Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 9

— Я ещё всех вас переживу. Осерчал немного царь. И что? В первый раз, что ли? За Владимиром Андреевичем сила. Не сможет царь его казнить и нас не за что. Нет за нами крамолы и корысти, акромя землицы побольше отхватить. Так, то не грех. Все рвут, и мы рвём. За это и глотки в думе грызём. Да за честь родов стоим и ту честь поднимаем.

— Знаем мы, как вы поднимаете, — усмехнулся Захарьин. — Книги переписываете. Вон, Федька мой одного дьяка изобличил, так такого же поставили и писцов заменили, что гнушались правду вымарывать, да лжу вместо черкать. И первый там сам казначей, сродственник наш. На скольких он нагрел лапы? Сколько земель на себя приписали?

— Не суди, и сам не подсудным будешь! — мрачно пробормотал тесть. —

— Так видно сие простым глазом, раз Фёдор мой узрел, едва книгу открыл. А кто другой откроет? Глазастей Федьки…

— Ладно тебе. Не учи учёных. Не об том сейчас речь.

— А об чём? — едва не выкрикнул обозлённый на тестя Никита. — Если хочешь, чтобы я упросил Федьку разжалобить царя и простить тебя, то этого я делать не буду, ибо спрашивал уже его сразу после братчины. Он отказался.

— Почему? — удивился и даже обиделся Горбатый.

— Он сказал, что ты не любишь его и не любил никогда.

— Не любишь? А за что его любить? Он не девка чай! Или девка?

Захарьин вскочил.

— Знаешь, что, Александр Борисович! Если бы не был ты тестем моим, ткнул бы тебе ножом в глазницу.

Встал и Горбатый.

— Если бы ты не был моим зятем, я бы плюнул на тебя и растёр. И только мокрое место от тебя и осталось. Ради кого я в думу прорывался, с роднёй своей «срался», да с Вельскими роднился? Ради семьи. Ради семьи и сейчас прошу. Пусть замолвит слово. Долго ждать милости царской. Обойдут нас Шуйские, да безродные. Кончилось ваше время! Всё! Нету вашей заступницы. Кончилось время Кошкиных-Захарьиных! Сожрут вас князья и бояре. И один Федька ваш не справится. Одно дело царю на ухо шептать, а другое против думцев да митрополита вставать. Вот помрёт Макарий, кто встанет? И что тогда будет? Царская власть, — она ничто в сравнении с духовной. Не Иван правит, а митрополит. Как скажет, так и будет. Монастыри даже воев больше выставляют, чем бояре. Надо будет, сметут царскую власть и не заметят. Подумаешь, помазанник! Как помазали, так и размажут!

Горбатый смотрел зло и трезво. Он, запыхавшись от долгого крика, тяжело дышал, переводя дух. Захарьин смотрел на тестя тоже неприветливо, но злоба на него уже прошла. Он понимал, что тесть прав. И как бы не соперничал Горбатый с его братьями, допущенными к распределению земель, по-своему он был прав. Без верных воев в этой войне всех со всеми, развернувшейся в Московии со смертью царя Василия, его роду не выжить.

— Хочешь просить, сам приходи и проси, — буркнул Никита.

— Я! Просить! — вскрикнул князь. — Да ты совсем оборзел, как я погляжу! Сколько лет с моих рук ели и пили, а теперь я у твоего щенка просить должен о своей жизни? Да, чтоб вы все сдохли, безродное семя!

— Мой род сам поднялся! — возвысил голос Захарьин. — Отцы и пращуры наши делами своими род поднимали и царям служили. Всегда рядом были.

— Ага! Новгород ограбили! Скольких знатных людей загубили! Крамолу они выжигали! Тьфу! Мошну набивали!

Горбатый плюнул.

— Знаешь, что, — вдруг сказал Захарьин. — А попрошу ка я Фёдора за то, чтобы он на тебя царю пожаловался, что, дескать, ослушался ты его, не поехал в Ругодив, и крамольные речи супротив царя ведёшь.

Князь сел на лавку, раскрыл рот и попытался вздохнуть, но как рыба, не имеющая лёгких, только шевелил губами. Его мощное тело задёргалось от спазм, глаза закатились, и князь Горбатый повалился на бок.

— Эй! Эй! Кто там! — крикнул зять, вскакивая из-за стола.

На шум вбежали слуги и засуетились вокруг хозяина. Захарьин ни во что не вмешивался. Он, грешным делом, подумал, что если сейчас тесть загнётся, то часть имущества и земель отойдут дочери, то бишь, его жене. Тесть не редко говорил об этом на разных пьянках-гулянках. В своих дочерях тесть души не чаял. Однако суета слуг увенчалась успехом и Александр Борисович вдруг резко вдохнул, захрипел и продолжил дышать глубоко и громко. Его посадили, привалив спиной к стенке. Князь долго смотрел на Захарьина, молча восстанавливая дыхание, потом неожиданно сказал, как каркнул: «Дурак!».

Никита Романович вздрогнул.

Только через несколько десятков вздохов и выдохов тесть снова смог говорить.

— Пошёл вон, — сказал Александр Борисович Горбатый еле слышно. — И чтобы ноги твоей в моём доме не было.

Захарьин послушно и с облегчением вышел из княжеской трапезной, мысленно трижды прочитал короткую «Иисусову молитву», и, выйдя на присыпанное мелким, продолжавшим падать снегом крыльцо, трижды перекрестился, глядя на тускло просвечивающее сквозь мутное небо солнце.

— Ну и слава Богу, — сказал он, садясь в седло своего аргамака. — Не лёг грех на душу.

Он ударил коня под бока пятками и выскочил за ворота княжеской усадьбы.

— Ну и где ты был? — обиженно спросил государь. — Хотел сбежать?

— Хотел бы сбежать, сбежал, — сказал попаданец, вспомнив фильм «Брат». — Чего кричишь, как резаный?

— Ха! Так я и есть «резаный»! И тобой, между прочим, как ты любишь говорить, Федюня!

Тон Ивана Васильевича был издевательским.

— Сам виноват! Нечего палками махать. Как самочувствие?

— Болит, — сморщил лицо государь.

— Будет болеть, — кивнул головой Фёдор. — Я тебе могу иголки поставить, но эти точки ещё и на другие органы влияют. Можно навредить. Может потерпишь?

Иван Васильевич снова поморщился и махнул рукой.

— Потерплю. Впервой раз что ли в тело железом тыкают?

— Да! Всё хотел тебя спросить, про твои шрамы на спине и на животе. Откуда они?

Попаданец знал историю этих отметин, но ему нужен был переход на нужную ему тему.

— Ну, как? Я же воевал!

Попаданец удивился.

— И что, тебя не кому было прикрыть?

Царь хмыкнул.

— И прикрывали. Ежели б не прикрывали, быть бы мне убитому трижды. Два раза Горбатый Александр Борисович спасал, один раз твой отец. У стен Казанских. За три похода, три раны.

— Горбатый, это которого ты в Ругодив сплавил? — спросил Попаданец — Который типа «дед» мой?

— Его, — вздохнул государь.

— И за что ты его выпер из Москвы?

Царь посмотрел на Фёдора, поморщился и снова вздохнул. Попаданец тоже смотрел на него, но с ожиданием.

— Не знаю, как тебе и сказать, — протянул Иван Васильевич.

— А хочешь, я скажу, а ты поправишь, ежели что не так, в моей истории прописано.

— Скажи, только… Э-э-э… Можно мне поесть что-нибудь?

— Сейчас кашу жидкую принесут. Я приказал. А ты приляг, государь. Рано тебе ещё хаживать.

Царь вернулся к постели, сел и с помощью Фёдора, лёг на поднятые подушки.

— Ты мне скажи, лучше, где ты был, если сбежать не хотел? — хитро прищурившись, спросил царь.

— Следы преступления уничтожал, — хмыкнув ответил Попаданец.

— Следы преступления? Какого преступления? Куда ты преступил?

— Закон я преступил, тебя на жало наколов. Вот одёжу твою и изничтожил.

— Как изничтожил⁈ — вскрикнул царь.

— Спалил в плавильной печи на кузне, — пожал плечами Попаданец.

— Как? К-к-к-ак спалил? Там же каменьев и жемчуга заморского на тысячу рублей.

— Ну, что поделаешь? — снова пожал плечами Захарьин.

— Да, чтоб тебя! — у Ивана Васильевича на глаза навернулись слёзы, и он ударил кулаком по постели.

— Да, ладно, не переживай ты так, принесу я тебе такие же жемчуга и каменья.

— Где⁈ — выкрикнул царь. — Где ты их возьмёшь, тля безродная⁈ Жемчуга и каменья…

— Да, вон, целый мешок за дверью стоит.

Фёдор вышел и зашёл с небольшим мешком из-под овса, найденным в санях и куда он по дороге в Немецкую Слободу складывал срезанные с царских одежд каменья и жемчуга. Фёдор поднёс и положил мешок на царскую постель и приоткрыл. Иван Васильевич сунул руку в драгоценности и разулыбался.