Дикие пальмы - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 29
- Предыдущая
- 29/65
- Следующая
– А где сарай? – сказал он.
– Какой сарай?
– С хлопком. На котором сидит этот парень. Тот, второй.
– Не знаю. Тут тьма сараев с хлопком. И наверно, на многих из них сидят люди. – Она разглядывала его. – С тебя кровища так и хлещет, – сказала она. – Ты похож на заключенного.
– Да, – сказал он, застигнутый врасплох. – У меня такое ощущение, будто меня уже повесили. Так, мне, значит, еще нужно подобрать моего напарника и найти тот сарай. – Он начал отчаливать. То есть он отпустил лозу. Большего ему и не нужно было делать, потому что, хотя нос лодки и занесло высоко на бревна завала, даже пока он удерживал лодку лозой в относительно спокойной бухточке за завалом, он чувствовал неизменный и постоянный звук, мощную журчащую силу воды всего лишь в одном дюйме от него, под хрупким днищем, на котором сидел на корточках, и как только он отпустил лозу, лодка оказалась во власти этой силы, она не сорвала лодку одним мощным рывком, а сначала раскачала ее несколькими легкими, пробными, по-кошачьи коварными толчками; теперь он понял, что его надежда на то, что больший вес сделает лодку более управляемой, была беспочвенной. В первые одно-два мгновения у него возникло безумное (и все такое же беспочвенное) ощущение, что лодка стала-таки слушаться его лучше; он поставил нос по течению и неимоверным напряжением сил сумел удержать ее в таком положении, он продолжал работать веслом даже после того, как обнаружил, что они идут по прямой, но уже кормой вперед, и продолжал выкладываться, даже когда лодку начало сносить на бок – то самое непобедимое движение, которое он уже хорошо успел изучить, слишком хорошо, чтобы пытаться бороться с ним, поэтому он не стал сопротивляться заносу лодки, надеясь использовать ее инерцию, чтобы провести ее по полному кругу и снова вывести носом по течению; лодка пошла бортом, потом носом вперед, потом снова бортом по диагонали поперек канала по направлению к другой стороне притопленных деревьев; поток под ними понесся с сумасшедшей скоростью, они оказались в водовороте, но не знали об этом, у него не было времени делать умозаключения или даже задумываться; он сидел на корточках, оскаленные зубы сверкали на залитом кровью и распухшем лице, легкие его разрывались, руки продолжали молотить веслом по воде, а верхушки деревьев тем временем грозно надвигались на них. Лодка ударилась, завертелась, ударилась еще раз, женщина полулежала на носу, цепляясь за планшир, словно пыталась присесть на корточки вопреки своему распухшему животу; теперь его весло лупило не по воде, а по живому дереву, налитому жизненными соками, теперь он желал одного – не уплыть куда-нибудь, не добраться до какого-то места, а только не дать лодке разбиться о стволы деревьев. Потом что-то взорвалось, на этот раз у него в затылке, и тогда нависающие деревья, раскрученная в водовороте вода, лицо женщины и все-все слилось в одно и исчезло в яркой беззвучной вспышке и сверкании.
Час спустя лодка медленно выплыла наверх, на старую дорогу лесозаготовителей, выплыла из низины, из леса и в (или на) хлопковую плантацию – серую и бескрайнюю пустыню, свободную сейчас от человеческого копошения, однообразие ее нарушалось только тонкой цепочкой телефонных столбов, похожей на сороконожку, пересекающую вброд реку. Теперь гребла женщина, неустанно и неторопливо, все с той же странной летаргической осторожностью; заключенный сел на корточки, опустил голову между коленями и принялся, зачерпывая пригоршнями воду, полоскать в ней лицо, пытаясь остановить новый и безудержный поток крови из носа. Женщина прекратила грести, лодка, замедляя, продолжала движение, пока она оглядывалась вокруг. – Мы выбрались, – сказала она.
Заключенный приподнял голову и тоже огляделся вокруг.
– Куда выбрались?
– Я думала, может, ты знаешь.
– Я даже не знаю, где мы были. Даже если бы я знал, в какой стороне север, я бы не знал, хочу ли отправиться туда. – Он еще раз набрал воду, чтобы ополоснуть лицо, потом опустил руку и принялся рассматривать – не с горечью, не с сожалением, а с каким-то сардоническим и злобным недоумением – малиновую жижицу в ладони. Женщина разглядывала его затылок.
– Нам нужно добраться куда-нибудь.
– А то я не знаю. Парень на сарае. Другой на дереве. И еще то, что у тебя в животе.
– Вообще-то у меня еще срок не пришел. Может быть, это из-за того, что вчера мне пришлось быстро взбираться на это дерево и провести на нем всю ночь. Я стараюсь, как могу. Но лучше нам поскорее добраться куда-нибудь.
