Портрет миссис Шарбук - Форд Джеффри - Страница 18

• Предыдущая
• 18/60
• Следующая

— Сивилла, — сказал я, надеясь, что он сообщит что-нибудь еще.

Борн на это только кивнул и сказал:

— Да, так ее называли.

— А какого цвета у нее были волосы? — спросил Шенц.

— Каштановые или светлые, а может, рыжеватые, — сказал старик. Он медленно поднял руку — поиграть с одной из пуговиц своего потертого смокинга. — Все это заперто теперь на складе.

Вид у него стал печальный, словно воспоминания приносили ему боль. Мне стало жаль старика, и я спросил:

— Вы хотите сказать, что это остается в вашей памяти?

Он повернулся и посмотрел на меня сквозь свои толстые линзы.

— Нет, — сказал он, — на складе. Оссиак, перед тем как покончить самоубийством, стал собирать остатки своего богатства и купил для этого склад. Он не хотел, чтобы его кредиторы получили все. К этому времени он сам слегка свихнулся и мечтал о том, чтобы возродить свою империю из пепла. Мои инструменты, образцы, записки — все это отобрали у меня и заперли. У бедняги Лонделла, когда унесли его драгоценное оборудование и данные исследований, случился удар. Ох и тяжелые то были дни.

— И видимо, все эти вещи потом пропали, — сказал Шенц.

— Нет, — ответил Борн. — Они все еще там. Я знаю. Я пошел следом за теми, кто их взял. Я в точности знаю, где они.

— И где же?

— Вы знаете этих фармацевтов на Фултон-стрит — у них еще такое большое здание. «Братья Фейрчайлд», кажется. Угол Фултон-стрит и Голд-стрит. Они наверняка никуда не делись. А за углом, ближе к воде, стоит старое одноэтажное здание кирпичного склада. На фасаде белой краской выведена буква «О». Она теперь, наверно, сильно повыцвела. И все это там — обломки былого величия.

И именно в этот момент явился Каландер, продемонстрировав еще более раздражающую пунктуальность, чем Уоткин. У меня была еще тысяча вопросов к мистеру Борну, но задать их я не смог. Старик снова пожал нам руки, и нас выпроводили из комнаты. Перед тем как дверь закрылась, Борн прокричал нам:

— Помните, джентльмены, чтобы идти вперед, сначала нужно оглянуться назад.

— Борн вовсе не кажется таким уж сумасшедшим, — сказал я Шенцу, когда мы с ним пустились в обратный путь. К тому времени вечер стал вступать в свои права, — температура понижалась.

— Рид ведет более иллюзорное существование, чем этот бедняга, — сказал Шенц. — Борн по крайней мере понимает, из чего он сделан, только его пристрастие к тайнам дерьма вызывает неприязнь у общества. Можешь ты себе представить ужас его соседей, когда они поняли, что он коллекционирует? Мы живем в эпоху, когда каждый прикидывается ангелом. Ты представь себе всех художников, избравших эту крылатую тему.

— Но с другой стороны, — сказал я, — он ведь не анализ делал, чтобы диагностировать здоровье. Он по нему предсказывал будущее. В этом есть что-то ненормальное. Но в общем-то он совсем неплохой старик.

— К тому же полезный, — сказал Шенц.

— По крайней мере, он подтвердил многое из того, что рассказала миссис Шарбук, и назвал нам ее девичью фамилию — Лонделл, — сказал я.

— Зная имя, мы можем разузнать кое-что еще, — сказал Шенц.

— Кстати, я вспомнил о том, что в какой-то момент надо бы задать вопрос о ее муже — кто такой мистер Шарбук?

— Конечно, — сказал Шенц. — Но сперва мы должны выяснить, что это за склад, о котором говорил Борн. На Фултон-стрит с буквой «О». Нужно заехать туда и посмотреть.

— Пока, по-моему, не очень понятно, есть ли у кого-нибудь ключи от склада. Похоже, что Оссиак поместил туда свои ценности, а потом умер. Держу пари, никто не знает, кому этот склад принадлежит, просто считается, что владелец есть — и все. А он стоит, как древняя гробница, охраняя свои сокровища.

— А я-то думал, что из нас двоих романтик — это я, — сказал Шенц. — Один мой знакомый сможет нас туда провести.

— Человек с Экватора? — спросил я, улыбаясь.

— Нет, человек с Западной Тридцать второй улицы.

