самом скором времени. Он хотел укрыться от всех, проблеваться в одиночестве, вдали от посторонних глаз. Он взял себя в руки, чтобы заговорить с обычным ледяным безразличием, но вместо этого получился какой-то неуместный задор.

– Продолжайте, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр. – Если я понадоблюсь, позовите.

За долгую стоянку в порту он разучился ходить по качающейся палубе – его мотало из стороны в сторону; спускаясь по трапу, он обеими руками цеплялся за поручни. Наконец он благополучно добрался до полупалубы и ввалился в каюту, запнувшись о комингс. Полвил накрывал к обеду.

– Убирайся! – рявкнул Хорнблауэр. – Вон!

Полвил исчез, Хорнблауэр вывалился на кормовую галерею, уцепился за поручень и свесился головой к пенистой кильватерной струе. Он ненавидел морскую болезнь не только за причиняемые ею страдания, но и за крайнюю унизительность. Тщетно уговаривал он себя, что и Нельсон подобным же образом мучился в начале каждого плавания, тщетно напоминал, что всегда выходит в море до предела вымотанным и морально, и физически, потому и становится жертвой морской болезни. Все это было так, однако, ничуть не утешало. Он со стоном перегнулся через поручень. Ветер хлестал его.

Теперь, когда задул норд-ост, Хорнблауэр дрожал от холода: толстый бушлат остался в спальной каюте, идти за ним не было сил. Полвила звать не хотелось. Вот оно, с горькой иронией думал он, блаженное уединение, к которому он стремился от сложностей сухопутной жизни. Внизу стонали в цапфах рулевые крюки, под кормовым подзором пузырилась, словно в бродильном чане, белая пена. Барометр падал со вчерашнего дня, дело явно шло к штормовому норд-осту. Будущее не сулило никакого просвета, и Хорнблауэру казалось: он отдал бы сейчас все на свете за тихую гладь Хэмоазы.

Небось офицеров его никогда не укачивает, а если укачивает, то просто рвет, и они не испытывают таких душераздирающих страданий. На баке мучаются морской болезнью двести человек новичков, их неумолимо подгоняют безжалостные офицеры. Лучше, чтобы тебя заставляли трудиться, невзирая на морскую болезнь, лишь бы, как в данном случае, это происходило без ущерба для дисциплины. Хорнблауэр был абсолютно уверен, что никто на борту не испытывает и половины его мучений. Он опять перегнулся через борт, стеная и чертыхаясь. Он знал по опыту, что через три дня будет в отличной форме, но сейчас эти три дня представлялись вечностью. А древесина скрипела, руль стонал, ветер свистел, все сливалось в адском грохоте, и Хорнблауэр, дрожа, цеплялся за поручни.

Когда прошел первый приступ дурноты, Хорнблауэр заметил, что ветер несомненно крепчает. Он был порывистый, с дождевыми шквалами, и капли молотили по кормовой галерее. Хорнблауэр внезапно встревожился – что случится, если налетит шквал посильнее, а необученная команда не успеет убрать паруса? Мысль, что он может на глазах у всего каравана постыдно лишиться мачты, пересилила даже морскую болезнь. Машинально он прошел в каюту, надел бушлат и выбежал на палубу. Буша уже сменил Джерард.

– Флагман убавляет паруса, сэр, – сообщил он, козыряя.

– Очень хорошо. Уберите бом-брамсели, – сказал Хорнблауэр, оглядывая горизонт в подзорную трубу.

Караван вел себя, как всякий караван – растянулся по ветру, словно шкипера только и мечтали сделаться добычей каперов. Индийцы держались более или менее организованной кучкой в миле под ветром, но шесть других кораблей вырвались далеко вперед – видны были только их паруса.

– Флагман сигналит конвою, сэр, – сказал Джерард. Хорнблауэр чуть было не ответил: «Этого я и ожидал» но вовремя сдержался и ограничился односложным «да», в это время новая вереница флажков побежала по фалам «Плутона».

• Предыдущая
• 11/49
• Следующая