– Да, – сказал заключенный. – Я тоже думал, что хочу добраться куда-нибудь, только мне вот все не везло. Теперь ты выбери место, куда хочешь, и мы его испробуем. Дай-ка мне весло. – Женщина передала ему весло. Лодка была двухместной, и потому ему нужно было только повернуться.
– А тебе куда надо? – спросила женщина.
– Пусть это тебя не заботит. Ты лучше давай держись. – Он принялся грести, направляя лодку поперек хлопкового поля. Снова пошел дождь, хотя поначалу и не очень сильный. – Да, – сказал он. – Спроси у этой лодки. Я в ней с самого завтрака, а так и не понял, куда мне нужно плыть или куда я плыву.
Было около часа дня. К началу вечера лодчонка (они снова оказались в каком-то подобии канала, по которому плыли некоторое время; они попали туда прежде, чем узнали об этом, и слишком поздно, чтобы выбраться оттуда, даже если бы и была какая-то причина выбираться, и поскольку, во всяком случае для заключенного, причин для этого явно не было никаких, сам тот факт, что их скорость снова увеличилась, был весьма основательной причиной, чтобы они там остались) выплыла на широкое пространство заполненной всевозможным мусором воды, в которой заключенный признал реку, а по его размеру – реку Йазу, хотя он почти не видел этих краев, которые за последние семь лет своей жизни не покидал ни на один день. Чего он не знал, так это того, что река теперь текла в обратную сторону. И как только дрейф лодчонки указал ему направление потока, он начал грести в ту сторону, то есть, по его мнению, вниз по течению, где, как он знал, располагались города – Йазу-Сити и, как последнее прибежище, Виксберг, если такова уж была его невезучая доля, если же ему повезет, то он может оказаться в одном из маленьких городков, названий которых он не знал, но в них будут люди, дома, что-нибудь, что угодно, до чего он сможет добраться и сдать свой груз, чтобы навсегда забыть о нем; навсегда забыть о беременностях и прочих женских проблемах и вернуться к монашескому существованию среди дробовиков и наручников, где эти проблемы уже не достанут его. Сейчас, когда жилье казалось таким близким, когда он был почти свободен от нее, он даже не испытывал ненависти к ней. Когда он смотрел на это распухшее и неуклюжее тело, ему казалось, что это вовсе не женщина, а скорее отдельная, требовательная, угрожающая, инертная и в то же время живая масса, жертвами которой были и он и она; он думал, как думал последние три или четыре часа, о том минутном – нет, секундном – помрачении глаза или руки, которого будет достаточно, чтобы бросить ее в воду, где ее перемолотит до смерти тот бесчувственный жернов, которому не будет даже нужды чувствовать агонию, в качестве ее опекуна он больше не чувствовал по отношению к ней никаких приступов мстительности, он испытывал к ней жалость, как испытывал бы жалость к живому дереву в сарае, который предстоит сжечь, чтобы избавиться от заведшихся там паразитов.
Он продолжал грести, помогая потоку, настойчиво и мощно, расчетливо и экономно прикладывая усилия, в направлении, как он считал, вниз по реке, к городам, к людям, туда, где можно на что-нибудь встать, а женщина время от времени поднималась, чтобы вычерпать из лодки дождевую воду. Дождь теперь шел непрерывно, хотя и не очень сильно, все еще без страсти, небо, сам день уходили без всякого сожаления, лодчонка двигалась в нимбе, в ауре серой дымки, которая почти без всякого перехода сливалась со взмученной, брызжущей пеной, задыхающейся от мусора водой. Теперь день, свет явно начал иссякать, и заключенный позволил себе чуть-чуть поднажать, потому что ему показалось, что скорость лодки уменьшилась. Так оно и было на самом деле, только заключенный не знал об этом. Он просто принял это как следствие помутнения сознания или в крайнем случае как результат непрерывной борьбы в течение долгого дня без еды, осложненной поочередно наваливающимися и отступающими приступами тревоги и бессильной ярости по поводу полученного им бесплатного приложения. А потому он немного увеличил частоту гребков, но не из-за беспокойства, а наоборот, потому что он получил этот заряд просто благодаря присутствию какого-то известного водного потока, реки, известной по ее неискоренимому имени многим поколениям людей, которых некая сила притянула сюда на житье, как вода всегда притягивала людей, даже в те времена, когда у человека еще не было названий для воды и огня, его тянуло к живой воде, и даже течение его судьбы и его внешний вид строго определялись и создавались водой. Поэтому он не испытывал беспокойства. Он продолжал грести вверх по течению, не зная об этом, не ведая, что вся вода, которая вот уже сорок часов, прорвав дамбу, текла на север и была где-то впереди по его курсу, сейчас направлялась назад в реку.
- Предыдущая
- 29/65
- Следующая
