Вечно ты - Воронова Мария - Страница 6

– Варь, ну какой из меня турист!

– Я потому тебя и зову, что в этот раз никаких навыков не надо. На электричке доедем, лодку возьмем, вот, по сути, и весь маршрут. А там на островке причалим, палатку поставим, и делай что хочешь. Никаких физических нагрузок. Ох, Людмила Игоревна, ты не знаешь, как там хорошо! Прямо вот сидишь и чувствуешь, как сквозь тебя мироздание протекает. Будто растворяешься в этой красоте…

Варя мечтательно вздохнула и тут же обматерила подрезавший ее грузовик.

Так заманчиво было согласиться! Увидеть красоты Вуоксы, о которых она столько слышала, но никогда не была, пообщаться с Вариными друзьями, окунуться в беззаботное студенческое веселье, которого она почти не видела в собственные студенческие годы, а главное, хоть на сутки выбраться из тягостной домашней обстановки, в которой каждая секунда словно колет тебя отравленной иглой… Хоть одним утром не красться в ванную, вздрагивая от каждого шороха с одной лишь только мыслью – привести себя в порядок и выйти из дому до того, как все проснутся…

Только нет у нее права на эту передышку. Мама правильно сказала, то, что по ее вине умер человек, не исправишь никакими извинениями, единственное, что Люда может сделать, – это не доставлять родным нового горя и волнений, а если она уйдет в поход с ночевкой, то мама с папой определенно будут волноваться. Поэтому надо терпеть.

– Подумай, Люд, ты точно не пожалеешь. Даже, если хочешь, мы с тобой на машине поедем, и я тебя сразу домой отвезу, если что-то не понравится.

– Зачем же я буду тебе отдых портить, – промямлила Люда, понимая, что забота о душевном спокойствии родителей для Вари не аргумент. Сама она такое вытворяла, что Лев, обладай он более тонкой душевной организацией, мог бы оказаться в психушке гораздо раньше и по вполне убедительному поводу.

Люда вообще не очень хорошо понимала, как это Варя живет, будто ничего не случилось. Гоняет на отцовской машине, тусуется с друзьями, домой ей почти никогда не дозвонишься. Если не на дежурстве, то или в гостях, или в аэроклубе, или вот в поход отправляется. Конечно, Варя ни в чем не виновата, но все равно это неправильно, в семье горе одного должно стать общим горем, так же как и радость – общей радостью. По-хорошему, надо было бы с Варей об этом поговорить, но Люда все не решалась, не чувствуя себя вправе указывать девушке, как ей себя вести. Все-таки горе родной дочери сильнее, чем горе любовницы, пусть и без пяти минут жены. Только вот в реальной жизни значение имеют именно эти пять минут, а не все остальное.

Нет, в нормальной семье не должен один человек радоваться и веселиться, когда у другого беда, Люда хорошо усвоила это правило, еще когда училась в третьем классе. Тогда бабушка легла в больницу на плановую операцию по удалению желчного пузыря. Как раз на это время пришелся Людин день рождения, и отмечать его не стали. Люде до сих пор было немножко стыдно, что она не сразу поняла, почему ее лишают праздника, и по образному выражению мамы позволила себе топнуть ножкой. Тогда, кажется, она впервые испытала на себе все прелести бойкота. Вера пыталась за нее заступиться и даже подарить подарок, но мама не позволила. «Один пропущенный день рождения ничего не значит по сравнению с формированием правильных жизненных принципов, Вера, – сказала мама, – ребенок должен понимать, что семья – это единое целое, единый организм, беда каждого – это общая беда. А что она подружек пригласила, так это, знаешь ли… Подружки приходят и уходят, а родители остаются».

Люда тогда несколько дней проплакала в подушку, наказание представлялось ей жестоким и не то чтобы несправедливым, но каким-то несуразным, что ли… Не могла она постичь своим детским умом, как отмена праздника поможет бабушкиному выздоровлению, тем более что операция была плановая, прошла успешно и бабушкиной жизни ничто не угрожало. Потом только, уже взрослой, поняла, что дело не в этом.

