Королевы бандитов - Шрофф Парини - Страница 34

Фарах тем временем вещала:

– …быть сильной ради них. Не хочу зацикливаться на плохом, знаете ли, я просто стараюсь вспоминать о жизни с Самиром только хорошее, лучшие наши времена…

– Те времена, когда он спал мордой к стенке? – пробормотала себе под нос Гита.

– …и двигаться вперед, делать всё для того, чтобы обеспечить моих деток. Ведь это величайшая привилегия.

– Да-да, высшая награда.

– Счастье материнства.

– Женщина-кремень! Какая ты молодец, – закивала Прити. От этого движения качнулись пряди ее волос, и стал виден шишковатый бугорок на том месте, где должно было находиться ухо.

– Да просто молодчинка, типа! – подхватила Прия.

Некоторое время назад Гита заметила, что Прия перестала носить сережки – вероятно в знак солидарности с сестрой.

– Это она-то женщина-кремень? – резко повернулась Гита к Прити. – А ты тогда кто?

– При чем тут я? – удивилась Прити.

– Нет, серьезно! – раскипятилась Гита. – Вы что, все с ума посходили?

Фарах закашлялась:

– Гитабен, не попробуешь самосы?

– У меня аппетит пропал.

– Но я пожарила их специально для тебя! – удрученно возопила Фарах. – В благодарность за твою помощь!

Прити обняла вдову за поникшие плечи и покачала головой, глядя на Гиту:

– Какая ты невежливая.

– Да просто грубиянка, типа! – подхватила, как водится, Прия.

– Ёкарный бабай, – проворчала Гита, – давай твою самосу. – Она открыла пластиковую крышку и выбрала жареную пирамидку. Переводя взгляд с одной близняшки на другую, демонстративно откусила верхушку. Тесто оказалось пережаренным, очень сухим и тотчас прилипло к нёбу, тем не менее Гита старательно изобразила довольное мычание. Пытаясь проглотить, она посмотрела вниз, на самосу, содержимое которой теперь было видно. Куркума и масала окрасили картошку в ярко-желтый цвет, но горох сохранил свой ярко-зеленый оттенок. Одна горошина, впрочем, показалась Гите скукоженной, совсем увядшей. Гита присмотрелась повнимательнее – и опознала скатанный в комок кусочек антимоскитной спирали, заботливо уложенный в начинку самосы умелой рукой знатной портнихи.

Гита, поперхнувшись, уставилась на Фарах. Та была готова – ответила злоехидной улыбкой и взглядом ясных, выжидающих и совершенно здоровых глаз, уже не окруженных синяками. А потом Фарах ей подмигнула, но настолько быстро, что Гита не смогла бы с уверенностью сказать, было ли это сделано намеренно. Она закашлялась, и Салони принялась колотить ее по спине, не остановившись даже после того, как Гита прекратила кашлять.

– Всё, хватит уже, – прохрипела Гита. – Можешь перестать меня бить!

– Да ничего, мне не сложно, – любезно заверила ее Салони.

После собрания Гита вскрыла все самосы в пластиковом контейнере и обнаружила комочки антимоскитной спирали в каждой из четырех. Сначала ее жизни угрожал Самир, теперь угрожает Фарах. Из огня да в полымя, как гласит пословица. Гита стояла в своем кухонном закутке, глядя на разломанные самосы и пытаясь осмыслить новый поворот событий. Она где-то слышала или читала, что некоторые люди в обстоятельствах смертельной опасности не ударяются в панику, а будто цепенеют и теряют способность соображать, не могут призвать на помощь предыдущий опыт действий в похожих ситуациях, поэтому просто ждут неотвратимого, застыв на месте, как мухи в янтаре.

Более всего Гите хотелось, чтобы к ней вернулся гнев. Гнев был топливом, которое ее подпитывало, пусть и недолго, пока его не побеждало бессильное отчаяние. Однако сейчас гнев не желал разгораться. Гита чувствовала полное опустошение, лишавшее ее возможности двигаться. Годы давили неподъемной массой, и самыми тяжелыми были те, что прошли в одиночестве. «Сделай же что-нибудь, – велела она себе, – хоть что-то полезное и осмысленное, а там, глядишь, одно потянется за другим».

