И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович - Страница 15

Лейтенант хотел возвращаться на запад. По его сведениям, в километрах двадцати, в лесах под Острошицким городком остались наши части. Вот уже двое суток там продолжаются бои. Сейчас туда стекаются все, кто хочет драться, а не прятаться по хуторам в чужом исподнем.

— Я иду туда, — говорил лейтенант. — Не знаю, как идти, но иду. Если хочешь — пойдем со мной. Примкнем к нашим, и с боями выйдем за линию фронта. Но с боями, понимаешь…? Не как мыши.

За шесть дней войны это был первый увиденный Сашей человек, который не паниковал, не сбегал куда-то, истерично, по-бабьи крича на родных, чтобы они скорее паковали чемоданы, не приносил себя в жертву, как безропотный Семен Михайлович. Он был первым, кто хотел двинуться прямо в драку. Лейтенант не боялся быть убитым, он боялся остаться в стороне от своих товарищей, в эти минуты бьющихся насмерть в лесах под Острошицким городком. Те части не захотели уходить в позоре по бескрайним дорогам отступлений, и ему хотелось быть рядом с ними, разделяя их участь.

Страх присутствует в каждом человеке, от него не избавиться. Но заострен он на разное. Лейтенант боялся потерять уважение к себе, он был готов заплатить за это уважение своей жизнью и Саша, почувствовав это, поверил ему раз и навсегда. Тогда он еще не знал, что заложенная в нас жизнь очень часто сильнее нашей воли. Особенно, когда все решается в одну секунду.

— Я с тобой, — просто сказал он, в который раз за эти дни, без колебаний изменяя свою судьбу.

Случайная встреча на дороге связала их жизни в один узелок. Перекусив сухим хлебом из карманов Саши, они определили направление, и прошли вдоль кромки кукурузного поля к сосновому лесу. Идти им надо было вдоль окружной дороги, по возможности забирая на запад. В сосновый лес в нужном направлении уходила заросшая кустарником просека с проводами на деревянных столбах. Свернули туда. В тени леса звенели комары. Из-за кустарника продолжение просеки терялось от взгляда. Лейтенант шел первым, отодвигая рукой зеленые цепляющиеся ветви. Вскоре они вышли на небольшую поляну.

Все плохое всегда происходит неожиданно. Лейтенант сделал всего два шага по свободному от кустов пространству и вдруг замер, как вкопанный. Саша с размаху налетел на его спину. Еще не понимая, что произошло, он посмотрел вперед и увидел троих немцев. Они стояли посреди поляны, одетые в пятнистые маскхалаты. В руках были направленные на них автоматы. Немцы показались Саше какими-то большими, рослыми, с одинаковыми квадратными подбородками.

Сердце вдруг гулко ударило и полетело куда-то вниз, словно он прыгнул с огромной высоты.

Следующим было неизбежное — Halt!

Потом, каждый день памятью возвращаясь на эту поляну, Саша так и не смог ответить себе, почему он остановился. Справа, слева и сзади были кусты, можно было рвануть в них и, сгибаясь, петляя, бежать в лес, пока хватит дыхания. Немецкие десантники были здесь с другой целью, они не стали бы бежать за ними, выпустили бы по кустам две-три очереди, посмеялись и пошли дальше. Судьба любит смелых, их бы не задело, простора пулям нет, и к вечеру они бы уже забыли об этой встрече.

Если бы лейтенант рванул в сторону, Саша поступил бы точно также, но лейтенант продолжал стоять, и драгоценная секунда была упущена.

— Los… Los… — произнес один из немцев, показывая стволом автомата, что надо делать.

Белый как мел лейтенант медленно поднял руки вверх. Саша повторил его жест. Во рту пересохло, колени мгновенно стали слабыми.

Подошел второй немец. Улыбаясь, спокойно и уверенно достал из расстегнутой кобуры лейтенанта пистолет и сунул его в карман маскхалата. Лейтенант стоял, как окаменевший, не сводя глаз с обыскивающего его немца, словно тот вызывал в нем какой-то необыкновенный, жгучий интерес. Затем десантник так же тщательно обхлопал Сашу, достав из-под его рубашки кухонный нож. Он показал нож остальным и немцы сразу засмеялись.

— Филяйт дас кох (Наверное, это повар), — похлопывая по плечу дрожащего Сашу, скалил в смехе узкий, как щель, рот немец в пятнистой каске.

И вместе с ними, потом ненавидя себя за эту минуту, истерично смеялись и лейтенант, и сам Саша, заискивающе показывающий, что ему тоже весело.

Все произошло слишком внезапно. Они с лейтенантом старались не смотреть друг на друга. Понимание случившегося пришло только тогда, когда немцы повели их обратно по желтой дороге в деревню. На них смотрели из-за заборов многие глаза, а они шли, втянув головы в плечи, так и держа поднятые вверх руки.

В центре деревни, на обочине, в пыли дороги лежал убитый красноармеец без сапог. Во лбу и на груди у него чернели маленькие запекшиеся дырки, рот открыт и перекошен, глаза тоже открыты. Неподалеку стоял немец, с автоматом через плечо стволом вниз, и что-то втолковывал стоящей рядом старушке. На лице старушки читался ужас.

— Паф, паф, — весело крикнул немец, завидев новых пленных. Сознание выхватывало происходящее какими-то кусочками. В другом дворе, в гнезде на шесте стоял белый аист, приносящий людям счастье сейчас, и навсегда.

Возле сельского клуба рычал на холостом ходу приземистый бронетранспортер, рядом толпилась целая группа немцев. Шутки ради десантники подвели пленных к своим товарищам. Чужие слова резали слух, плыли в тумане чужие смеющиеся лица. Немцы хлопали их по спинам, но руки опускать не давали.

Это было самое начало войны, они еще не назабавлялись. Они шутили и смеялись в общем-то добродушно, с уверенным превосходством победителей. Но один, долговязый, в таком же пятнистом маскхалате и резиновых десантных ботинках, презрительно плюнул серому мертвенной бледностью лейтенанту в лицо, выражая в этом плевке все отношение сильных к слабым.

Казалось, что это сон. Очень хотелось проснуться.

Потом их повели в сарай.

…. Все свои семнадцать лет Саша жил в предчувствии завтрашнего дня. Верил, что судьба припасла для него что-то необыкновенное, яркое, исключительное. Иначе и быть не могло, иначе, зачем он появился на свет. Сейчас он не верил, что все это происходит именно с ним.

Говорят, небо наказывает людей за их грехи. Но это не совсем так. Не могли Саша и лейтенант за свои годы нагрешить столько, сколько им, начиная с этого дня, предстояло вынести.

Жизнь выбрала их в жертву. Так бывает.

Пока десантников не сменили обычные части, о пленных, запертых в сарае, никто не вспомнил. Некогда было немцам возиться с пленными в первые дни войны.

Генералы руки поднимали, — ни то, что какой-то никому не известный лейтенант, и гражданский парнишка в светлой рубашке.

Приказ Ставки Верховного Главнокомандования СССР № 270 от 19-го августа сорок первого года, под названием «ни шагу назад», был издан с одной целью, — ужесточить дисциплину в войсках. Откатывающуюся на восток армию надо было остановить любой ценой. Приказ № 270 давал право расстреливать растерявшихся и струсивших солдат и командиров на месте, а сдавшихся в плен объявлял изменниками Роднины.

Какой-то особенной, переломной роли в войне этот приказ не сыграл. Армия, как отступала, так и продолжала отступать. А вот для тех, кто уже оказался в плену, приказ № 270 явился страшной трагедией. Отныне пленные считались изгоями для своего народа, их семьи лишались права получать продовольственные карточки, их жен увольняли с работы, их детей исключали из школы, если они не отрекались от своих отцов. Минутная растерянность стала для пленных точкой невозврата. Родина от них отказалась. Но осознание этого пришло позднее.

Для Саши и лейтенанта Андрея Звягинцева плен начался с бревенчатого сарая, стоящего за клубом в деревне, названия которой они не знали.

Их впихнули за низенькую дверь, закрыли за ними навесной замок, и они еще долго стояли возле входа, постепенно привыкая к полумраку.

Слабый серый свет проникал сквозь дыры амбарной крыши, вырисовывая из темноты потолочные балки и кучи слежавшегося сена. В сарае уже находилось с десяток пленных. Сразу возле дверей на охапке соломы неподвижно лежал голый по пояс молодой солдат. Солдат коротко и часто дышал, прижимая руку к животу. На первый взгляд его рука показалась Саше грязной до черноты. Лишь шагнув поближе, он понял, что рука и весь его живот густо измазаны разводами загустевшей крови.