И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович - Страница 20

— Откуда ты, братишка? — спросил красноармеец, отводя Сашу чуть в сторону.

— Из Минска, — ответил Саша, непонятно почему томясь от явного интереса к его персоне. Боковым зрением он успел заметить, что Петра Михайловича тоже обступили сразу трое, хотя на остальных вновь прибывших никто не обратил никакого внимания.

Да ну…? — сделал круглые глаза сержант. — А как сюда попал? На призывной пункт шел?

Вопрос красноармейца был закономерен. Сразу после бомбардировки Минска все призывные пункты были вынесены за пределы города, и многие гражданские, следуя запоздалому приказу о мобилизации, шли туда, по пути попадая на территорию уже контролируемую немцами. Они тоже считались военнопленными. У Саши был другой случай, но ему не захотелось пускаться в подробности. Интуитивно он чувствовал, что сержанту глубоко наплевать, кто он, и как сюда попал.

— Я тоже из Минска, — еще шире улыбнулся сержант. — Земляки…. Будем держаться вместе. Я тебя в обиду не дам. А то знаешь, какие здесь гады…., — он кивнул головой куда-то в глубину барака. — Вроде все свои, а на деле…. Каждый только о своей шкуре печется. Так что держись возле меня.

— Хорошо, — искренне ответил Саша.

Он еще не научился слушать свои чувства, ведь ему было всего семнадцать лет. Расположение сержанта подкупило его. Тогда он еще верил, что мир делиться только на своих и немцев, что от немцев надо ждать только плохого, а от своих, советских людей лишь помощи, подставленного плеча, протянутой руки. Да и как могло быть иначе, ведь это свои….. Откуда Саше было знать три основных закона выживания в подобной среде, — «не верь, не бойся, не проси», — «не верь» из которых — первый.

Неприятное впечатление мелькнуло и исчезло. Чужие слова, особенно если они нам по сердцу, всегда слышнее тихого голоса интуиции.

— Я здесь уже три дня, — продолжал сержант. — Каждый день человек по двадцать расстреливают. Но главное, — не попасть в карцер. Карцер хуже виселицы. Это такой бетонный гробик за штабом, метр на полтора, крыши нет, а на высоте семьдесят сантиметров протянута колючая проволока. Можно только на четвереньках стоять, и то, — проволока спину режет. На солнце, на дожде, по лицу мухи ползают. Вся кровь в голове собирается. Максимум двое суток, и с ума сходишь, а дают суток по пять. Так что карцера нам надо избегать при любом раскладе. А отправляют туда просто так, потому что на глаза попался…. Эх, жаль, что ты в гражданском….. Сразу привлекаешь внимание. …. Плохо это. Можешь пропасть не за что.

— Что же делать? — растерянно спросил Саша. Слова сержанта полностью совпадали с его мыслями вчера на плацу.

— Держаться меня, братишка, — твердо ответил сержант. Он отступил на шаг, критически осматривая Сашу с головы до ног. Затем его лицо затвердело, словно он принял очень неприятное для себя решение:

— Ладно. Земляки должны помогать друг другу. Снимай свою одежду. Наденешь мою.

— А как же вы? — еще больше растерялся Саша. Но сержант только махнул рукой.

— Обо мне не беспокойся, — ответил он, снимая гимнастерку. — Тут по вечерам местные к ограждению подходят. Среди них одна моя знакомая. Крикну ей, чтобы форму на толкучке купила и через проволоку перекинула. Немцы пока на местных сквозь пальцы смотрят…. Ты за меня не думай…. Кто тебе поможет, если не я…?

Пропотевшая гимнастерка и лоснящиеся от грязи галифе сержанта были размера на три больше. Саша просто утонул в его форме, гимнастерку пришлось запахивать складками. Плечи свисали. Сапоги тоже оказались большими, портянок у сержанта не было. Он не видел себя со стороны, но сержант в его одежде выглядел совершенно нелепо. Рубашка с коротким рукавом трещала по швам, верхние пуговицы не сходились, а штаны были настолько коротки, что доходили ему только до щиколоток.

— Порядок, — оглядев Сашу, заключил сержант, похлопав его по спине. — Теперь ты, как все. На работы нас пока не водят, сидим в бараке или в локальной зоне. Если что, — обращайся. Я рядом….

