История российского государства. том 10. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха - Акунин Борис - Страница 60

Датой начала войны Гитлер назначил 17 мая 1941 года. Завершить кампанию следовало за пять месяцев, то есть к концу октября.

Предполагалось стянуть к рубежу вторжения, от Балтики до Черного моря, основные силы германской армии — 183 дивизии и три воздушных флота. В нападении участвовали Финляндия, Венгрия, Румыния и Италия (последняя увязнет на Балканах и к началу операции прислать войск не сможет).

«Молниеносная победа» была возможна лишь при условии внезапности, а обеспечить скрытное сосредоточение четырех с половиной миллионов солдат на 3000-километровой границе представлялось задачей невозможной. И всё же она была достигнута.

Здесь сыграли роль два обстоятельства.

Немцы разработали комплекс мер с кодовым названием «Ауфбау Ост» («Восточное наращивание»), который совмещал переброску войск к советской границе с проведением многокомпонентной дезинформационной операции. Из самых разных источников в Москву поступали сведения, что Гитлер не повторит ошибки Наполеона и сначала добьет Англию, а уж потом станет добывать «жизненное пространство» на востоке; что, не сумев высадиться в Англии, немцы решили перенести направление главного удара в средиземноморский регион, через Балканы; что массовое перемещение армейских частей и техники производится, дабы вывести их из радиуса действия британской авиации. В операции прикрытия участвовали не только дипломаты, разведчики и всевозможные двойные агенты, но и сам фюрер. В ноябре 1940 года он радушно принимал в Берлине главу советского правительства Молотова и вел с ним весьма правдоподобную торговлю о будущем разделе мира, когда составление плана «Барбаросса» находилось уже на последней стадии.

Но еще важнее была самоуверенность Сталина, который не сомневался в своих аналитических способностях. Советский вождь был абсолютно уверен в том, что Гитлер действительно не повторит печальный опыт 1812 года и не затеет большую войну на востоке, пока сопротивляется Англия. Единственное, чего Сталин опасался — не сговорятся ли англичане с немцами о мире. В мае 1941 года, когда Рудольф Гесс, второе лицо в нацистской партийной иерархии, внезапно приземлился в Англии, казалось, что это опасение подтверждается. Но Черчилль в переговоры с Гессом вступать не стал, Лондон продемонстрировал решимость продолжать войну, и Сталин несколько успокоился — в тот момент, когда успокаиваться было никак нельзя.

Советская разведка, конечно, постоянно получала информацию о том, что немцы стягивают войска к границе. Но Сталин считал, что это происки британцев, которые пытаются спровоцировать обострение советско-германских отношений, и реагировал на тревожные сигналы с раздражением.

Можно сказать так: Сталин недооценил степень гитлеровского авантюризма. Осторожность и практицизм одного диктатора слишком контрастировали с азартностью и мистицизмом другого.

Ошиблись оба: Сталин на тактическом уровне, Гитлер на стратегическом.

План «блицкрига», и без того рискованный из-за жестких временных рамок, стал еще более зыбким, когда пришлось сдвигать сроки нападения.

Отсрочка произошла из-за ситуации, сложившейся на Балканах. Там одно за другим произошли два события, потребовавшие от Рейха срочного вмешательства.

При разделе мира между участниками нацистского пакта Греция «досталась» итальянцам, однако сначала надо было ее завоевать.

Вторжение началось в октябре 1940 года, но забуксовало. Греки получили помощь от англичан, перешли в контрнаступление и сильно потрепали армию Муссолини. К началу апреля 1941 года положение на греческом фронте стало таким тревожным, что Вермахту пришлось выручать незадачливого союзника. За три недели немецкие дивизии разгромили противника и оккупировали страну, но для этого понадобилось перебросить от советской границы всю 12-ю армию.

Одновременно, в конце марта, при участии британской разведки (есть сведения, что и советской) произошел переворот в Югославии. Удобное Берлину правительство было свергнуто. Допускать существование на южной границе Рейха враждебного режима Гитлер не мог. Югославскую «проблему» немецкая армия при помощи союзников по пакту тоже решила быстро, меньше чем за две недели, но опять-таки потребовалось снимать войска с восточного направления, а потом возвращать их обратно.

Нападение было сдвинуто с 17 мая на 22 июня. Впоследствии этого месяца Вермахту и не хватит — во всяком случае сам фюрер в конце войны объяснял неудачу «блицкрига» именно балканской отсрочкой.

Но вот «временные трудности» были наконец преодолены. Подготовка агрессии вышла на финишную прямую.

Хоть нападение и задержалось, в военном отношении Красной Армии это мало чем помогло. Кое-какие меры предосторожности были приняты. На запад из внутренних областей начали переводить войска, ускорили строительство аэродромов и замену устаревших танков, самолетов, орудий на новые, привели в состояние боевой готовности противовоздушную оборону. Но всё это были половинчатые меры, тормозившиеся сверху. Сталин опасался, не сочтет ли Берлин, что СССР готовится напасть сам. Советский посол попросил аудиенции у Риббентропа, чтобы прояснить ситуацию. Тот от встречи уклонился. Тогда 17 июня ТАСС сделал беспрецедентное официальное заявление о том, что Германия «неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении» и что «слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Надеялись, что Рейх в ответ тоже сделает какой-нибудь миротворческий жест. Его не последовало, но даже это не убедило Сталина в том, что он ошибается. Во многих работах цитируется резолюция начальника советских спецслужб Берии от 21 июня: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников… за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией». В тот же день нарком докладывает наверх: «Я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!».

Но Гитлер напал той самой ночью. Неподготовленность Красной Армии и тщательно разработанный тактический план с самого начала принесли Вермахту ряд важных побед. Самой главной из них было достижение полного превосходства в воздухе.

По численности советские ВВС превосходили Люфтваффе, но одновременные авиаудары по аэродромам вывели из строя (по немецким сведениям) 1811 самолетов, причем 1489 из них даже не успели взлететь. Автор книги «1941. Горькие уроки: война в воздухе» Дм. Хазанов, ссылаясь на советские источники, пишет, что потери за два дня составили 3922 машины.

Разбомбленный советский аэродром

Контроль над небом обеспечил танковым штурмовым колоннам полный простор действий. Они без боя захватывали города, рассекали коммуникации, брали в клещи крупные группировки войск, которые, не получая снабжения, сдавались в плен.

В южном секторе, откуда войска были переправлены на Балканы, наступающие продвинулись несильно, но на севере, в Прибалтике, и в центре, на белорусском участке, в считанные дни пали Минск, Каунас, Вильнюс, Рига.

Удар, конечно, был очень силен, но масштабы катастрофы усиливались еще и из-за действий командования Красной Армии. Вернее, бездействия.

Государственная система, которую так долго и такой чудовищной ценой создавал Сталин, зиждилась на абсолютной власти Вождя. Только он и он один принимал все важные решения. Однако для правителя 22 июня стало потрясением, которое на время совершенно вывело этого расчетливого, целеустремленного человека из строя. Свидетели пишут, что Сталин несколько дней пребывал в подавленном состоянии, фактически самоизолировался. Политбюро собралось на экстренное совещание без него. С радиообращением к народу обратился Молотов. Оперативный штаб руководства войной, Ставку Главного Командования, возглавил не Вождь, а нарком обороны маршал Тимошенко, верный сталинец, но неважный полководец, выдвинувшийся после тяжелой финской войны.