Треск штанов (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 25

— А почему там?

— В мифологии многих народов — загробный мир находится на западе. Поэтому алтарь в православии и обращен на восток — на восход, к новым надеждам и восходящей звезде, что поднялась над Вифлеемом. Так что было бы логично расположить усыпальницу к западу от кремля. Но не в черте города, хоть и не сильно далеко. Да и высоко там. Ее много откуда будет видно, если сделать здоровой.

— А мавзолей? Зачем нам второй?

— Хм. Да не беда. Поставим на пирамиде сверху. — улыбнулся Алексей. — Чтобы не копировать один в один. Совместим два в одном. Ну а что? Что ты так смотришь?

— А… — Петр открыл рот, глядя на сына и не понимая — он сейчас серьезно или шутит.

— Думаешь я шучу? — улыбнулся Алексей.

— После этой чугунной дороги я не знаю, что и думать.

— Отец, а почему нет? Ну что нам мешает все это сделать? Парные колоссы в Керчи. Гигантский маяк в Риге. Храм, пирамиду с мавзолеем в Москве. Что еще? Висячие сады? Их тоже можно сделать в Москве. Тут холодно, но можно подумать. Например, покрыть их сплошным стеклом, превратив в грандиозный зимний сад с тропическими растениями. Публичный. Чтобы любой там мог погулять и зимой, и летом, наслаждаясь этими красотами. Статуя Зевса? Ну… ее возрождать один в один не стоит. Религиозные фанатики посчитают идолом. Нам же и без нее проблем хватает с этими твердолобыми. А вот поставить здоровенную статую тому же Рюрику почему нет? Например, на стрелке Москвы-реки и Неглинной. Организовав ему там уютный павильон. Что еще? Колизей? Да у нас ипподром в принципе сопоставимых размеров. Хотя тут надо поглядеть. Может и перестроить можно. Великая китайская стена?

— Леша, хватит!

— Почему?

— Зачем нам это все?

— Потому что можем. Ну и деньги вводить в экономику как-то надо. Про такие же важные вещи, как понты мы совсем забыли. Ну… понты — это стремление произвести впечатление. Что еще? Ах да, — это нигде в мире этого нет.

— Чего нет? Пирамид?

— Кроме пирамиды Хеопса все остальное кануло в Лету. Да и та в запущенном состоянии.

— И как же твое нежелание… хм… обезьянничать.

— А твое желание повторять за голландцами тебя не смущает? — удивился Алексей.

— То голландцы! Они первые во флоте.

— Да мы уже корабли лучше их строим! — усмехнулся сын. — Только пока мало. Мы уже обогнали их! Мы всех обогнали! Да и, как мне кажется, вправе брать из мирового культурного наследия все, что пожелаем. Кто остановит нас? Какие-то фырканья в Европе? Да плевать. Профессора кислых щей! Что хотим, то и делаем! Ибо ты тут царь, а не какой-то пройдоха из Амстердама или Парижа. И никто тебе не указ. Ты — самодержец. Захотел поставить пирамиду для семейной усыпальницы? Так и что? Зачем тебе для реализация этого желания мнение какой-нибудь собаки безродной, что спит и видит нас убогими дикарями да варварами? Пошли они все знаешь куда?

— Куда? — усмехнулся царь.

— Куда Макар телят не гонял. Ибо не влезут, даже если смазать салом и помочь пинком…

Посмеялись.

— Все равно — дичь какая-то. — произнес царь.

— Вот ты любишь же барокко.

— Люблю.

— В чем его суть?

Петр Алексеевич задумался. Он мог на глазок вполне надежно отличать барокко от иных видов архитектуры. Из-за его немало нервировала ренессансная стилистика обновленной Москвы. Но объяснить, по каким признакам он определяет принадлежность не мог. По систематическим признакам. Опыт же общения с сыном показал, ему именно такие подавай. Чтобы универсальные и общие для всего направления. Без исключения.

— И в чем, по твоему его суть? — после долгой паузы спросил государь.

— В вычурности.

— И все?

— Конечно. Даже это слово дословно так переводится с итальянского. Барокко противостоит эстетике Ренессанса, суть которой геометрическая гармония. Ей в барокко противопоставляются кривые линии, завитки, всякие артефакты, нарушающие гармонию и так далее. И чем дальше, тем сильнее. Но эта хаотизация оформления, как по мне, слишком примитивно. Вычурность ведь может заходить дальше… мы разве с тобой не вычурные вещи обсуждали?

