Красная королева (СИ) - Ром Полина - Страница 4

Король кивает головой, как будто пришел к решению, и сообщает:

— Слушаю вас, Элен.

— Сегодня мне давали лекарство. Оно приготовлено на вине. Мне плохо от вина, ваше величество. Прикажите, пусть лекарь делает его на простой воде.

— Ах, да! — король достает из-за широкого обшлага камзола тонкий батистовый платочек с кружевной каймой и несколько картинно утирает уголки губ. — Я вспомнил! Лекарь сегодня жаловался!

Слово «жаловался» говорит мне сразу и о многом. Я королева. Но я та королева, на которую можно жаловаться. Мой так называемый муж это позволяет. Он убирает платок за обшлаг и, наконец, сообщает свое решение:

— Я велю лекарю готовить так, как вы просите.

После этого он чуть склоняет голову и уходит. Свита, шурша одеждой, следует за ним, двойные двери закрываются и мадам Вербент, с облегчением вздохнув, говорит:

— Все… На сегодня — все, ваше величество. Если хотите, я могу помочь вам приготовиться ко сну, — она вопросительно смотрит не меня.

— Нет, я еще немного посижу, — я просто хочу рассмотреть своих придворных дам и комнату и немного отдохнуть, прийти в себя.

Мы обе еще не знали, что, к сожалению, мадам просто ошиблась: это было еще не все на сегодня.

У меня затекла шея за время разговора, и я машинально растираю мышцы. Непонятно, почему муж подошел к изголовью кровати, заставляя меня сидеть в неудобной позе и выворачивать голову. Мадам, заметив мои действия, торопливо просовывает руки мне за спину и начинает разминать.

— Так вам лучше, Элен? — шепотом спрашивает она.

— Да, благодарю вас, — я начинаю подозревать, что у этой мадам какое-то особое положение при мне. Возможно, главная фрейлина или просто близкая подруга. И решаюсь на просьбу: — Мадам Вербент, мне нужно зеркало.

Мадам торопливо отходит и возвращается с зеркалом. Тяжелая золоченая рама, да и само стекло не меньше альбомного листа. В руки она его мне не дает, а держит за ручку так, чтобы я могла смотреть.

Лучше бы я и не смотрела! Внешность, доставшаяся мне, просто ужасна. Совершенно безвольное лицо, мягкое до идиотизма, со слабым вялым ртом. Уголки губ опущены вниз — это естественное положение мышц. Я именно так и выгляжу! Бровей почти нет, редкие белесые ресницы. Светло-серые, какие-то выцветшие радужки глаз. Этого мало! Я сдвигаю чепец и обнаруживаю, что часть головы надо лбом у меня выбрита, а остатки волос невнятно-светлые и редкие.

У меня наворачиваются слезы на глаза. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы истерически не разрыдаться, мадам шепчет слова утешения, но тут вновь раздается голос мажордома:

— Её королевское величество Ателанита! Приветствуйте королеву-мать!

Ко мне пожаловала свекровь.

Штат дам, сопровождающих королеву-мать, резко делится на две части. Три фрейлины в возрасте около пятидесяти лет. Они чуть старше королевы и одеты в скучные дорогие платья: плотный шелк и тяжелый бархат, цвета или черные, или темно-коричневые. Платья почти без вышивки и кружев, даже драгоценные камни в украшениях темные: черные и мрачно-фиолетовые. В сумерках мерещится, что ни одна цветная искра никогда не касалась их одежд.

Еще четыре совсем молоденьких девушки, почти девочки. Они одеты точно так же неприятно, вместо вееров в руках у всех четки из черных или белых крупных бусин. Все они, и молодые, и старухи смотрят в пол и в спину своей королеве. Как и свита моего мужа, меня они не видят. У всех гладко зализаны волосы и поджаты губы. Кажется, что они все чем-то недовольны.

Следующие четыре фрейлины сделаны из совсем другого материала: они молоды и ярко-красивы. Каждая по-своему. Брюнетка, блондинка, две шатенки. Одежда их, пусть и темная, цветет дорогими вышивками и разноцветными камнями. Да и цвета их платьев на фоне черной стаи кажутся почти вызывающе яркими: очень густого бордового тона бархат брюнетки вспыхивает рядом с насыщенным синим роскошной блондинки. Им всем больше двадцати, но не больше двадцати семи. И вот они разглядывают меня, пусть и с полнейшим равнодушием, как нечто незначительное.