Когда Саша подошел к своим, оказалось что Петр Михайлович тоже переоделся в солдатскую форму. Исчезла льняная сорочка и светлые городские брюки. Темные, с проседью волосы прикрывала прожженная искрами костров пилотка без звездочки. В новом наряде он выглядел комично.

— Ребята сказали, что гражданские вещи можно поменять у местных на бинты для раненых. Вот я и отдал…. — объяснил Петр Михайлович.

— Дураки вы. Обманули вас как детей, — неожиданно произнес сидящий неподалеку красноармеец в обмотках.

И отвечая на немой вопрос, равнодушно пояснил:

— По лагерю второй день слухи ходят, что гражданских вот-вот отпустят по домам. Так что они домой вместо вас уйдут…. И не земляк он тебе вовсе, — добавил он, насмешливо взглянув на Сашу. — Из Сибири вроде. А гражданских точно отпустят. Для них война закончилась.

В углу, где они находились, возникло долгое молчание. И Саша, и Петр Михайлович, и лейтенант Андрей Звягинцев — все уставились на красноармейца в обмотках, с трудом пытаясь осмыслить услышанное. Петр Михайлович, наморщив лоб, с каким-то напряженным интересом вглядывался в его лицо, словно надеялся услышать от него что-то еще более важное. Но тот молчал.

— Почему же ты раньше не сказал? — спустя минуту тихо спросил красноармейца Андрей Звягинцев.

— А мне-то что? — пожал плечами боец. — Или еще не поняли, куда попали? Здесь каждый сам за себя…..

Никогда в жизни Саше еще не было так обидно. Надо было что-то делать, иначе он мог заплакать. В следующий момент он повернулся и решительно пошел в дальний угол барака, где среди полулежащих красноармейцев находился самый подлый повстречавшийся в его жизни человек в рубашке с коротким рукавом, купленной когда-то Сашиной мамой. Шел, не зная, что он ему сейчас скажет.

При его приближении бойцы повернули головы.

— Че тебе, братишка? Обидел кто? — улыбаясь, спросил сержант, когда Саша подошел к нему почти вплотную.

По выражению его лица сибиряк понял, что Бортникову уже известна истинная причина их обмена вещами. От наглой ухмылки сержанта кровь стучала в висках. Хотелось с размаха стереть кулаком эту ухмылку и бить до тех пор, пока этот подлый человек не признает, что так поступать нельзя, что свои так не поступают, что ни при каких обстоятельствах нельзя так цинично обманывать тех, кто тебе доверился.

Но вместо этого красный как рак Саша лишь топтался на месте и тяжело дышал.

— Пшел отсюда, — уже не улыбаясь, сузив глаза, прикрикнул на него сержант. — Ты останешься здесь, а я еще в лесах повоюю. Че встал? Давай, вали, пока пинками не погнал….

На этом все и закончилось.

Петр Михайлович в отличие от Саши даже не ходил разбираться. У него была какая-то своя, только ему известная оценка происходящего. Отныне он ходил в чужой гимнастерке, ни словом не упоминая, что его обманули. Что касается Саши, то ему было очень плохо.

Осознание того, что может быть уже завтра этот страшный сон мог бы закончиться, и он смог бы вернуться домой, в привычную, казалось, навсегда потерянную обстановку, где так легко считать себя сильным, где нет ни расстрелов, ни бараков, ни безысходности, ни разрушающего волю страха, сводило его с ума. Он был всего в шаге от чуда, но оно оказалось предназначено для более подлого и хитрого человека.

Не в силах больше сидеть в бараке, где находился этот человек, Саша, чуть не скуля от жалости к себе, вышел в локальную зону и сразу увидел стоящего по другую сторону колючей проволоки парня с наколками, отправленного вчера в соседний барак. Он с кем-то разговаривал через ограждение. Гражданской одежды на парне тоже не было, вместо пиджака и цветастой рубашки на его теле сидела гимнастерка с зелеными петлицами пограничника.

— И тебя подраздели? — весело крикнул парень, еле узнав Сашу в военной форме. — А я свой прикид на две пачки махорки сменял. Курить хотелось, уши пухли…. Отсыпать тебе на скрутку…?

Он еще ничего не знал. И Саша не стал ему говорить, приняв в протянутую через проволоку ладонь горсть желтой табачной крошки. Сил рассказывать у него сейчас не было.