Записки счастливой прихожанки - Донцова Дарья - Страница 3

– Афанасия приехала, Грушеньку привезла! – закричал кто-то.

К нам бросились люди. Они обнимали бабулю, меня, целовали. Откуда ни возьмись появились дети: мои ровесники, подростки, совсем малыши. Все они радовались, все оказались в белой одежде, девочки, как одна, в платочках. Я растерялась, не знала, что следует делать, но старательно обнимала, целовала всех в ответ. Неожиданно шум стих, к нам подошла круглолицая женщина, за ней шагал высокий черноволосый старик с бородой.

– Матушка, – воскликнула Фася, – Отец Владимир!

И потом она сделала странный жест, сложила кисти рук вместе, ладонями вверх, наклонилась. Я окончательно растерялась. А старик взял бабушку за руку, и Фася… поцеловала его запястье. Я обомлела. Пожилой мужчина повернулся ко мне, у него оказались не голубые, а прямо синие глаза. Я никогда не видела людей с таким взглядом. Каким? Необыкновенным!

– Грушенька, – улыбнулся он.

Я сообразила, что мне, наверное, следует поступить как бабушке, поэтому быстро сложила ладошки. Хозяин дома коснулся меня, я быстро чмокнула его в руку. От нее пахло чем-то совершенно незнакомым, но очень вкусным, приятным, необычным, как все вокруг, а еще конфетами, как от Луки.

Потом Отец Владимир вышел в коридор.

Все поспешили за ним, переместились в другую комнату. Окна здесь тщательно занавесили. В помещении у стены находился стол, покрытый скатертью, на нем сверкал большой, ранее мною никогда не виданный высокий подсвечник, имелась корзина с булочками, ножик. На полках стояли книги. Несколько бородатых мужчин надели вышитые халаты и окружили стол. Потом появился Отец Владимир в такой же одежде. Он произнес какую-то фразу, я поняла только одно слово. «Царство»!

Батюшка начал говорить, я его речь не понимала, потом несколько женщин и мужчин громко, красиво запели, но лучше всех оказался голос Фаси. И только тогда до Грушеньки дошло: это спектакль, нам показывают какую-то сказку, не зря же произнесли: «Царство». Долгая дорога утомила, вскоре мне захотелось спать, но поскольку остальные дети, даже те, кто определенно младше первоклассницы, старательно подпевали хору, я изо всех сил растопыривала глаза. Через какое-то время круглолицая женщина, которую называли Матушка, взяла меня за правую руку и зашептала:

– Сложи пальчики так, словно хочешь соль взять!

Поскольку в этот вечер, который уже превратился в ночь, все вокруг вели себя ну очень необычно, я не удивилась, соединила указательный, средний и большой пальцы и прошептала:

– Правильно?

– Да-да, – очень тихо одобрила тетенька, – и когда все крестятся, тоже так делай.

Я уставилась на свои пальцы, потом посмотрела по сторонам, увидела, что все, включая ребят, подносят руку ко лбу, потом к животу, правому и левому плечу, и повторила движения.

– Умница, Агриппинушка, – зашептала круглолицая женщина, – пусть Матушка Богородица тебя всегда хранит.

– Мою маму зовут Тамара Степановна, – уточнила я.

Собеседница прижала девочку к себе:

– Ах ты, горемыка!

Тем временем сказочное представление продолжалось. Отец Владимир несколько раз поднимал над головой толстую книгу в переплете из желтого металла. А еще он ходил вокруг стола, размахивая банкой, родной сестрой обложки тома. Склянку тоже сделали из материала, который по виду напоминал золото, она висела на цепочке, из нее валил дым. Странно, но я не закашлялась, пахло чем-то приятным, как от Луки.

Стоять пришлось долго, у меня устали ноги. Другие дети не жаловались, поэтому и я решила потерпеть. Но очень обрадовалась, когда Отец Владимир наконец-то перестал бубнить что-то на непонятном языке.

И тут все выстроились в очередь к столу – вначале мужчины, за ними женщины, дети. Я оказалась последней.

Отец Владимир взял большую, яркую, желтую вазу и вдруг сказал:

– Пусть Агриппина подойдет первой.

Я растерялась, бабушка взяла внучку за руку и подвела к Отцу Владимиру, двое мужчин в халатах подсунули девочке под подбородок красное полотенце, перед моим лицом замаячила позолоченная ложка.

