Клуб разбитых сердец - Михалева Анна Валентиновна - Страница 20

— Да, я понимаю, он даже «тамагучи» купил. От одиночества.

— Варь, мне плевать на Гошу и его «тамагучи». Я про тебя говорю, что дело плохо. Если ты уже начала столь активно печься о личной жизни других, значит, со своей личной жизнью — полные кранты. Слушай! — тут она хлопнула себя ладонью по лбу. — У меня же есть один кадр. Ну просто как раз твой размер!

— Даже не начинай! — отмахнулась Варвара. — Все твои кадры мне стоили нервов!

— Ладно тебе, его зовут Максим, 45 лет…

— Максим… знаешь, есть такие имена, ну, которые до двадцати звучат, а вот после как-то странно. Твой Максим, например. Ну, можешь ты себе представить сорокапятилетнего Максима? Несерьезно как-то.

— Тебе уже и имя не нравится, — вздохнула Катерина. — Ты же хотела найти мужа и отца детям. Зачем тогда объявление подала?

— Объявление — твоя идея, — проворчала Варвара.

— А Максим для тебя — ну, просто в яблочко, — не обращая внимания на ее скептическое настроение, продолжила подруга. — У него, между прочим, два оптовых склада стройматериалов. Если не сойдетесь в личном плане, можно совершать прочие выгодные сделки. Нет, Варька, я все-таки дам ему твой телефон.

— Я такая нескладная, такая неумеха! Всегда об этом знала. Вот видите, стакан ваш разбила. Ох!

— Перестаньте на себя наговаривать! Вы в таком состоянии, что вам простительна легкая раскоординация движений. Лидочка, детка, вытрите здесь и соберите осколочки.

— Я это к тому, что вряд ли смогу быть вам полезной.

— Вы хотите сказать, что не можете пойти на столь решительные меры?

— Нет, что вы. Я понимаю, как много вы все для меня сделали, но… я действительно жуткая растрепа. Я обязательно что-нибудь да испорчу.

— Но вы же будете не одна. Успокойтесь, вас так трясет! Выпейте все-таки воды.

— Нет-нет. Я опять разобью ваш стакан, и этим все закончится. Я не могу взять себя в руки, простите.

— Я вас понимаю. О, как я вас понимаю. Ведь это такое непростое решение. Я уж не говорю о его деликатном характере. На такое не всякая женщина решится даже ради детей…

— Ради детей я готова на все. Я же уже решила, но вы поймите, я только испорчу и вас подведу. Обязательно допущу какой-нибудь промах, не смогу уговорить, убедить. Да он просто не придет ко мне. Уходя, он сказал, что больше его ноги в моем доме не будет.

— Но ведь потом он заходил.

— Только один раз, когда сын сломал ногу. Нужно было отвезти его на перевязку, а у меня нет машины. Да после этого случая та его, новая, такой скандал ему закатила. Он и не звонил больше.

— Тут не нужно давить на жалость. Попробуйте заманить деньгами. Деньги — единственное, на что мужики клюют в нашем случае. Испытанный метод. Скажите, что выиграли огромную сумму по лотерейному билету, который покупали еще вместе, или что старый приятель, наконец, вернул ему давний долг, а лучше всего предложите решить квартирный вопрос, мол, у вас появились деньги, вы желаете выкупить его долю и выписать его. Нужно обсудить. Обычно такое проходит «на ура». Они либо за деньгами приходят, либо скандалить.

— Да, последнее мне подходит по ситуации, но я не смогу убедительно сыграть.

— Сможете. Только держите все время в голове, что для вас — это не только месть бросившему вас супругу. Бросившему с двумя детьми без средств к существованию.

— Кстати, а детей можно оставить в квартире?

— Нет, лучше на этот вечер отвезти к родителям. Так вот, для вас это не только дело чести, так сказать. Для вас — это способ выжить, причем по всем человеческим нормам вполне честный.

— А потом? Ну, когда все произойдет, потом ведь тоже придется играть.

— А как же, милая моя! Женщина всегда играет. Только в нашем случае, женщина играет с выгодой. Хорошей материальной выгодой. Двадцать тысяч долларов — это неплохие деньги! И они стоят того, чтобы за них немного подрожать и попотеть. Ну все? Успокоились? Вот и славно. Я читаю решимость на вашем лице.

