Солдатская награда - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 18

• Предыдущая
• 18/65
• Следующая

Джонс видел из окна, как они уехали. Его круглое лицо было бесстрастным, как у божка, в прозрачных наглых глазах ни тени волнения. «Хороша штучка, ничего не скажешь», – подумал он с завистливым и бесстрастным восхищением. Надо ей отдать справедливость. Он еще думал о ней, когда эта злая черноволосая женщина, прервав бесконечные воспоминания ректора о детстве и отрочестве сына, напомнила, что время ехать на вокзал.

Священник заметил отсутствие Сесили: в эту минуту она сидела в машине, остановившейся в глухом переулке и плакала на плече у юноши, которого звали не Дональд. Джонс, единственный, кто видел, как она уехала, по какой-то необъяснимой причине благоразумно молчал.

Ректор с раздражением оказал, что Сесили – в эту минуту она целовала юношу, которого звали не Дональд, – не должна была уходить в такой момент. Но эта женщина («Честное слово, она, наверно, злая, как черт», – подумал Джонс) снова вмешалась и сказала, что так даже лучше.

– Но ей надо было бы встретить его на вокзале, – с неудовольствием сказал священник.

– Нет, нет. Не забывайте – он очень болен. Чем меньше волнений – тем для него лучше. И вообще им лучше встретиться наедине.

– Да, да, вы правы, правы. В этих делах верьте женщинам, мистер Джонс. Может быть, и вам лучше было бы подождать тут, как вы полагаете?

– Совершенно согласен, сэр. Я подожду и объясню мисс Сондерс, почему вы уехали без нее. Она, безусловно, будет спрашивать.

Когда они дождались такси и уехали, Джонс, не садясь, сердито и хмуро набил трубку. Он бесцельно бродил по комнате, выглядывая в каждое окно, попыхивая трубкой, потом остановился, чтобы кончиком ботинка засунуть обгорелую спичку под ковер, и вдруг подошел к бюро ректора. Он выдвинул и задвинул два ящика, пока не нашел то, что искал.

Бутылка была темная, пузатая и приятно просвечивала, когда он опрокинул ее в рот. Вытерев губы тыльной стороной руки, он поставил ее на место. И как раз вовремя: быстрые шаги ломко застучали по веранде, и он услыхал звук отъезжающей машины.

В рамке двери – ее хрупкость, ее недоумение. Она сказала:

– О-о! А где же остальные?

– Что случилось? Прокол? – с вызовом бросил Джонс. Ее глаза заметались, как птицы, но он не остановился: – Где другие? Они уехали на станцию, на вокзал. Ну, знаете, туда, куда поезд приходит. Там этот сын священника как будто приезжает домой. Приятная новость, а? Да почему же вы не входите?

Она нерешительно шагнула, следя за его движениями.

– Ну идите же, не бойтесь, милашечка, я вас не обижу.

– Почему они меня не дождались?

– По-моему, они решили, что вам неохота ехать. Как будто вы сами создали такое впечатление?

В затихшем доме тиканье часов походило на размеренное дыхание, где-то смутно чувствовалось присутствие Эмми. Эти звуки успокоили ее, она снова сделала несколько шагов.

– Вы же видели, как я вышла. Разве вы не сказали им, где я?

– Сказал, что вы пошли в уборную.

Она взглянула на него с любопытством, чутьем угадывая, что он не врет.

– Зачем вы это сказали?

– Ваше дело, куда вы ушли, мне все равно. Надо было самой им сказать, если вам хотелось, чтоб они знали.

Она села, по-прежнему настороженная.

– Странный вы все-таки человек!

Джонс осторожно сделал шаг, будто случайно.

– Чем странный? Она встала.

– О черт, неужели вы думаете, что мне трудно соврать?

Она ответила не сразу:

– Мне кажется, вы на все способны – лишь бы только получить удовольствие. – И, увидев его глаза, она двинулась к двери.

Чужие брюки мешали ему, и все-таки он проявил невероятную ловкость. Но она была настороже, и ее заученная грация придала ей быстроту и собранность, и его руки коснулись только гладкой полированной поверхности дверной филенки. Мелькнуло платье, послышался щелк замка и ее смех, приглушенный, издевательский.

– Вот подлая, – пробормотал он в тихой, беззвучной ярости. – Откройте дверь!

