Когда я умирала - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 27

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая

Они влезли в повозку и поехали. Когда я ужинать пошел, все равно казалось, что слышу запах. На другой день мы с полицейским принюхались, и я сказал:

— Пахнет?

— Да уж они, наверно, в Джефферсоне.

— Или в тюрьме. Слава богу, что не в вашей.

— Да уж, — сказал он.

— Вот тут, — говорит папа. Он натягивает вожжи и сидит, повернувшись в дому. — Можем попросить у них воды.

— Хорошо, — я говорю. — Придется одолжить у них ведро, Дюи Дэлл.

— Видит Бог, — говорит папа. — Я не хочу одалживаться, видит Бог.

— Попадется консервная банка побольше, можешь в ней принести, — я говорю. Дюи Дэлл вылезает из повозки со свертком. — А в Моттсоне-то пироги труднее продать, чем ты думала, — говорю. Как разматываются наши жизни в безветрие, в беззвучность, усталые жесты усталым итогом; отголоски былых побуждений бесструнны, бесперсты: на закате мы застываем в неистовых позах, мертвых кукольных жестах. Кеш сломал ногу, и теперь высыпаются опилки. Он истекает кровью, Кеш.

— Я не хочу одалживаться, — говорит папа. — Видит Бог.

— Тогда налей сам, — отвечаю. — Подставим тебе шляпу Кеша.

Дюи Дэлл возвращается не одна, а с каким-то человеком. Она подходит, а он остановился на полдороге, постоял, а потом возвращается к дому и стоит на веранде, наблюдает за нами.

— Спускать его на землю не стоит, — говорит папа. — Можем сделать прямо здесь.

— Кеш, — говорю я, — тебя спустить на землю?

— А завтра в Джефферсон не попадем? — спрашивает он. Глаза его смотрят на нас вопросительно, настойчиво, печально. — Я бы потерпел.

— Тебе полегчает, — говорит папа. — Тереться не будут друг об дружку.

— Я потерплю, — говорит Кеш. — Останавливаться — время терять.

— Мы цемент уже купили, — говорит папа.

— Я бы потерпел. Один день остался. Нисколько не беспокоит, можно сказать. — Большими глазами он вопросительно смотрит на нас; лицо худое и серое. — Схватывается он крепко.

— Мы уже купили, — говорит папа.

Я развожу цемент в жестянке. Размешиваю жижу толстыми зеленоватыми спиралями. Несу цемент к повозке показать Кешу. Он лежит на спине, его острый профиль, аскетический и значительный, обращен к небу.

— Как по-твоему, правильно замесил? — спрашиваю я.

— Лишней воды не нужно, не будет держать, — говорит он.

— Я лишнего налил?

— Может, песку сумеешь добыть, — отвечает он.

Один день остался. Не беспокоит нисколько.

Вардаман уходит назад по дороге, туда, где мы пересекли ручей, и возвращается с песком. Медленно сыпет его на витое тесто в жестянке. Я снова подхожу к Кешу.

— Теперь правильно замесил?

— Да, — говорит Кеш. — Я бы потерпел. Не беспокоит нисколько.

Мы распускаем лубки и медленно льем цемент ему на ногу.

— Поаккуратней, — говорит Кеш. — Постарайтесь на него не пролить.

— Да, — говорю я.

Дюи Дэлл отрывает от свертка кусок газеты и вытирает с крышки цемент, капающий с ноги Кеша.

— Ну как?

— Приятно, — говорит Кеш. — Он холодный. Приятно.

— Лишь бы помог тебе, — говорит папа. — Я прошу у тебя прощения. Я этого не мог предвидеть, и ты не мог.

— Приятно, — говорит Кеш.

Размотаться бы во времени. Вот было бы хорошо. Хорошо бы, если можно было размотаться во времени.

Мы накладываем лубки, стягиваем веревкой, и зеленоватый цемент густо выдавливается между веревками. Кеш молча смотрит на нас глубоким вопросительным взглядом.

— Будет держать ее, — говорю я.

— Да, — говорит Кеш. — Спасибо.

Потом мы все оборачиваемся на повозке и смотрим на него. Он подходит по дороге сзади — спина деревянная, лицо деревянное, движутся только ноги. Подходит без единого слова, — светлые глаза тверды, длинное лицо угрюмо, — и лезет в повозку.

— Тут холм, — говорит папа. — Придется вам вылезти и пешком пройти.

Дарл, Джул, Дюи Дэлл и я поднимаемся на холм за повозкой. Джул вернулся. Он пришел по дороге и влез в повозку. Он шел пешком. У Джула больше нет коня. Джул — мой брат. Кеш — мой брат. Кеш сломал ногу. Мы залепили Кешу ногу, чтобы не болела. Кеш — мой брат. Джул тоже брат, но у него нога целая.