— Но пирамида не барокко!

— Это настоящее барокко! Во всяком случае по сравнению с чем, какая и в каком окружении. Ведь суть вычурности в том, чтобы учудить что-то этакое, не как у всех и сделать это нарочито замысловато и затейливо. У всех сапог как сапог, а у тебя с бантиком. ВОТ ТАКИМ, — показал он руками. — А что может быть 0неожиданней и замысловатей, чем здоровенная пирамида в среднерусской полосе? Не так ли? Вот представь. Нижний ярус пирамиды сделаем высотой в три-четыре сажени. Чтобы фронтон был с портиком нависающим. И там, по периметру, поставим барельефами всех языческих богов и прочих идолов, которых только найдем по всему миру. В таких позах, будто они держат балку перекрытия. Потом пирамида уходит вверх. Можно не как египетская, а с более острым углом. И на самой маковке водрузить указанный мною мавзолей, но сделан его как храм в стиле того Галикарнасского чуда. С колоннадой из тридцати шести крылатых ангелов по периметру. Пусть это будет новый Архангельский собор. И сверху его, архистратига нашего, и поместим в квадригу.

— Перебор по моему. — покачал головой царь.

— Перебор в чем? Кто нам запретит так сделать? Ну вот скажи? Кто? Покажи пальцем на этого самоубийцу. Молчишь? Вот и я не знаю таких. Пусть это будет новым словом в искусстве. Русское барокко если хочешь. Смешение всего и вся. Ангелы на пирамидах или, например, Анубисы на страже православных усыпальниц.

— Анубисы? — вытаращился Петр.

— Ну… На пирамиде — Архангельский собор. Вход в склеп через него. А перед самым заходом в крипту можно поставить статуи этих самых Анубисов. Приодев в нашу армейскую форму при треуголке. Вроде как почетный караул…

— Леша… — покачал головой оглушенный царь. — Ну у тебя и фантазия…

Еще немного поболтали.

Царю в принципе идея нравилась. В силу своего характера он был крайне скромен в быту, но в той же степени склонен пускать в пыль глаза иноземцам. Реализуя, видимо, свои комплексы юности. Поэтому, хоть и ворчал, но слова сына его задели и заинтересовали. Он потом весь вечер думал, представляя, как видит из окошка своего дворца пирамиду, а из другого сады Семирамиды. Разумеется, в местном, адаптированном исполнении.

Да и ситуация Петра Алексеевича забавляла.

Его сын в принципе не любил всю эту показную парадность. Даже несмотря на весьма неожиданный дворец. Историю проектирования по схеме: «любую дичь, лишь бы не строить» царь отлично знал. И то, что его вообще стали строить являлось случайностью. Если бы не пожар, то, скорее всего, лет через несколько, Алексей сам себе что-нибудь построил. Но сильно попроще. Что-нибудь предельно функциональное, как он обычно и делал. А тут звезды легли неудачно и ему пришлось чудить.

Еще был новый кафедральный собор России. Однако там тоже нашла коса на камень. Слишком много противоречий всплыло. Эти хотели так, те — эдак. Да и группировка оппозиционная в церкви немало раздражала Алексея. Вот он и «топнул ножкой».

По всей видимости эти два проекта что-то и сломали в нем. Вот и понесло его по кочкам… немного… без отрыва, так сказать, от практически дел. Так-то они с отцом почти всю дорогу дела обсуждали.

Те же чугунные дороги.

К концу 1711 году было построено их две. Первая и самая главная шла от Смоленска до Нижнего Тагила. Вторая шла от Тулы до Твери через столицу. Изначально-то до Тулы и Твери тянули отдельно ветки, но Алексей вмешался и объединил их, еще и заложив разъезд с первой.

Совокупно порядка тысячи верст.

Таким образом создавались важные магистрали. И развивались. Протягивая ветки дальше и дальше. От Тулы на Воронеж. От Твери на Новгород через Вышний Волочек. От Смоленска на Полоцк через Витебск. Плюс потихоньку развивали еще одну магистраль начав строить от Москвы к Ярославлю.

Особняком стояла дорога от Иркутска к верховьям Лены. Она покамест была изолирована от остальной сети. Пока. Что давало в общем еще порядка шестисот верст этой, по сути, военно-полевой чугунной узкоколейной дороги. С плавами ввода эксплуатации до конца 1713 года.