Цветочек. Маска треснула. Том 2 (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 108

– Мне продолжать или я могу завтра забрать Дейну домой? – невинно поинтересовался Милаш.

Наагалей сам не успел понять, что творит. Хвост стремительно прополз под столом, обвил левую ногу виконта и упреждающе-крепко сжал. С губ сорвалось взбешённое шипение. Шширар изумлённо приоткрыл рот.

– Хорошо, продолжаю, – Милаш ласково погладил чешуйчатую конечность, и сморщившийся Ссадаши поторопился освободить его. – Через некоторое время после падения Исхедарреша новоявленный наагашейд Ваайшайхадаш… ну тот, который был наагашехом… вместе с главой проклятых мирников устроил ловушку для Деда. И тот в неё даже попал. Они заключили его в смертное тело. Представь, что ты жил тысячи лет, ничего не чувствуя. Ни боли, ни радости. А тут на тебя обрушивается весь спектр негативных ощущений. Мирники держали его в плену несколько месяцев.

Виконт вновь умолк, затягиваясь. Рассказывать, что именно проклятый народ делал с причиной своего бедствия, он не собирался. Ссадаши и так понимал, что духу пришлось, мягко говоря, несладко. Заключённый в слабое и чувствительно смертное тело, он наверняка сходил с ума от остроты неведанных ранее ощущений.

– Дочь тогдашнего главы мирников пожалела его.

– На свою беду, – хмыкнул Шерр.

– Эй, – возмутился дядя, – как ты можешь называть сильнейшую любовь бедой? Поганец!

– Она влюбилась во врага своего народа? – удивился Ссадаши.

– Нет… то есть да… Не сразу, – скривился Милаш. – Ей стало жаль Деда. Он почти не понимал, что с ним происходит, и она выкрала его из темницы. Спрятала. Лечила. Она была из не проклятых мирников, это сейчас таких не осталось… Так что она могла лечить, в отличие от нынешних туманников. Кровь детей мира уже была лекарством.

Ссадаши припомнил ночи на берегу Нолина, когда его отравленного Дейна поила водой со странным железистым привкусом.

– Будучи в смертном теле, Дед изначально познал только боль и всё самое паршивое, что могли придумать взбешённые мирники. А тут боль резко исчезла и ей на смену пришла ласка. Бабушка не то чтобы была очень мила с ним, но каждое её прикосновение было приятным. Ну, если сравнивать с тем, что было. Дед с ней же впервые познал, что такое влюблённость, а так как он дух, который раньше вообще не чувствовал и не знает, что правильно, а что нет…

– Он её просто украл, – перебил дядю Шерр. – За ним потом ещё два века все туманники охотились.

– Ну… – начал было Милаш.

– И если Сепуш Хауриц узнает, чьи мы потомки, то не знаю, останетесь ли вы и дальше друзьями.

– Шерр, заткни рот, – мягко посоветовал дядя. – Если кратко, наагалей, то мы потомки этой пары. Могучего, немного дурного Тёмного духа и женщины из детей мира. Они произвели на свет двух сыновей, и они стали первыми детьми нашего немного странного семейства.

Повисло молчание. Ссадаши в глубокой задумчивости попивал вино и пощипал струны гитары. Только её звуки и разбавляли тишину. Ну и жевание Шерра, который наконец добрался до нормальной еды в нормальной обстановке.

Сложно уложить в голове, что Предком нежной и ранимой Дейны являлся дух, представленный в истории мира как настоящее чудовище. Представитель древней жестокости. И ещё меньше этот образ вязался с улыбающимся Дедом. Ссадаши он показался весьма добродушным, незлопамятным и очень семейным.

– Теперь ты понимаешь, кто мы такие? – Милаш приподнял брови. – Многие поколения нашей семьи придерживались… да и придерживаются завета Предка: любить и не смотреть на глупые заморочки смертных. Мы не смотрим на возраст, расу, разницу в сроке жизни…

– Пол, – хехекнул Шерр.

– Ты! – дядя вскинулся и, опустив чашку, схватил салфетку и запульнул её в лицо племянника. – Гадёныш, ты что, хочешь привести мужика?!

– Да я-то причём? – стушевался Шерр. – Я про дядю Варона…

– Он женат! – Милаш натурально рявкнул и, обернувшись к Ссадаши, уже спокойнее добавил: – Не все заморочки смертных глупы. Из-за этого завета у нас очень сильно смешана кровь, что иногда вызывает неприятности. Как у Дейны. Или у Донии. Она по малолетству имение сжигала три раза, – виконт умилённо хмыкнул. – Поэтому кровь приходится запечатывать ещё во младенчестве. Похоже, ты уже видел, что происходит, когда в одном теле сталкиваются две сильные наследственности? Или даже больше…

– Жертва такого столкновения сейчас в этом доме. Не я, – торопливо добавил Ссадаши.