Теперь их пять в вышине, высокими черными кружками.

— Дарл, а где они ночью бывают? — спрашиваю я. — Когда мы ночуем в сарае, где они бывают?

Холм уходит в небо. Потом солнце показывается из-за холма, а мулы, повозка и папа идут по солнцу. На них нельзя смотреть, медленно идут по солнцу. В Джефферсоне он красный на рельсах, за стеклом. Рельсы блестят и бегут кругом, кругом. Дюи Дэлл говорила.

Ночью я узнаю, где они бывают, когда мы в сарае.

— Джул, — говорю я, — ты чей сын?

Ветер потянул от сарая, поэтому мы поставили ее под яблоней, где луна рисует кружевную тень листвы на длинных спящих стенках, а за стенками она иногда разговаривает — невнятным тихим журчанием, таинственным бульканьем. Я позвал Вардамана послушать. Когда мы подошли, с него соскочила кошка с серебряным глазом и серебряным когтем и шмыгнула в тень.

— Твоя мать была лошадью, Джул, а кто был твой отец?

— Врешь, паскуда.

— Не обзывай меня.

— Врешь, паскуда.

— Не обзывай меня, Джул. — Под высокой луной глаза его похожи на клочки белой бумаги, прилепленные к продолговатой дыне.

После ужина Кеш начал потихоньку потеть.

— Немного горячая, чувствую, — он сказал. — Видно, потому, что солнце весь день на нее светило.

— Хочешь, обольем ее водой? — спрашиваем мы. — Может, полегче станет.

— Вот спасибо, — говорит Кеш. — Видно, потому, что солнце на нее светило. Надо было мне догадаться прикрыть ее.

— Нам надо было догадаться, — говорим мы. — Откуда же ты мог знать.

— Я даже не заметил, что горячеет, — сказал Кеш. — Надо было прислушиваться.

Мы облили ее водой. Нога ниже цемента — как ошпаренная.

— Полегчало? — спросили мы.

— Спасибо, — сказал Кеш. — Хорошо стало.

Дюи Дэлл вытирает ему лицо подолом платья.

— Попробуй поспать немного, — говорим мы.

— Ага, — говорит Кеш. — Большое спасибо. Теперь хорошо.

Джул, говорю я. Кто был твоим отцом, Джул?

Черт бы тебя взял. Черт бы тебя взял.

Она была под яблоней, мы с Дарлом пошли при луне, кошка спрыгнула и убежала, а мы слышим, как она разговаривает за досками.

— Слышишь? — Дарл говорит. — Приложи ухо.

Я приложил ухо и слышу ее. Только не разберу, что она говорит.

— Дарл, что она говорит? С кем она разговаривает?

— Она разговаривает с Богом. Зовет Его, чтобы Он помог.

— Чтобы Он как помог? — спрашиваю я.

— Чтобы Он спрятал ее от людских глаз, — говорит Дарл.

— Зачем, чтобы Он спрятал ее от людских глаз, Дарл?

— Чтобы могла расстаться с жизнью.

— Зачем расстаться с жизнью, Дарл?

— Слушай, — говорит Дарл. Мы ее слышим. Мы слышим, как она повернулась на бок. — Слушай, — говорит Дарл.

— Она повернулась. Она смотрит на меня через доски.

— Да, — говорит Дарл.

— Дарл, как она может видеть через доски?

— Пошли, пусть полежит спокойно. Пошли.

— Она сюда не может видеть, дырки-то наверху. Как она может видеть, Дарл?

— Пойдем посмотрим, как там Кеш, — говорит Дарл.

А что я видел, Дюи Дэлл не велела никому говорить.

Кеш болеет от ноги. Днем мы чинили ему ногу, но он опять от нее болеет, лежит на кровати. Мы обливаем ему ногу водой, и ему хорошо.

— Теперь хорошо, — говорит Кеш. — Спасибо вам.

— Попробуй поспать, — говорим мы.

— Теперь хорошо, — говорит Кеш. — Спасибо вам.

А что я видел, Дюи Дэлл не велела никому говорить. Это не про папу, и не про Кеша, и не про Джула, и не про Дюи Дэлл, и не про меня.

Мы с Дюи Дэлл будем спать на тюфяке. Он на задней веранде, откуда нам виден сарай, а луна светит на половину тюфяка: будем лежать наполовину в белом, наполовину в черном, луна будет нам на ноги светить. И я подгляжу, где они бывают ночью, когда мы в сарае. Сегодня ночью мы не в сарае, но сарай мне виден, и я узнаю, где они бывают ночью.

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая