Королевы бандитов - Шрофф Парини - Страница 4

Теперь она думала о Рамеше скорее по привычке, чем из чувства долга. Ей казалось, что воспоминания о нем принадлежат не ей, а кому-то другому – они сделались какими-то нереальными, киношными, что ли. К примеру, как Рамеш спас руки Гиты от ожогов, идеально поджарив пападам[7] вместо нее, когда его родители пришли на смотрины невесты. Или как в первый год их брака он засыпал, забыв свою ладонь у нее на плече, на бедре, на животе. Как учил ее свистеть двумя пальцами, как хохотал, когда у нее это не получалось и вместо свиста изо рта с шипением вырывались брызги слюны. Он хохотал, и от уголков глаз у него разбегались морщинки.

Но со временем Рамеш научил Гиту не только свистеть. Он научил ее не перебивать его, не пересаливать еду, правильно извиняться, если ему казалось, что еда все-таки пересолена («Ты был прав, я не права, прошу у тебя прощения»), и молча принимать пощечины. А еще кормить его на половину семейного бюджета, потому что вторую половину он оставлял в лавке Карема, но при этом по-прежнему требовал себе полноценный рацион.

Гите никакие уроки были больше не нужны. Когда Рамеш исчез, она поначалу винила себя, потом – Карема. Этот человек ассоциировался у нее с запахом самогона, которым разило от Рамеша, – сладковатым, но омерзительным. Эта тошнотворная вонь пропитала кровать, Гиту, весь дом. Ей вдруг подумалось, страдает ли Фарах от мужниного перегара так же, как она, научилась ли дышать ртом? И сразу возникло острое желание выговориться и выслушать Фарах, поделиться с ней откровениями человека, уже претерпевшего кораблекрушение и выжившего на необитаемом острове.

«Если тебе так одиноко, – разозлилась на себя Гита, – заведи собаку».

Рамешу не хватило духа достойно уйти, хлопнув дверью после громкой ссоры, – нет, он попросту исчез однажды безоблачным вечером вторника. За ужином Гита не перебила его ни разу, ундхью[8] не было пересолено, а когда пришло время ложиться, он поцеловал ее, и она заснула с улыбкой на устах. Как блаженная идиотка. Последний удар от Рамеша был таким: он подло сбежал, оставив жене свои долги и ее бесполезное лоно, а всем остальным в деревне – бесконечный простор для слухов и пересудов о том, какие-такие зловредные козни супруги заставили его исчезнуть. При этом надо добавить, что до сих пор Рамеш никого не прислал за своими вещами и не заявил прав на дом. Даже его старший брат, который жил в бунгало в городе и заботился о пожилых родителях, не сумел с ним связаться. После этого слухи у Гиты за спиной и вовсе расцвели пышным цветом. Все сходились в одном: Рамеш наверняка мертв, другого объяснения быть не может.

В деревню явились полицейские с расспросами и грубыми намеками на то, что за определенную мзду они готовы заняться каким-нибудь другим делом, но, быстро уяснив, что в этом смысле с Гиты мало что можно поиметь – и как с мужней жены, и как с наследницы покойных родителей, не замедлили резво убраться восвояси. Местных, однако, это ничуть не убедило в невиновности Гиты, и ей единодушно отвели место социально отверженной, как какой-нибудь парии[9]. Тогда-то и пошли слухи, что она чурел из народных сказаний – злой дух, у которого ноги, как известно, вывернуты назад, и он, а вернее, она, зловредная ведьма, скитается по миру живых, чтобы мстить мужчинам, причем ступни, смотрящие в другую сторону, служат обманкой, чтобы жертвы, увидев ее следы, бежали не от нее, а к ней.

В деревне Гита сделалась изгоем, ее имя – оскорблением. Она стала одной из тех, кого называют «смешанными с грязью». За пять лет можно было бы привыкнуть, но сказать, что Гита не чувствовала унижения, означало бы солгать. Однажды, еще будучи слишком наивной, чтобы верить, будто с уходом Рамеша ничего по большому счету не изменилось, она отправилась навестить любимую тетушку, старую деву. Когда Гита постучала в знакомую зеленую дверь с облупившейся краской, на нее сверху вдруг пролился дождь из картофельных очисток, гнилых помидоров, яичных скорлупок и тому подобных мокрых отбросов. Она подняла голову и увидела в окне второго этажа тетушку Дипу – щуплую, сухонькую, с такими знакомыми морщинками… и с пустым мусорным ведром в руках. Потрясая этим ведром, тетя Дипа громогласно велела племяннице немедленно убраться восвояси и унести с собой свой позор.

Гита подчинилась, слушая хихиканье соседей и выдирая из волос заваренные чайные листья. По дороге домой она подбадривала себя мыслями о Королеве бандитов, вспоминая все, что слышала об этой женщине по радио и читала в газетах, хотя в рассказах о ней имелось много противоречивых деталей. Так или иначе, было известно, что девочка-далит[10] родилась в 1963 году в захолустной деревеньке и получила простое имя Пхулан Маллах[11]. Когда ей было одиннадцать лет, она ввязалась в ссору с двоюродным братом, который позарился на земельный участок ее семьи, даже попыталась дать ему отпор, и он в запале ударил девочку обломком кирпича. Родители, желавшие оградить дочь от неприятностей, решили отослать ее подальше от деревни и выдали замуж за тридцатитрехлетнего мужчину. Он бил и насиловал ее, а когда она сбежала, вся деревня отправила ее обратно к мужу и к его жестокой второй жене. Когда же Пхулан исполнилось шестнадцать, тот самый злокозненный двоюродный брат подстроил так, чтобы ее бросили в тюрьму в первый (и не в последний) раз. В тюрьме подговоренные кузеном надзиратели били ее и насиловали три дня подряд, после чего она либо сбежала с бандой вооруженных грабителей, либо была похищена ими – тут мнения расходились. И если уж Пхулан сумела не только выжить, но и обрести свободу, чтобы люто отомстить своим прежним мучителям, тогда уж брошенная жена точно сможет дойти до дома, пока люди таращатся на облепившие ее гнилые объедки, убеждала себя Гита.

Со временем она научилась извлекать пользу из своего положения отверженной, как на ее месте наверняка сделала бы Пхулан. Преимущества у бездетной чурел-мужеубийцы действительно были неоспоримые, а именно: деревенские ребятишки перестали шумно играть в кабадди возле ее дома («Да она проглотит тебя, как банан, и кожурой не подавится!»), торговцы теперь никогда с ней не препирались из-за цены и качества товара («Да она любого может разорить навеки одним взглядом!»), и даже кредиторы Рамеша отказались взыскивать с нее долг («Она проклянет твою жену, так что у вас только мертвые дети будут рождаться!»). А потом в деревню понаехали чиновники, предлагавшие микрокредиты с низкой процентной ставкой, – городские власти озаботились помощью сельскому населению исключительно женского пола, которое должно было таким образом обрести доход и независимость.

«Была не была!» – подумала Гита и подписалась на это дело. Сначала она ела соль отца, потом соль мужа, настало время обзавестись своей собственной. После ухода Рамеша деньги вдруг сделались жизненно важной субстанцией, как кислород. Первый кредит Гита потратила на оптовую закупку бусин и ниток, ради чего совершила трехчасовое пешее путешествие в ближайший город Кохру. Дома она вычистила старенький шаткий стол и прикнопила над рабочим местом зернистую фотографию Королевы бандитов, чтобы та служила напоминанием: если уж ее, Гиту, «смешали с грязью», она теперь в хорошей компании.

Поначалу продажи были нулевыми – суеверные невесты не спешили покупать свадебные ожерелья с наложенными на них чарами мужеубийцы. Но после двух кратковременных браков, когда молодую жену выгоняли из мужниного дома почти сразу после свадьбы и отправляли обратно к родителям, деревенские суеверия обратились в пользу Гиты – народ постановил, что, без мангалсутры[12] от «Гита’с Дизайнз» брак продержится не дольше, чем свадебная хна[13].