Это сложно описать словами, но я прямо чувствую, насколько выше меня по положению эти женщины. Чувство собственного превосходства и презрения ко мне окружает их аурой властности. Они выглядят так, как, наверное, в молодости выглядела моя свекровь.

Ей около пятидесяти, но крашеные в иссиня-черный цвет волосы добавляют лет. Резкие и все еще четкие черты лица: прямой ровный нос, пронзительный взгляд карих глаз чуть смягчают припухшие от возраста веки. Узкие губы слегка поджаты, что только подчеркивает тяжелый подбородок с несколько обвисшими брылями. Брови, мне кажется, тоже подведены: они очень неестественно смотрятся на бледной коже, а глубокие носогубные складки придают лицу некоторую брезгливость выражения.

Голос у королевы-матери низкий и густой. Говорит она не слишком громко, но тишина вокруг такая, что, кажется, все забыли, как дышать:

— Доктор доложил, что вы отказались пить лекарство, — она не здоровается и не кланяется, она не спрашивает, как я себя чувствую, она говорит то, что считает нужным: — Утроба, носящая королевское семя, обязана выполнять все, что ей велено, — королева даже не повышает голос, просто смотрит мне в глаза, и я внутренне сжимаюсь от какого-то животного страха. Есть в ее взгляде нечто парализующее волю. Так, почти инстинктивно, некоторые люди бояться змей или пауков.

Я глубоко вздыхаю, пытаясь сбросить пелену страха и отделить животный ужас Элен от своих собственных ощущений. А этих ощущений много: тут и злость на собственную слабость и беспомощность, и раздражение от ее манеры общаться и приказывать, и понимание — это мой враг. Делаю еще один глубокий вздох и отвечаю:

— Я не стану пить лекарство, изготовленное на вине. Меня тошнит от него.

Кажется, я слегка ошеломила свою свекровь. На какой-то миг в ее глазах мелькнуло… нет, даже не удивление, а раздражение. Она продолжает давить меня взглядом и через секунду произносит:

— Вы будете пить все, что я прикажу.

— Нет.

— Доктор объявит всем о вашем безумии, и лекарство будут давать принудительно, — она все еще не понимает, с кем столкнулась.

— Рвота вызывает напряжение живота. Напряжение может вызвать преждевременные схватки и роды. Вы ведь не хотите убить плод короля в моем чреве?

Я говорю спокойно, так же, как и она не повышаю голос. Мой страх съежился и скрылся где-то в глубине. Нет, он не ушел совсем, он еще будет вылезать и пеленать разум, влиять на скорость принятия решения, но я училась бороться с таким половину своей сознательной жизни. И я продолжаю смотреть ей в глаза, не отводя взор ни на секунду, не давая ей возможности отступить с честью, вызывая на скандал. Сейчас, когда здесь присутствуют её и моя свиты, когда все происходит публично, я имею небольшое преимущество.

— Ко мне следует обращаться «Ваше королевское высочество»! — она совершенно искренне возмущена и, похоже, не слишком понимает, что следует ответить. Я ведь не бросила прямое обвинение, но…

Это временное преимущество, я понимаю. Потому отвечаю:

— А ко мне следует обращаться «Ваше королевское величество». И кланяться, входя в комнату. Это я ношу королевский плод! — пусть я и не знаю местных обычаев, но это настолько очевидно, что обвинение в непочтительности я высказала почти машинально.

Лицо королева не потеряла:

— Я передам сыну, что вы обезумели, ваше королевское величество, — спокойно и ровно говорит она и, повернувшись спиной, выходит из комнаты.

А в моей спальне стоит какая-то совсем уж мертвая тишина. Пульс частит у меня в висках, и я чувствую себя удивительно живой. Прерывается тишина через секунд скрипом, шуршанием и ударом: одна из женщин, что приветствовали королеву-мать, стоя у стола, падает в обморок. Поднимается суматоха, и только мадам Вербент, все еще стоя у моего изголовья, наклоняется и шепотом произносит:

— Вы сошли с ума, Элен! — и я не могу понять, чего больше в ее голосе — восторга или страха.