Дерево оставалось гладким, непроницаемым: в полированной глубине отразилось жирное белое пятно его собственной физиономии. Он затаил дыхание, но ничего, кроме тиканья часов, не услышал.

– Откройте дверь! – повторил он, но никто не ответил.

«Ушла она, что ли?» – подумал он, наклоняясь к пузатому, в широких брюках, Нарциссу, отраженному в полированном дереве. Он подумал об окне и, осторожно ступая, подошел к нему, но его встретила тонкая, наглухо прибитая, проволочная сетка. Он снова вышел на середину комнаты, уже не заглушая шагов, и с возрастающей злобой ругал ее медленно и ровно. И вдруг увидел, как дверная ручка зашевелились.

Он подскочил к двери.

– Открой двери, подлая девчонка! Вот погоди, выбью из тебя дурь!

Щелкнул замок, он рванул дверь – перед ним стояла Эмми с его брюками, уставившись на него испуганным враждебным взглядом.

– А где же… – начал Джонс, и Сесили, выйдя из тени, присела перед ним, насмешливая, как цветок.

– Шах и мат, мистер Джонс, – пропищал Джонс тоненьким фальцетом, перефразируя слова ректора. – Да вы знаете…

– Знаю! – быстро сказала Сесили, взяв Эмми под руку. – Но вы нам лучше расскажите все на веранде!

Она пошла вперед, и Джонс последовал за ней в невольном восхищении. Вместе со зловеще молчавшей Эмми они прошли вперед и вместе сели рядом в большую качалку на веранде, куда пытался пробиться дневной свет сквозь уже начинающие лиловеть гроздья глицинии; дневной свет волнами проходил по качалке, когда они стали раскачиваться, и по их чулкам – шелковым у одной, бумажным у другой – перебегали и прятались плоские солнечные лучи.

– Садитесь, мистер Джонс! – умильно залепетала она. – Пожалуйста, расскажите нам о себе. Нам так интересно, правда, Эмми, душенька? – Но Эмми оставалась настороженной и бессловесной, как зверек. – Знаете, дорогой мистер Джонс, Эмми пропустила все наши разговоры, но она от вас в восторге, как и мы все, – да это и понятно, правда, мистер Джонс? – и ей, конечно, ужасно хочется послушать вас.

Джонс заслонил ладонями спичку, и в его глазах запрыгали и сузились до точки огоньки.

– Что же вы умолкли, мистер Джонс? Мы с Эмми так хотели бы послушать, что вы узнали о нас, чему вас научили ваши многочисленные любовные приключения. Правда, Эмми, милочка?

– Нет, не хочу портить впечатления, – сказал Джонс неуклюже, – ведь вы в скорости получите информацию из первых рук. Что же касается Эмми, то я ой когда-нибудь наедине преподам все, что надо.

Эмми следила за ним все с тем же гневным и немым недоверием.

– Из первых рук? – переспросила Сесили.

– Кажется, вы завтра выходите замуж? Пусть ваш Освальд вас и научит. Он, наверно, сможет вас просветить, ведь он даже путешествует с партнершей, для тренировки. Поймали вас наконец, а?

Она вздрогнула. И вдруг стала такой беспомощной, такой беззащитной, что Джонс, в порыве мужской сентиментальности, опять почувствовал себя неуклюжим скотом. Он снова закурил трубку, но тут к Эмми вернулся дар речи:

– Вот они, приехали!

Машина подошла к воротам, и Сесили, вскочив на ноги, побежала через веранду, к лестнице. Джонс и Эмми тоже встали, но Эмми сразу скрылась, как только четыре человека вышли из машины. «Так вот он самый, – нескладно подумал Джонс, идя за Сесили, наблюдая, как она, словно птица, замерла на верхней ступеньке, прижав руки к груда Эта знает, что делает!»

Он снова посмотрел на входившую в калитку группу; старик возвышался над всеми. Что-то в нем изменилось: старость сразу одолела его, напала, как разбойник на большой дороге, не встретив сопротивления. «Да он же болен», – подумал Джонс. Эта женщина, эта миссис Как-Ее-Там, отделилась от них и поторопилась вперед. Она взбежала по ступеням к Сесили.

– Пойдем, дружок, – сказала она и взяла девушку под руку, – пойдем в комнаты. Он нездоров, глаза болят на свету. Пойдем в дом, там и встретитесь, так будет лучше.

– Нет, нет, тут! Я так долго ждала его!

• Предыдущая
• 18/65
• Следующая