— Один из заправил Кухни?

— В своем роде художник. Этот человек знает замки не хуже, чем Борн знает, что он ел на обед на прошлой неделе. У него связка отмычек, о которой в преступном мире рассказывают легенды, как о чаше Грааля. Да он со шляпной булавкой управляется лучше, чем Вермеер с кистью.

— А с какой стати он будет нам помогать?

Шенц рассмеялся, вытащил портсигар и извлек из него одну из своих опийных сигарет. Закурив, он выпустил дым в окно и сказал:

— Денежки.

— Ты предлагаешь взломать этот склад?

— Только подумай, что мы там сможем найти, — сказал он. — И потом мне страсть как хочется посмотреть золотые гусиные яйца Оссиака, уж не говоря о самородке Авраама Линкольна. Ведь это же имеет историческое значение.

— Я, пожалуй, позвоню в Блумингдейлскую лечебницу и зарезервирую там для тебя местечко. Я не собираюсь взламывать склад. Успокойся-ка, а то загорелся с этим заказом больше меня. Возьми себя в руки.

Шенц откинулся к спинке своего сиденья, словно мои слова обидели его, и обратил свой взгляд в окно, наблюдая за мелькающими огнями Бродвея. Когда от его сигареты осталась одна треть, он выкинул ее в окно и закрыл глаза. Через несколько минут он уснул. Я сидел, разглядывая его черты в мелькающих уличных огнях и испытывая уколы совести за то, что осадил его.

Шенц был постарше меня — возрастом где-то посредине между мной и Саботтом. Опиум, совершенно очевидно, потихоньку разрушал его здоровье. За последние месяцы кожа Шенца приобретала все более землистый оттенок, он потерял в весе. Когда он был помоложе, то отличался крепким сложением, а энергия из него била ключом. Его жизнерадостность приобрела какой-то безумный оттенок и напоминала нечто вроде нервного возбуждения при чрезмерном потреблении кофе. К тому же его работы стали терять в точности и свежести, и заказы выбирать ему больше не приходилось — хорошим примером тому могли служить отпрыски Хастеллов.

«Уж не мой ли это портрет через годик-другой?» — спрашивал я себя. И еще я спрашивал себя, а не видит ли Шенц, глядя на меня, себя самого несколько лет назад, когда он еще не утратил способность собраться с силами и «создать что-нибудь прекрасное», как умолял меня сделать мой отец. Мне пришло в голову, что именно поэтому он был так заинтересован в успешном выполнении заказа миссис Шарбук.

Я разбудил Шенца, когда кеб остановился у его дома. Вздрогнув, он проснулся, потом улыбнулся, прищурился.

— Мне приснился сон, Пьямбо, — сказал он.

— Опять что-нибудь в духе Ханта — девушка, сидящая на коленях этого шутника в «Пробуждающейся совести»[34]? — спросил я.

— Нет, — сказал он, медленно покачав головой. — Мне снилось, что я посажен в стеклянный сосуд и Борн меня разглядывает. Я постучал по стенке тростью, чтобы он меня выпустил. Он не обратил на это ни малейшего внимания. Я увидел, что Борн готовит бирку. На ней большими черными буквами написано: ЗАВТРАК.

Я проводил моего друга до дверей. Прежде чем ему перешагнуть через порог, я сказал:

— Послушай, Шенц, я тебе очень благодарен за помощь. Я подумаю — стоит ли идти на этот склад. Но сначала я хочу выяснить, что еще мне удастся узнать от миссис Шарбук.

Он смерил меня взглядом, исполненным печальной усталости.

— Я тебе об этом никогда не говорил, — сказал он, — но Саботт незадолго перед смертью имел со мной разговор — это случилось, когда он забрел в Клуб игроков. Все его умышленно не замечали, но были начеку и, если что, готовы были вышвырнуть на улицу. Но я подошел к нему и сел за его столик из чистого уважения. К счастью, у Саботта был один из редких спокойных моментов. Он заказал мне выпивку и начал блестяще рассуждать о картине Уотерхауса «Сирены»[35], где хищные птицы с женскими головами окружают Одиссея, привязанного к мачте. Перед тем как уйти, он вспомнил тебя и сказал: «Шенц, присмотрите за этим парнишкой ради меня. У меня не было возможности сказать ему все». После этого он ушел. А две недели спустя умер.

• Предыдущая
• 18/60
• Следующая