Необузданные Желания (ЛП) - Джессинжер Джей Ти - Страница 15

— Если это ты так хорошо на меня влияешь, то должен немедленно покончить с собой.

Я отмахиваюсь от этого заявления.

— Думаю, поняла, почему ты продолжаешь утверждать, что я развязала войну. И ты ошибаешься.

Мгновение Деклан пристально смотрит на меня.

— У меня такое чувство, что я должен сесть прямо сейчас.

Я жестом указываю на ближайший стул.

— Чувствуй себя как дома.

— Ты ведь помнишь, что это мой дом, верно? Ты — моя гостья.

— Меня повысили с пленника до гостя? Круто.

— Нет. Это не то, что я... о, черт. Не бери в голову. — Деклан падает на стул и сидит там, как на приеме у Смерти, молясь, чтобы ему позвонили по телефону.

Я сажусь напротив Деклана и поджимаю под себя ноги. Когда он направляет хмурый взгляд на мои сложенные ноги, я просто улыбаюсь.

— Как и говорила. Эта война, в развязывании которой ты продолжаешь обвинять меня. Все началось с ужина в «Ла Кантина» — на озере Тахо, не так ли?.. — Он не отвечает. — Ладно, может быть, ты этого не знал. Или ты это знал и просто ведешь себя как обычно ослепительно обаятельно. В любом случае, помню, как Ставрос говорил мне, что назревает война. Ну, фактически, он мне не говорил, я случайно это услышала. Ладно, ладно, подслушивала его разговоры с его командой, но дело в том, что это было всего через несколько дней после перестрелки в «Ла Кантина», где были убиты несколько ирландских гангстеров. Та часть, о которой ты, очевидно, знаешь. — Я делаю паузу, изучая выражение его лица. — Почему ты притих?

— Я не планирую убийство во всеуслышание.

— Ха. Вернемся к мертвым ирландским гангстерам. Они подошли к нашему столику во время ужина и перекинулись парой слов со Ставросом. Не спрашивай меня, что было сказано, потому что все это было сказано на русском и гэльском, но вся эта потасовка началась в первую очередь из-за того, что один из ирландцев шлепнул меня по заднице, когда я шла рядом со Ставросом по пути к нашему столику, когда мы только вошли. Ставрос чуть не сорвался, но мне удалось уговорить его не связываться. Но все пошло наперекосяк, когда мистер «шлепни меня по заднице» снова появился в середине ужина.

Деклан наклоняется вперед и упирается локтями в колени. Он складывает пальцы домиком под подбородком и тихо говорит:

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что я точно знаю, что произошло в том ресторане?

— Откуда ты мог знать, если тебя там не было?

— Я знаю все.

— Значит, ты всеведущий? Я тебя умоляю.

— Дело в том, что я знаю, что ты стала причиной того, что все пошло наперекосяк с самого начала. Ты, покачивающая задницей в том крошечном белом платье, которое было на тебе надето. Ты, расхаживающая с важным видом, как будто это место принадлежит тебе. Ты, одарившая этой улыбкой мужчину, мимо которого проходила, хотя он уже был у тебя под каблуком.

Гнев разворачивается у меня в животе змеиными кольцами. Я откидываюсь на спинку стула и пристально смотрю на него.

— Это твоя маленькая неприятная манипуляция называется «обвинением жертвы». Не то чтобы я — жертва, но предпосылка верна, и это полная чушь собачья.

Его голос становится безапелляционным.

— Эти мертвецы - не чушь собачья.

— Нет, но ты, мужчина, объясняешь их смерть неизбежными последствиями того, что ты увидел мою задницу и улыбку. Мужчины, наставляющие оружие друг на друга из-за того, что женщина улыбнулась не в ту сторону, вызваны их инфантильным эго, неконтролируемой агрессией и завышенным чувством собственного достоинства, а не собственно женщиной.

Мы пристально смотрим друг на друга. Где-то в комнате тикают часы. Или, может быть, это и есть бомба, которую Деклан заложил для меня.

Выдерживая его жесткий взгляд, я говорю более мягко:

— Ты знаешь, что я права. И понимаю, что тебе было тяжело потерять своих парней. Но люди сами несут ответственность за свои поступки. Несправедливо — не говоря уже о неточности — возлагать вину за развязывание войны на меня.

Деклан закрывает глаза. Он молчит, как мне кажется, очень долго. Я понятия не имею, о чем думает, пока он тихо не произносит:

— Да.

Я чуть не падаю со стула. Когда он открывает глаза и видит мое лицо, его выражение мрачнеет.

— Я мог бы обойтись без этого чертова злорадства.

— Это больше похоже на шок. Но я попробую.

Деклан встает и начинает расхаживать взад-вперед. Я наблюдаю, как он в волнении расхаживает, и решаю позволить ему выпустить пар, не прерывая его. Похоже, он мозгует что-то важное в своей гигантской башке. Если мне повезет, это может пойти мне на пользу.

Деклан резко останавливается и смотрит на меня свысока. Безжалостный диктатор не мог бы выглядеть более властным.

— Расскажи мне все, что ты знаешь о Казимире Портнове, — приказывает Деклан.

— Первое: нет. Второе: зачем?

— Потому что он — мой враг. А ты — моя пленница. И ты его знаешь.

— Да, я действительно его знаю. Он — мой друг, — когда от этого у Деклана темнеют глаза, я говорю, — ладно, фактически мы не друзья-приятели. Я только формально встречалась с ним в тот единственный раз на том злосчастном ужине. Но моя подруга влюблена в этого парня, а она —необычайно хороший человек. Она практически «Мать Тереза». Если он ей нравится, он не может быть таким уж плохим.

— Влюбленные женщины, как известно, плохо разбираются в людях, — Деклан говорит это так мрачно, с такой неприкрытой болью за словами, что это заставляет меня остановиться и задуматься.

— А ты стреляный воробушек?

Деклан пропускает мое замечание мимо ушей и спрашивает:

— Как твоя подруга познакомилась с ним?

Я замолкаю, чтобы взять себя в руки, зная, что то, что собираюсь сказать, не пройдет для меня гладко. И одному богу известно, как отреагирует Деклан, учитывая, в каком он настроении. Но это должно быть сказано.

Просто есть некоторые границы, которые нельзя пересекать.

Я смотрю прямо в его льдистые голубые глаза.

— Я говорю это не из неуважения к тебе, а из любви и преданности к моей подруге. Не твое гребаное дело.

Когда Деклан открывает рот — без сомнения, чтобы выкрикнуть угрозу в мой адрес, — я перекрикиваю его громким голосом.

— Я никогда, никогда, ни за что на свете не предам Натали. Делай со мной, что хочешь. Бей, мори голодом, держи взаперти в этой комнате вечно, мне все равно. В ней все лучшее, что есть во мне, и она — лучший человек, о дружбе с которым я когда-либо могла мечтать, и я люблю ее как сестру. Я беру свои слова обратно — я люблю ее больше, чем свою сестру. И не в лесбийско-гейском смысле, прежде чем ты снова начнешь мне трындеть об этой розовой любви. Просто люблю ее. А это значит, что не предам ее. Это значит, что я не буду рассказывать тебе ни хрена о ней или ее мужчине, как бы тебе это ни не нравилось.

Я встаю с намерением повернуться к нему спиной и уйти, но этот план вылетает в трубу, когда комната скользит вбок и начинает яростно вращаться.

Потом все погружается во тьму, и я падаю.

Все происходит молниеносно.

Мгновение - и она уже на ногах. В следующее мгновение она оседает на пол, ее ноги подкашиваются, как будто у них нет костей. Выражение ее лица в мгновение ока меняется с раздраженного на удивленное.

Не страх. Не шок. Просто удивление, как будто Слоан думает, что это что-то новенькое, прямо перед тем, как потерять сознание.

Инстинкты заставляют меня реагировать без необходимости думать. Я подхватываю ее и опускаю на ковер. Она совершенно обмякла в моих объятиях. У нее отвисает челюсть. Ее лицо бледное.

Несколько минут назад я заметил, как краска отхлынула от ее лица, но приписал это к гневу на меня. Это кажется чем-то гораздо более зловещим.

Я должен был догадаться. Это не та женщина, которая расстраивается из-за ссоры. Или от чего-либо еще. Годзилла мог бы вломиться в дверь, и она, вероятно, спокойно велела бы ему отвалить, а потом сразу же вернулась бы к тому, чем занималась до его вторжения.