В итоге она взяла и сожгла во дворе мусор, чтобы Бандит не залез в ведро и случайно не съел отравленные самосы, которые она туда бросила. Пока пламя разгоралось, Гита наблюдала за псом – тот забавлялся с порванным мячом для крикета. Резво прыгая вокруг игрушки, он споткнулся о собственную лапу, и короткие ляжки смешно подлетели в воздух. Хвост экстравагантно покачивался, как пышное боа, и выглядел слишком большим для собаки таких скромных размеров, но от этого не менее очаровательным. Бандит был всего лишь безобидным щенком-подростком, который умел только ластиться и требовать внимания к своей особе, вместо того чтобы служить и защищать хозяина. И тем не менее Фарах его опасалась. Она явно боялась пса и его зубов. Бандит был единственной слабостью Фарах, которую Гита пока что сумела заметить. И учитывая, что прямо сейчас в огне сгорал предназначенный ей, Гите, яд, этой слабостью определенно стоило воспользоваться.

– Бандит, ко мне! – позвала она.

Пес откликнулся мгновенно – затрусил к ней, покачивая хвостом, как венчиком из перьев для смахивания пыли. Гита пришла к выводу, что его кто-то уже обучал командам на английском. Неизвестно, как Бандита звали раньше, но он понимал слова «ко мне», «стоять», «сидеть» и «фу».

В доме она сняла наволочку с подушки, намотала тонкую ткань на предплечье и ткнула рукой в морду псу. Бандит отпрянул, но тотчас опять приблизился. Гита опять слегка ударила его по носу – он прижал лисьи уши, однако игривого настроя не растерял и, попытавшись встать ей на руку передними лапами, хотел лизнуть в лицо. Гита его оттолкнула и снова шлепнула по морде. На этот раз Бандит обиделся – отскочил и угрюмо побрел прочь, подметая пол поникшим хвостом.

– Бандит! Ко мне!

Когда он покорно вернулся, Гита снова его ударила. И даже охнуть не успела от удивления – собачьи челюсти крепко сжались на ее обмотанной наволочкой руке. Сквозь тонкую ткань она почувствовала острые зубы, но пес не собирался ее кусать – он хотел предупредить.

– Хороший мальчик! Это называется «взять», Бандит. Команда «взять». Понимаешь? Взять! – Гита оттолкнула пса и повторяла с ним упражнение, пока за окном не стемнело. В награду Бандит каждый раз получал печенье «Парл-Джи», а в качестве добавки Гита чесала ему пузо. Наконец она размотала порванную в лоскуты наволочку и бросила ее на пол в кухонном закутке, а сама отошла в другой угол комнаты, к своему рабочему столу.

– Взять! – велела она, указав на тряпку. – Бандит, взять!

Бандит двинулся к ней, неуверенно перебирая короткими лапами.

– Нет, Бандит! Туда. Видишь, куда я показываю?

Пес уже обнюхивал ее руку в ожидании печенья.

– Нет, облизать – это не «взять», Бандит. Перестань облизывать мою руку! Туда! Взять! Нет, награды не будет. Плохой мальчик. Очень плохой!

После еще нескольких неудачных попыток ей удалось направить пса к наволочке, лежавшей на полу. Бандит рванул к тряпке со всей яростью, прижав уши и рыча. Гита даже захлопала в ладоши, выражая свое одобрение. Хорошенько встряхнув тряпку один разок, пес нашел проем, влез в наволочку всей тушкой, покружился на месте, устраиваясь поудобнее в этой самодельной постельке, улегся и мгновенно заснул.

Глядя на него, уютно спеленавшего самого себя и довольного, хозяйка пробормотала:

– Мне конец.

Гита некоторое время смотрела на знакомую дверь, затем заставила себя сделать шаг вперед на ватных ногах. Руки свело от страха, и пальцы вдавились в мягкую тыкву, которую она взяла с собой в качестве подношения. Ирония всей ситуации раздражала: во второй раз за день она скребется в чужую дверь, выпрашивая капельку внимания и общения в обмен на жухлую, никому не нужную тыкву. Бандита она тоже привела, хотя знала, что ему тут будут рады не больше, чем ей. Оставалось надеяться, что выглядит она не настолько жалко, как себя ощущает. Возможно, сейчас ее прогонят, да еще обругают в спину, чтобы придать ускорение, но у нее не было других вариантов. Гордость, конечно, штука важная, но жизнь важнее. Гита вляпалась в скверную историю, ей нужна была помощь.