Разве Льву будет приятно узнать, что, пока он сидел в психбольнице, возлюбленная одной рукой писала ему страстные любовные письма по двадцать страниц, а другой жила на полную катушку? Блаженствовала на природе, пропускала сквозь себя мироздание, в то время как Лев томился взаперти? Хорошо это будет? Конечно, нет! Так что Дщерь пусть живет как хочет, Лев уже привык к ее выкрутасам, а Люда разделит с ним судьбу настолько, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

В лифте я думаю, надо не забыть сказать Паше, что его любимого генерала собираются лечить инсулином, и только перед входной дверью, достав ключи, вспоминаю, что Паши больше нет.

Такое со мной началось после сороковин. Увлекаюсь повседневными делами и забываю, что муж умер. Например, когда перегорает лампочка в люстре, я не иду за стремянкой, а думаю, вот Паша придет со службы и поменяет. Или если вдруг в мясном отделе выбрасывают печенку, я становлюсь в очередь, потому что Паша ее любит. А потом вспоминаю, что больше он ее не поест, и отхожу, к радости позади стоящих.

Если мне в тексте по специальности попадается сложное место или описываются варианты хирургического лечения, я поднимаю глаза от книги, чтобы уточнить у Паши, и только через несколько секунд понимаю, что он ничего мне не ответит.

Однажды мой мозг настолько запутался, что я решила попросить Пашу, чтобы отвез меня на кладбище…

Это немножко похоже, как поднимаешься по лестнице в темноте, заносишь ногу на следующую ступеньку, а ее нет. Или, может быть, так чувствует себя дворовый пес. Хочется убежать в прекрасный мир воображения, но цепь здравого смысла постоянно возвращает в будку реальности.

Поэтому я не разговариваю с пустым стулом, на котором раньше сидел Паша.

На тумбочке возле его половины кровати лежит руководство по хирургии щитовидной железы. Кончик фантика от «Мишки на Севере», исполняющего роль закладки, торчит из самого начала томика. Когда мы выходили из дома, чтобы ехать в аэропорт, муж вдруг вспомнил, что не успеет сдать книгу в срок. «Позвони, пожалуйста, в библиотеку, чтобы продлили, вернусь – дочитаю», – сказал он.

Я позвонила, но он не вернулся. Продленные сроки тоже давно вышли, но книга лежит здесь не ради иллюзии, что он когда-нибудь все-таки ее дочитает. Я здравомыслящий человек от природы, плюс еще немного дышу испарениями нейролептиков на работе, так что реальность не выпустит меня из своих цепких лап. Никаких надежд не питаю, никаких магических связей не вижу, просто физически не поднимается рука убрать книгу в сумку и отнести в библиотеку.

Может быть, завтра, говорю себе я и ложусь на кровать. Мы купили ее в комиссионке, как только вернулись с Севера, роскошное сооружение с резной фигурной спинкой. Деревянные драконы и гирлянды в самое сердце поразили нас, дикарей, всю жизнь проспавших на диване со старым списанным биксом Шиммельбуша[1] вместо одной ножки, так что мы даже на цену не взглянули. Валялись потом, с детской радостью раскидывая руки и ноги, и мечтали, как будем спать на этой кровати в старости, разбросав по ней свои артритные косточки. Теперь косточки буду разбрасывать я одна, и к этому мне еще придется привыкнуть.

Так странно, что люди уходят, а вещи остаются. Возможно, наши далекие предки делали пирамиды и курганы вовсе не из наивной надежды, что имущество покойного будет служить ему и в загробном мире. Может, им так было легче осознать, что человека больше нет, и, сгружая принадлежащие ему сокровища в могилу, они пытались убедить себя, что жизнь с его уходом стала иной, а не течет своим чередом. Или просто хотели избавиться от грустных воспоминаний… Во всяком случае, если бы в этом не было внутренней потребности человека, обычай бы не прижился и не сохранился вплоть до наших дней, хоть и в сильно редуцированном виде. Да что там, я сама положила в могилу Паши его часы. Бессмысленная вещь, которая точно не пригодится в загробном мире, ведь там вечность, времени нет. Просто это был мой первый подарок мужу, и он с ним не расставался, правда носил в кармане, а не на запястье. Когда работаешь хирургом, на руках не должно быть ничего лишнего.