– Прекрасно, – полыхнул глазами Милаш. – Кровь нагов подавляет очень многое. Возможно, ваши с Дейной дети не будут так «награждены», как все мы. А альбинизм, – виконт осмотрел нага, – по наследству редко передаётся. Был у нас один альбинос. Дед был в таком шоке, что родился ребёнок, на него не похожий.

Ссадаши склонил голову набок, смиряясь с тем, что его дети будут кудрявыми и чернявыми симпатягами с сине-серыми глазами.

– Но кровь духа-предка нажья кровь не подавит, – Милаш вновь взял чашку в руки и взболтнул остатки вина на её дне. – Готов к тому, что твои дети будут называть дедом того, кто сражался против твоего народа? Будут носить его кровь.

Красные глаза сощурились, тонкие губы изогнулись в лёгкой улыбке.

– Уже несколько часов ужас как хочу стать отцом, – прошипел наг, – но всё ваше семейство путается под ногами.

Шширар с хрустом разгрыз кость, но не заметил этого и, не отрывая взгляда от господина, продолжил её пережёвывать.

– Вы так не вовремя вернулись, – Ссадаши почти обиженно сморщился.

– Зачем, кстати? – Шерр посмотрел на дядю.

– Ты ещё спрашивать смеешь? – возмущённо уставился на него Милаш. – Шар Дейны треснул. Что у вас здесь произошло, раз артефакт отреагировал так, словно она была в смертельной опасности?

– Может, это когда она начала задыхаться? – предположил Ссадаши.

Виконт пристально посмотрел на него.

– Лекарелское проклятье. Корона убила нападавшего раньше, чем он успел задушить Дейну.

Про отравление Ссадаши решил пока не говорить.

Шерр тоже промолчал. Он не был уверен, что дядя благодушно отреагирует на столь нестандартный способ спасения.

– Именно поэтому я был против! – чашка опустилась на столик так стремительно, что разбилась. – Дейна должна была остаться в имении в Рирейских горах. Мы бы сами разобрались.

– Мы все умерли, – напомнил Шерр и, поймав взгляд Ссадаши, добавил: – В прямом смысле этого слова, наагалей. Дядя, не хочешь рассказать ему самую главную интересность нашей семьи? А то ты как-то наследственность вскользь упомянул. Хотя совсем недавно предстал в таком виде…

– Дейна тоже так может? – перебил Шерра наг.

Милаш отрицательно мотнул головой и криво улыбнулся.

– Она не умирала.

– Вы все мертвецы? – после непродолжительного молчания спросил Ссадаши.

– Нет, мы вполне себе живы, – виконт, видимо, получал удовольствие, держа наагалея в неведении, – и даже пока смертны.

– Не играй со мной, – красные глаза полыхнули, хвост многозначительно мазнул Милаша по стопе. Встрёпанные инстинкты требовали правды. Он хотел знать, что ещё может угрожать Дейне, какой неприятной стороной может повернуться к ней наследственность.

– Извини, я впервые в роли рассказчика семейных тайн. Никогда ещё мне не приходилось рассказывать буквально всё. Шерр, дай свою чашку, ты всё равно не пьёшь, – Милаш бесцеремонно утащил из-под носа племянника посуду. – Терпение, наагалей. Бардам в тавернах наливают, чтобы горло не сохло. И мне надо подумать, как понятнее это изложить.

Налив вина, Милаш отхлебнул, снова затянулся папиросой и осторожно начал:

– Сыновья Деда и Бабушки родились, когда он опять стал духом. Дед плохо обращался со своим смертным телом, и года через два его убили, тем и освободили от заточения. Как оказалось, духи и смертные весьма совместимы, чтобы иметь детей. По крайней мере Дед совместим. Все его потомки рождаются смертными, но его наследственность очень сильна, поэтому мы все… почти все внешне похожи на него. И внутренне, на уровне души, мы ближе к духам. До определённого момента мы остаёмся смертными. И можем остаться ими до самого конца. Умереть, пойти на перерождение, вновь родиться смертными, опять умереть… Душа Шерра, – дядя посмотрел на племянника, и тот широко улыбнулся, – рождается в нашей семье не первый раз. Но теперь уж точно последний. Следующая смерть станет для него, да и для всех нас, кроме Дейны, освобождением от смертной жизни. Хотя, – Милаш затянулся, и папироса прогорела до плотно сжимающих её губ, – мне смертная жизнь нравилась. Интереснее прожить много разных жизней, чем до бесконечности жить одну. Пусть ты их и не помнишь.