– Ротик открой, – тихо подсказал один из дяденек, – потом закрой, проглоти.

Я послушно выполнила указание, какая-то из женщин быстро схватила девочку, подвела к небольшому столику, протянула чашку, в которой плескался, как мне показалось, компот, вручила небольшой кусок белого хлеба со словами:

– Съешь и запей.

Маленький ломтик булочки оказался волшебно вкусным. А в чашку налили не компот, красное вино. Я знала его вкус. Когда маленькая Грушенька заболевала, бабуля подогревала чайную ложку кагора и говорила:

– Выпей, потом наденем шерстяные носочки с горчицей – и спать. Завтра проснешься здоровой. Немного настоящего кагора, носки, горчица – и нет болезни.

Бабушка никогда не ошибалась, температура наутро оказывалась нормальной.

После того как все съели свои кусочки хлеба, выпили вино, Отец Владимир вдруг встал на колени, и все, выключая меня, поступили так же. Мужчина некоторое время стоял молча, потом поднялся, поцеловал стол, перекрестил его и неожиданно сказал:

– Господи, прости нас.

И тут все, даже мужчины, заплакали, а я испугалась.

– Не надо, – громко произнес Отец Владимир, – сегодня у нас радость огромная, пошли.

Я, которая решила, что все необычное, непонятное уже произошло, встрепенулась. Теперь нас куда-то поведут? Взрослые и дети начали разбирать верхнюю одежду. Бабушка хотела застегнуть на моей шубке пуговицы, но Грушенька увидела, что даже самые маленькие одеваются без взрослых, и впервые в жизни сказала:

– Нет! Я сама.

Затем мы оказались во дворе. Стоял лютый холод, я начала прыгать на месте, но события стали разворачиваться таким образом, что Грушенька начисто забыла про заледеневшие ноги.

Четверо мужчин вынесли из избы стол. Странный большой подсвечник, скатерть, книгу в золотом переплете оставили дома. А потом!!! Вы не поверите! Мебель разрубили топором, облили жидкостью, я по запаху поняла: бензин. Мне иногда случалось сидеть в машине, когда мама приезжает на заправку. Все стояли молча. Отец Владимир бросил на деревяшки горящую спичку. Вмиг вспыхнуло жадное пламя, Лука запел. К нему присоединились все бородатые мужчины, женщины, дети, и те, кто постарше, и маленькие. Я поискала в толпе бабушку, увидела ее черную шубку, пробралась меж людей, схватила Фасю за руку и прижалась к бабуле всем телом. Афанасия Константиновна обняла внучку и сказала не своим голосом:

– Грушенька, все будет хорошо.

Я подняла голову и поняла, со мной сейчас беседует не бабушка, а женщина, которую люди называли Матушкой.

– Не бойся, – продолжила она, – все уладится. Он все видит, знает. Все это для того, чтобы мы стали крепкими, сильными. Тьма сгущается перед рассветом, после долгой непогоды всегда светит солнце. Мы не ходили сорок лет по пустыне, но у нас своя дорога, свое испытание, свои сорок лет в пустыне. Никогда не бойся, Грушенька, нас можно убить, но нас нельзя лишить веры.

Голос Матушки звучал тихо, ласково, от нее пахло какими-то незнакомыми, но очень приятными духами, как от Луки, Отца Владимира, такой же аромат издавал дым из «золотой» банки. Я не поняла ничего из того, что говорила женщина. Кто ходит по пустыне? Разве около Москвы она есть? Почему все станут крепкими и сильными, глядя на горящий стол? Какая дорога? Что такое «лишить веры»? Вера – это женское имя. В Переделкине, где у нас была дача, в магазине работает тетя Вера. Но навряд ли Матушка ее знает.

Стол догорел, несколько мужчин засыпали пепелище снегом, народ вернулся в дом, а там ждал накрытый стол. Семилетняя Грушенька очень любила поесть, в особенности мне нравились сосиски, докторская и языковая колбаса. Но тарелок с такой снедью я не увидела. Зато стояли миски с отварной картошкой, жареная курочка, всякие соленья. Взрослые налили себе вина, детей угостили компотом. Потом нас уложили спать на огромную постель, рядом легли еще девочки. Я никогда не делила с кем-то кровать, но так устала, что оказалось все равно, кто сопит рядом под одеялом. И вдруг одна девочка вскочила: