Королевы бандитов - Шрофф Парини - Страница 24

– Почему?

– У меня уже руки болят. – Она принялась массировать ладони большими пальцами. – Руки – мой хлеб!

– А я, по-твоему, чем деньги зарабатываю? – резко сказала Гита. – Танцами диско?

– Ты бусинки на нитки нанизываешь, с этим любая макака справится. А я – художник, я занимаюсь высоким искусством! – заявила Фарах.

Гита вытаращила на нее глаза:

– Ты портниха!

Фарах сложила руки, как в мусульманской молитве:

– Art[60], Гитабен! – воскликнула она по-английски. – Art!

Гита все еще обалдело смотрела на нее:

– Кажется, теперь я начинаю понимать Самира.

– Да, он бьет меня, но руки мои никогда не трогает. Потому что он знает их ценность!

Надо было бы уйти прямо сейчас, швырнув обвинение в неблагодарности в это и без того избитое лицо. Но они уже были повязаны, сплетены, как страницы в книге, которую Фарах по причине безграмотности и прочитать бы не смогла. Поэтому Гита, вместо того чтобы удалиться, процедила самым что ни на есть мерзким тоном, на который только была способна:

– Очень жаль, что мать из тебя вышла не такая хорошая, как an artist[61]!

У Фарах начали кривиться губы, но Гита не собиралась останавливаться:

– О, ты сама жаловалась, что Самир твоих деток тоже бьет! Наверно, он это делает, чтобы не повредить твои бесценные ручки!

– Я хорошая мать, – тихо проговорила Фарах. – И я сейчас здесь, чтобы защитить своих детей.

Гита с деланым безразличием пожала плечами:

– А мне кажется, хорошая мать не позволила бы насилию в семье зайти так далеко.

– Да что ты вообще знаешь о материнстве? – вспыхнула Фарах. – А?

– Благодаря тебе практически всё. – Гита указала на нее пальцем: – Один беспомощный младенец женского пола. Раз. – И загнула палец. Указала на себя: – Одна замученная женщина, которой постоянно приходится подтирать задницу беспомощному младенцу. Два. – И загнула второй палец.

– Это другое! Ничего ты о детях не знаешь!

– И слава богам. От детей одни неприятности.

Фарах чуть не задохнулась:

– Это не правда! Счастье мате…

– Награда, благословение и все такое, – перебила Гита. – Да-да, я в курсе. А ну отойди-ка. – Она оттеснила Фарах от неподатливого ящика, засунула линейку в щель и нажала изо всех сил, вложив в этот рывок всю свою ярость. Щепки отлетели одновременно от линейки и от деревянного ящика, он выдвинулся из шкафчика. Внутри лежали спички и початая упаковка зеленых спиралей.

Гита вернула сломанную линейку на место в другой ящик, Фарах достала одну антимоскитную спираль. Из школы они выходили в полном молчании, но за воротами Фарах попыталась сделать шаг к примирению.

– Гитабен… – начала она, взявшись за обе мочки, что традиционно означало раскаяние.

– Не надо, – отрезала Гита. – Не хочу ничего слышать. Мы не друзья. И никогда не были друзьями. Я много чего плохого наговорила о Салони – да, она стерва, но не подлая лицемерка. А у тебя всегда мед на языке и нож в кармане.

– Нет! Я…

– Я не буду спорить с тобой о своей работе. Не буду защищаться. Я не ем чужую соль, только свою собственную. И пока ты и твой гребаный муженек не начали меня преследовать, все у меня было нормально. Ты умоляла меня спасти тебя, потому что сама не можешь это сделать. По мне, так ты вообще ни на что не способна.

Фарах начала плакать, но в отличие от ее показных истерик с театральными воплями это были тихие, искренние слезы.

– Пожалуйста, прости меня, – шмыгнула она носом. – Я не хотела тебя обидеть. И я по правде считаю тебя своей подругой, Гитабен. – Тут она набросилась на Гиту с объятиями, и та попятилась от такого бурного проявления чувств.

Объятия были мощные, костлявые руки Фарах оказались неожиданно сильными, Гита вдохнула запах кокосового масла от волос этой женщины и почти на физическом уровне ощутила исходившие от нее страх и сожаление. К объятиям Гита не привыкла, поэтому не ответила ей тем же, но и не оттолкнула – осторожно похлопала ее дважды по спине, прежде чем осторожно отстраниться.

Фарах ущипнула себя за кожу на шее большим и указательным пальцами:

– Клянусь, на этот раз я не облажаюсь. Честное слово, Гитабен! Ты можешь на меня рассчитывать.

Пес нужен был только для прикрытия, в качестве предлога для визита, и даже он, похоже, понимал, что не надо туда идти, потому что по дороге к дому Карема не пропустил ни одной кучи мусора и рваной покрышки, как будто чуял намерения Гиты и попросту тянул время. Если он канителился неспроста, Гита готова была восхититься его прозорливостью, поскольку сама она не очень-то ясно понимала, что ей нужно от Карема. В конце концов взбесившись от того, что пес так демонстративно занят своими делами, она подозвала его, подхватила и оставшийся отрезок пути несла на руках. От собачьей шерсти воняло, как от грязных ног и немытых подмышек, – этот запах усилился с тех пор, как они приехали из Кохры.

– Завтра у нас банный день, Бандит.

Кличка возникла сама собой, даже выбирать не пришлось – это была неотвратимая очевидность. Сейчас, когда они дошли до места назначения, пес задергался, заизвивался, полез ей на грудь, тыкаясь мокрым носом в подбородок, словно пытался заглянуть в глаза. Гите пришлось вытягивать шею, чтобы выглянуть из-за этой вонючей морды и постучать в дверь. Возможно, Бандит знал то, что сама она отказывалась признавать: здесь ее ждут неприятности.

После ссоры с Фарах Гите не хотелось оставаться в одиночестве. Когда она добрела от школы до своего дома и открыла входную дверь, Бандит радостно бросился на нее, заскакал, пытаясь облизать лицо розовым языком. Она заахала, обнаружив, что у него восстановилось зрение, принялась ласково трепать лисьи уши. Во время отлучки она совсем забыла о собаке, и теперь было ужасно приятно обрести такую теплую компанию – друга, с которым можно общаться без слов.

В кухонном закутке Гита приготовила кхичди – смесь риса с чечевицей, к которой они с псом оба так и не притронулись. В детстве это была ее любимая еда. Мать всегда готовила кхичди, когда у маленькой Гиты болел живот, и ворчала, если дочь добавляла в свою порцию пару больших ложек острого маринованного манго, – мол, это же сводит на нет весь целебный эффект! Родители Гиты в качестве приправы для кхичди всегда держали дома ачар – маринад с морковкой, крыжовником, зеленым перцем, – приберегали его специально для нее и Салони, и в этом выражалась их любовь, столь скромным и незаметным образом, что отсутствие ачара на ее кухне сейчас не должно было бы стать причиной для слез. Но стало.

Теплая, трепещущая тушка Бандита у нее на руках оказалась целительным средством от раны, предательски нанесенной Фарах как бы между делом. Гита научилась не обращать внимания на привычные оскорбления и обвинения в том, что она насылает косоглазие на детей и бессилие на мужчин, – против подобной ерунды ей удалось построить защитный барьер. Но Фарах ударила в то место, которое Гита не потрудилась прикрыть: она больно задела гордость мастерицы за свою работу.

Сидя на кровати, Гита почесала Бандиту пузо – он, развалившись на спине, сладострастно вытянул задние лапы и наслаждался лаской, пока не задремал у нее на коленях. Похоже, это вызывало привыкание, потому что он просыпался всякий раз, когда она переставала его гладить, и, пока процесс не возобновлялся, смотрел на нее так пристально, что она удивлялась чуду – ведь всего пару часов назад этот пес ничего не видел. Гита ворчала, что негодник уже успел избаловаться, но покорно начинала снова трепать грязную шерсть, и ее это тоже успокаивало.

Приятно было, что маленькое существо так быстро прониклось к ней беззастенчивой любовью в ответ на такую малость. Впрочем, через пару минут Гита раздраженно спихнула пса со своих коленей – обнаружилось, что у нее все сари в собачьей шерсти. Решив, что отряхиваться бесполезно, она переоделась, сменив испачканное сари на черное, и окинула взглядом свое отражение в зеркале. Черное сари было довольно простеньким, но голубая кайма по краю слишком бросалась в глаза и намекнула бы Карему, что у нее было намерение принарядиться. Тогда она надела коричневое сари, но оно так хорошо сочеталось с тыквой, которую Гита собиралась взять с собой, что подчеркнуло бы ее эстетические искания. В итоге она хорошенько встряхнула и почистила то, первое, сари и снова переоделась. Когда она вертелась перед зеркалом, причесываясь и разглаживая брови, Бандит смотрел на ее маневры, и на морде у него было написано полное понимание происходящего. «Лучше б ты слепым остался», – заявила ему Гита.