Стальная сеть (СИ) - Темень Натан - Страница 7

— Дмитрий Александрович, у одной моей подруги квартирка есть. Ей богатый клиент купил, для личного пользования. Ежели не побрезгуете, можно туда пойти. Но дёшево она не возьмёт. Дружба дружбой — а денежки врозь.

— Ладно, — говорю. — Веди.

— Только солдат своих отпустите, — просит. — Подруга не простит, если мы к ней вот так заявимся.

И то верно. Ни к чему квартирку светить. Подозвал я подпрапорщика своего, сказал:

— На сегодня вы свободны. Поработали на славу, отдыхайте. До завтра. Да вот ещё возьмите, чаю выпейте, согрейтесь. Это для вас, и подчинённых ваших.

Насыпал Кошкину в ладонь четыре рубля. Пускай делит как хочет.

Взял он деньги, откозырял.

Смотрю, сразу своим раздал. Молодец, Кошкин, не жмот. «Благодарствуем, ваше благородие!» — гаркнули Банник и Шнитке.

***

Квартирка оказалась дорогая. И дом хороший, чистый, в три этажа, с мансардой и крохотными балкончиками.

Поднялись мы по лесенке, по которой уборщицы ходят и всякая прислуга. Чёрный ход называется.

Альвиния постучала условным стуком. На стук высунулась горничная, сделала страшные глаза, прошептала: «Ой, хозяйка прощенья просит, минуточку подождите! Не ко времени!»

Пришлось подождать. Наконец дверь открыли, горничная провела нас в гостиную. Побывал я недавно в доме невинных лилий — то есть в борделе. Там шикарно, но и тут очень даже ничего.

Подружка появилась вся запыхавшись. Провожала гостя — с другого входа. Глянул я на подружку — да, не зря ей квартирку богатый дяденька купил. Для такой красотки не жалко. Росточку небольшого, но стройная, как оса. По плечам чёрные локоны завиваются, глаза как у лани, зубки белые, губы сочные — персик, не девушка.

Подружка расцеловала Альвинию в обе щёки, на гоблинку только разок глянула. Упала на диванчик, веер подхватила и давай обмахиваться.

— Ах, дорогая, — говорит, томно так, — представь меня гостю. Такой видный молодой человек!

— Прошу, знакомьтесь, — говорит Альвиния. — Мой хороший друг, я о нём рассказывала — Дмитрий Александрович. Служит по сыскной части. Дмитрий Александрович — моя лучшая подруга Генриетта.

— О, так это вы! — подружка меня глазами так и обшарила. Куда там рентгену. — Альвиния мне прожужжала о вас все уши! Вы её герой!

— Я просто работаю, — говорю. Блин, надо бежать отсюда. Подружка так смотрит, насквозь прожигает. Сквозь подштанники. — Мне бы девушку пристроить в безопасное место, ненадолго.

— Вот эту? — показывает Генриетта пальчиком. — Ну, можно что-нибудь придумать… Милочка, что вы умеете?

Гоблинка моя выпрямилась, гордо так, глазами сверкнула:

— Что я умею? Могу ассистировать при операциях. Обрабатывать раны, накладывать повязки, шины и жгуты. Делать инъекции, готовить микстуры, порошки и пилюли…

— О! — подружка вскочила с дивана, веер бросила на пол. Подбежала к гоблинке, взяла за руки. — А это вы можете?

И на ухо зашептала.

Гоблинка кивнула. Сказала:

— Но документа у меня нет.

— Боже, кого это волнует! О, вы просто золото! Оставайтесь, живите сколько угодно!

Ко мне повернулась, глаза блестят:

— Дмитрий Александрович, вы просто душка. Дайте я вас поцелую.

И ко мне. Руками обхватила, чмокнула. Хорошо так, приятно.

— А меня? — Альвиния стоит, хмурится.

— Конечно, дорогая, и тебя. Хотите чаю? Я прикажу горничной заварить.

— Нет. Нам пора, — отрезала Альвиния. А сама мрачная, как туча.

Помахала нам Генриетта ручкой, и мы вышли.

Спустились по чёрной лестнице. Молчим, девушка каблуками топает. Я только хотел спросить — чего Альвиния на квартире не осталась? А она обхватила меня руками — как только что Генриетта, и говорит, отчаянно так:

— Не оставляйте меня, Дмитрий Александрович! Иначе мне смерть!

Да что ж такое-то! И этой смерть! И эта на шею вешается…

Нет, я конечно не против, чтобы на меня девушки вешались. Особенно красотки эльвийских кровей. Но тут другое что-то.

— Альвиния, — говорю. — Мне на службу надо. У меня гоблин в подвале допроса ждёт. Меня начальник без ножа зарежет…

— А меня взаправду убьют! — и руками цепляется за шинель.

Взял я её за плечи, встряхнул хорошенько. Ещё женской истерики мне не хватало.

— Кто?

Всхлипнула она, поморгала, отдышалась. Говорит:

— Я же собакой была.

— И что?

— Как — что? Сказано, что это моё тело в лесу нашли. Я слышала, вы на вокзале говорили — так нарочно сделано. Что будто это меня убили — вместо той, другой.

А, ну да. Говорил. Это эльфы местные придумали, чтоб скандал замять — свой, эльфийский. Превратили девушку в собаку. И бегала бы она до сих пор на четырёх лапах, если бы не Димка Найдёнов, стажёр сыскной полиции. Который каждой дырке затычка.

— Но теперь-то ты не собака…

— Да! Очнитесь наконец, Дмитрий!

Блин, дошло… Ну я и дурак. Раньше не сообразил. Покойница воскресла, а не должна была. И все это видели, кому надо. Эльфы, местный босс мафии Рыбак, все.

И что делать теперь?

— Что же мне теперь, — говорю, — за ручку тебя водить? Превратить обратно в собаку? Колдовать я не умею.

— Не знаю! Я вам помогла, слова ваши подтвердила. Помогите и вы мне. Возьмите меня на службу. Вам нужен секретарь? Я могу писать, считать, бумаги подавать. Чай заваривать. Я хорошо чай завариваю…

Ага, мне только секретарей заводить. Стажёру. Нет, шеф конечно обещал документы на повышение сделать, как время будет. Считай, я уже офицер, только без погон. Но личная секретарша — это уже перебор.

Девушка вцепилась в меня, вся дрожит — не оторвёшь. На нас уже прохожие оборачиваться стали.

— Я в участок, на допрос, — говорю. — Хочешь, иди со мной. Кабинет мне подметёшь для начала. А там что-нибудь придумаем.

***

На входе меня давешний полицейский окликнул.

— Господин стажёр, к начальнику бегите. Его благородие велели, как появитесь, сразу к нему в кабинет.

— Понял, — отвечаю. — Мой арестант на месте?

— На месте арестант. Что ему сделается?

Кивнул я, и в подвал бегом. Пока Бургачёв узнает, что я здесь, надо хоть каплю информации из папаши-гоблина выжать. И так кучу времени на девчонок потерял.

Способ надо испробовать, где я спрашиваю — гоблин моргает. Один раз — да, два раза — нет. Или кивает, мычит, сморкается — что угодно. Не зря же он на меня бросился, когда я это предложил. Вот и проверим.

Взял я ключи от подвала, взял с собой полицейского покрепче — на всякий случай. Мало ли что.

Подвальчик так себе, цокольный этаж. Крохотные окошки над самой землёй, холодно, воняет чем-то. Спустился я по ступенькам, за мной полицейский топает.

На лавке в углу гоблин лежит, в калачик свернулся. Ясное дело, холодно. И башка, небось, трещит после удара прикладом.

— Вставайте, — говорю, — арестованный! Пора на допрос.

Полицейский его потряс — ноль внимания. Потряс ещё, гоблин на спину завалился. Глаза открыты, один зрачок круглый, зеленью отливает, другой чёрный, во весь глаз… а из глаза что-то торчит…

Чёрт!!

— Ваше благородие, он кажись помер, — сказал полицейский.

Спасибо, капитан очевидность. Наклонился я над телом, вижу — точно. Глазница кровью залита, в темноте кажется чёрной. Из центра глаза торчит что-то. Недлинное, в палец, и тонкое. Правая рука откинута, пальцы скрючены, на пальцах — кровь.

— Лампу! — рявкнул я. — Света сюда, побольше! Одна нога здесь — другая там!

Полицейский загремел сапожищами вверх по лестнице. А я рядом с телом остался. Вот же гадство! Да как так-то?!

Надо тело пощупать, на предмет трупного окоченения. Пытаюсь вспомнить, когда оно наступает. В сериалах же наверняка говорили.

Одежда вроде в порядке, хотя после драки в кабинете точно не скажешь. Мы же там по полу катались, и по ушам я ему надавал. Про шишку на затылке уж молчу. Так что если его приголубил кто, поди теперь отличи…

Неужто сам убился? Это как же надо отчаяться, чтобы себя в глаз пырнуть?