Костер и Саламандра. Книга вторая (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 38

Но уже под утро мы с ним уснули крепко, хорошо уснули, по-настоящему. Разбудили меня солнечный луч в лицо, и чья-то рука, легонько поправляющая мне волосы, и Тяпка, которая толкалась, чем только могла.

Я подумала о Вильме, открыла глаза — и несколько секунд не могла понять, где нахожусь.

В освещённой ярким солнцем госпитальной палате. А сбоку, на моей койке, примостился Клай, и моя собака пыталась обнюхать его целиком, вылизывая там, где запах больше всего ей нравился.

В кителе офицера-некроманта, с черепом на рукаве. Со своей чёлкой цвета соломы, с бесцветными глазами — и неожиданно обветренным, почти загорелым лицом. И мне понадобилось с полминуты, чтобы понять: лицо ему Рауль сделал просто здорово — ну или мы с Раулем здорово сделали ему лицо! Цвет такой живой… похоже, опробовали новый способ окраски фарфора. И глаза блестят, и чёлку совершенно правильно не уложить по-человечески, потому что волосы прямые и топорщатся…

А ещё мне понравилось, как форма на нём сидит. Очень естественно. Видимо, теперь они всех «фарфоровых» заливали каучуком — ну и правильно. Баланс намного лучше. И быстро ребята работают, прямо заглядение. Раньше им намного больше времени требовалось, чтобы собрать скелет и кадавра доработать, чтобы душу туда вселить, а теперь — вот, даже неполная ночь, бодро и весело.

Я подумала, что шарниры разных размеров, каучуковые прокладки — все эти расходные материалы — теперь наверняка делаются на конвейере, фабричным способом. Надо просто выбрать подходящий номер, как на складе, и собрать. Здорово.

— Дай руку, — сказала я.

Он протянул. И в глазах у него горели солнечные искры, как улыбка, — а у меня от сердца отлегло, совсем отлегло.

Отличная была кисть. Я покрутила его пальцы так и сяк — он не мешал, а я убедилась: да, хорошо. Молодцы. На совесть делают.

— Лучше всего нога, — тихонько сказал Клай — и я, как всегда, когда кто-то возвращался, узнала голос. Его голос. — Мэтр Фогель распилил сросшиеся кости — и сделал отдельные шарниры на каждый палец, сам. Вдобавок удлинил мне ходулю — вставил в бедро какой-то стержень или что-то в этом роде… Я вот только не пойму, почему всё равно так и тянет хромать — ходить-то теперь легко.

— Фантомная болезнь, — вспомнила я. — Надо с медиками поговорить, с мэтром Аглиром: он знает, как это лечить.

— Спасибо, — сказал Клай.

Взял клешню, прижался к ней губами. Фарфор холодный. Я его погладила по щеке — холодный. Почему-то и от этого больно мне стало — хотя чего я ждала-то. Всё правильно: два Узла.

Я села.

— Сегодня ночью привяжу тебя третьим Узлом, — сказала я.

Он покачал головой:

— Не-а. Сегодня бал, все говорят — и ты идёшь. И я, хорошо?

Бал. Да.

— Хорошо, — сказала я. — Тогда послезавтра? Или — вот, знаешь, после бала? Сбежим, пока не закончатся Сумерки?

Клай смотрел на меня — и от его Дара, от тёплого сияния его мне было… светло внутри мне было, грустно было — и ком стоял в горле, как от невылившихся слёз. Хороший у нас был резонанс, просто замечательный. Я, кажется, чувствовала то же, что и Клай, и почти догадалась, что он хочет сказать, за секунду до того, как он выдал это вслух:

— Ты же понимаешь, что не нужно привязывать третьим?

— Вот ещё! Почему? — возмутилась я. — Ты же знаешь…

— Знаю, — сказал Клай. — Поэтому и не надо. Не надо мне лишней боли. Ты ведь понимаешь, почему я сам привязал двумя только? Ты понимаешь, насколько мне было бы паршиво, если бы я чувствовал труп острее? И каково бы было, когда меня разобрали на части? И так… знаешь… незабываемые ощущения…

— Но ведь… — заикнулась я.

А он гладил мои руки — и я даже не отбирала, не до того было. А Клай говорил:

— Леди Карла, ты ведь понимаешь, что я вернусь на фронт вместе с моими «фарфоровыми»? В Западные Чащи, в свою часть? Что раненые и духи — мы все сюда приехали, чтобы маленько привести себя в порядок, а потом вернуться и гнать ад?

Вот тут-то слёзы и вылились. У меня даже наорать на него не хватило духу, потому что…

Потому что протез тела мы Клаю сделали. Хороший. Но не вечный. И уязвимый.

И он сказал, что не надо ему лишней боли, потому что хорошо таки себе представлял, каково… когда в тебя летят куски свинца, которые я вчера выдёргивала из его позвоночника. Или струя огня. И поэтому — пусть он лучше будет машиной, пусть управляет этим телом, как, не знаю, мотором — и тогда ударившая пуля будет как толчок в вату, а не как…

Не как в живое.

— Не плачь, пожалуйста, леди, — говорил Клай с отчётливой улыбкой в голосе. — Я ведь не могу тебе ничего обещать, чтобы утешить. Я, знаешь, очень испортился на фронте, обнаглел очень. Солдаты — грубые твари такие… убивают врагов, то-сё… а офицеры — вообще адовы зверюги, потому что должен же кто-то поддерживать хоть видимость порядка, и чтобы ад победить, надо быть страшнее ада. Ну ты понимаешь, я и обнаглел с ними за компанию.

— Осмелел, — всхлипнула я.

— Осмелел, — кивнул он. — До полной наглости. Могу даже сказать тебе, как я тебя люблю, леди-адъютант. Больше, чем Путеводную Звезду. С первого взгляда. Всегда буду любить. Тебя это ни к чему не обязывает, а ситуация нормальная: мёртвые не лгут некромантам же…

— Ага, к тебе это так относится, ага, — еле выговорила я.

— Неважно, неважно, тёмная леди, — говорил Клай, и его Дар сиял сквозь него… не как в часовне, а для меня только… и мне было нестерпимо больно, потому что всё это было бесполезно и безнадёжно, кроме нашего уже полного и окончательного братства, потому что всё равно ничего не могло быть, кроме него.

Потому что, если у меня хоть в теории могла выйти какая-нибудь счастливая семейная жизнь — я её продала, и вот же парадокс: я её продала за жизнь Клая в том числе — так и ад с ней, с перспективой счастливой семейной жизни, Иерарх прав: я тёмная монахиня, моё дело — служение, вот так пусть и будет.

Я приняла решение. И слёзы ещё немного запоздали, но, в общем, только немного запоздали. Дышать было уже легче.

— А что тебе помешает? — сказала я и даже попыталась улыбнуться сквозь слёзы. — Что тебе помешает, что мне помешает? Всё равно некроманты плохо созданы для семейной идиллии, Клай. Ну и пойдём сегодня на бал, будем танцевать, всё такое — а потом я буду ждать тебя с победой и залатаю, если вернёшься с дырой в груди, да хоть бы и в голове. И у нас будет столько счастья, сколько сможем, ну сколько-то сможем, верно?

— Будешь ждать меня, как Райнора? — спросил Клай якобы невинно.

— Буду ждать тебя, как тебя, дурная ты фарфоровая башка, — фыркнула я и рассмешила его. — Райнора — как Райнора, тебя — как Клая, других — как героев, и вообще… ты всё понимаешь и вредствуешь. Лучше скажи: ты что, выгнал отсюда своего боевого товарища ради этого любовного сюсюканья?

И Клай захохотал, впервые за наше знакомство заржал, как натуральный офицер.

— Пожрать его попросил принести! — еле выговорил и снова расхохотался. — Тебе, тёмная леди!

— Мяса? — спросила я.

— Чего дадут на кухне, — сказал Клай, чуть-чуть успокоившись. — Ты знаешь, что проспала до полудня?

— Кошмар, — сказала я. — Я мятая? Вся помятая?

— Свежая, как ранняя роза, — сказал Клай. — Святая правда.

Вот тут-то залаяла Тяпа, а в палату и вошёл Барн с солдатскими судками в руках. На нём не было повязки — и глаза у него блестели, карие, оба.

— Кушать подано, леди, — сказал он торжественно и поставил судки на прикроватный столик.

Из судков пахло приятно, и я сообразила, что есть хочу, давно хочу. Но Клай меня отвлёк.

— Красавец, — сказал он Барну. — Просто здорово. Если не знать, что протез, то и не заметишь.

— Ну-ну, — сказал Барн, самодовольно улыбаясь. — Не такой удивительный, как ваш, ваше благородие. И так только, для мирной жизни хорошо. Поедем на фронт — сниму и спрячу, чтоб не потерялся и не испортился…

— Э, Барн! — перебила я. — Зачем снимать? Они тебе не объяснили, что ли? Ты им не видишь?