— Ну, еще не совсем. А впрочем, если все сделать, как вы говорите…

— Да мы же вас не бросим. Мы еще сто раз все отрепетируем, и по любому вопросу сразу же обращайтесь. Не стесняйтесь.

— Все, вон Медведев идет, — Леночка пальцем поправила завиток на виске. — Будем клеить.

— А тебе не страшно? — шепнула Маняша, которой совсем не хотелось приближаться к подозреваемому в убийстве Медведеву. Конечно, он не официально подозреваемый, а только в узких кругах, но все равно неприятно.

— Маш, — Леночка посмотрела на нее с серьезной сосредоточенностью, — Пашке плохо. И я могу ему помочь. Если для этого нужно будет склеить половину лицея, я склею и даже не поморщусь.

— Неужели все так серьезно?

— Тебе скажу, потому что, странное дело, обычно своему полу я не доверяю. Тебе же почему-то верю — ты не станешь подкалывать, а если попросить, то не проболтаешься. Так вот я прошу, не болтай обо мне. Особенно нашим. Все и так понимают, но когда слух на языке — то все равно неприятно. Пашке будет неприятно, мне-то плевать.

— А почему ты думаешь, что ему будет неприятно? Может быть, он просто не решается приударить за тобой?

Леночка томно повела головой:

— Он действительно нерешительный, поэтому нужно опасаться всего. Я думаю, что мое время еще наступит, я доведу его до романа, вот увидишь. Впрочем, — тут она улыбнулась и «взяла цель» взглядом, — сейчас нужно прикадрить Медведева. Костик! — Тут Леночка сорвалась с места и, легко ступая на носки, понеслась вслед за объектом. Маняща не могла не восхититься чувственностью ее движений: как тронула парня за руку, как повела головой, нарочито небрежно тряхнув волосами, как взглянула на него искоса. Медведев, конечно, тут же превратился в сладкий сироп.

«Вот умеет же, когда нужно! А Пашка — дурак!» — подумала Маняша и поплелась прочь.

Положа руку на сердце, ей вовсе не хотелось «дружиться» с Ульяной. И в этом случае Леночке повезло больше: все-таки Костя Медведев, хоть и часто обкуренный, но более приятный, чем сумасшедшая художница. Поговаривали, что вдохновение она черпает, гуляя вокруг Останкинского мясокомбината и слушая отдаленные стенания несчастных коров, которых ведут на бойню. В это Маняша не особенно верила, главным образом потому, что слух походил на плохо пересказанный дешевый триллер (из разряда тех, которые показывают поздно ночью в субботу по дециметровым каналам). И все-таки что-то неприятное в Ульяне чувствовалось еще задолго до того, как художница открывала рот, дабы выдавить из себя сиплое приветствие. То ли внешность грубая и какая-то непромытая — сальные черные волосы свисают неряшливыми сосульками, крупный постоянно красный блестящий нос, противные прыщи по всему лицу, фигура бесформенная, словно вырубленная из неровного полена пьяным папой Карло, да еще одета она всегда в черное, мешковатое: если свитер, то непременно до колен… В общем, мерзкая девица со скрипучим голосом и мрачными рассуждениями о том, что рая нет ни в этой жизни, ни после нее, есть только ад, а раз так, то нужно наслаждаться всяческой дрянью. В сумке она всегда таскает огромную книгу с репродукциями Босха и часто достает ее на переменах, чтобы «поднять себе настроение настоящим искусством». Маняша, в принципе, не имеет ничего против Босха и его мазни, но нельзя же пялиться изо дня в день на постапокалипсические мотивы. Так и «крышу» недолго потерять. Впрочем, похоже, Ульяне это уже не грозило: если у нее когда и было хоть какое-то здравомыслие, то теперь оно отсутствует или преобразовалось во что-то совершенно иное. Может быть, в талант художника. Как ни крути, а Ульяна была талантлива. Она рисовала и даже побеждала на каких-то там творческих конкурсах. Поэтому для начала Маняша решила поговорить с ней об искусстве. Проблема заключалась только в том, что об искусстве как таковом она имела весьма поверхностные познания: пару раз ходила в музей Пушкина, когда-то в детстве мама затащила ее в Третьяковскую галерею, ну и на более-менее модные выставки она, конечно, тоже забредала, но в памяти, как назло, кроме Глазунова и Церетели, из современников ничего не всплывало. А чутье подсказывало, что это не те художники, о которых Ульяне интересно рассуждать.