Пако Аррайя. В Париж на выходные - Костин Сергей - Страница 59

Да, готовили ее основательно. Или она сама принимает всерьез свою работу – я, натурально, имею в виду не преподавание литературы. Мы поболтали еще об «изумительно современной» «Фрёкен Юлии» в постановке Бергмана (я по чистой случайности видел этот спектакль по Стриндбергу, по-моему, в Германии), а также о Кнуте Гамсуне и тревожащем обаянии нацистского эзотеризма. Лиз несомненно знала обо всем этом намного больше меня, но, думаю, ее не срезал бы и литературовед.

Так кто же ее подослал? Точно не какие-нибудь ливийцы! Такой класс предполагает разведывательную культуру с вековыми традициями и полную открытость внешнему миру. Точно не наши! Есть же законы эргономики: я у них под рукой и, чтобы начать манипулировать мною, достаточно звонка какого-нибудь Николая. Кто тогда? Восточных немцев уже больше не существует…

Я вдруг понял, как правильно поставить вопрос в связи с появлением Лиз! Где же я засветился?

Ответ казался очевидным. Моя вчерашняя выписка из отеля «Клюни» была сродни выходу героя вестерна из салуна, в котором пили все его враги. Но французы, если предположить, что они меня как-то выследили, с таким же успехом могли меня просто задержать на улице, отвезти в участок или на конспиративную квартиру и там уже приступить к разговору – не знаю, чего бы они захотели.

Тогда кто же?

На секунду у меня в голове даже пронеслась мысль, не связано ли это как-нибудь с Метеком? Я ведь не знаю, на кого он работает! Но Метек вряд ли догадывается о моем присутствии в Париже. Иначе он бы задался вопросом, что я делаю в гостинице напротив. И тогда во Франции его уже давно бы не было.

Я очнулся от слов:

– Вы меня не слушаете!

– Разумеется, слушаю! – запротестовал я.

– Но не слышите!

– Слышу!

– И что я только что сказала?

В глазах у Лиз вспыхивали смешливые искорки, а улыбка обнажала чуть ли не все тридцать два зуба. Один, спереди, чуть выдавался вперед и даже залезал на другой. Я знал по Карлито, почему так происходит: Лиз в детстве надолго сохранила привычку сосать большой палец. Зуб ее не портил, наоборот, придавал особый шарм. Совершенная красота перестает быть земной.

Лиз была уверена, что поймала меня. А я в своей голове уже чуть отмотал назад пленку, которая, пока я думаю, всё пишет.

– Вы говорили, что Париж – идеальное место для праздности, поэтому приезжать сюда лучше по делам. А я как раз собирался вам возразить.

– Х-м!!!

Улыбка с лица Лиз не исчезла, но она в этот момент должна была, как и я несколько минут назад, оценить, что и я подготовлен неплохо.

– И что же вы хотели возразить?

– Что ездить нужно в места, где есть то, чего вам в этот момент хочется. В Париж или в Италию надо приезжать, если у вас настрой на культурный отдых. А по делам отправляйтесь в скучные серые города типа Дюссельдорфа или Харрисбурга, штат Пенсильвания. Если вам так скучно развлекаться, почему вы не поехали померзнуть в своем Хельсинки?

Улыбка Лиз вдруг погасла.

– Это правда: мне скучно развлекаться. Вы в этом не виноваты, – поспешно добавила она, заметив, видимо, что и я сразу посерьезнел. – Вы просто сказали то, что я про себя знаю, но сама не формулирую. А это так!

Такие признания естественно провоцируют на протесты, или слова утешения, или предложения попытаться развеять вдвоем этот приступ сплина. Но когда ты мотылек и летишь на огонь, есть только один способ не сгореть – повернуться и лететь в противоположную сторону.

– Ну, что ж. Могу вам только позавидовать, – сказал я, складывая свою салфетку. – У меня времени на развлечения почти нет, так что я пока еще не установил, скучно это для меня или нет. Но вы не оставляйте попыток: быть может, за следующей дверью каких-нибудь банальных «Фоли бержер» вам откроется новая истина, ваш путь в Дамаск.

Я встал, и Лиз тоже поднялась, стряхивая с платья крошки от круассана.

– Простите, что задержала вас своей болтовней. У вас, учитывая, что сейчас лето и сегодня воскресенье, наверняка куча неотложных дел, – предположила она со смехом.

– Увы! – только и произнес я.

Это ведь на самом деле было так.

– Увидимся! – с наигранной веселостью тряхнула волосами Лиз, и сердце у меня сжалось. У Риты было точно такое движение, когда она отбрасывала назад свою тяжелую переливающуюся шевелюру. – Где-нибудь, когда-нибудь! Пусть вы любите только работу, но ведь она заключается как раз в том, чтобы другие люди развлекались. Ведь так? Так что еще встретимся!

Я кивнул. На меня вдруг опустилось облако вселенской грусти. Я хорошо знаю это чувство, и ситуации, в которых оно возникает. Это от невозможности возможного.

– Ну, что же вы – идите!

Мы продолжали стоять друг против друга. Лиз смотрела на меня как человек, который играет белыми.

– У вас тут крошка осталась!

Лиз показала мне на своих губах, в каком месте. Я – зеркальные изображения часто сбивают с толку – провел рукой по правой стороне. Лиз улыбнулась и своей рукой смахнула крошку слева.

Это был единственный интимный жест с ее стороны. Рука, которую она протянула мне, едва сжала мою и тут же отпустила. Лиз боялась переиграть.

Откуда ей было знать, что другого случая не будет.

Я поднялся к себе в номер. На душе у меня было отвратительно.

Удивительно всё-таки устроены люди! У меня рушилась жизнь. Я в течение двух-трех ближайших дней должен был оставить свою семью, возможно, навсегда. Мне предстояла вынужденная репатриация на родину, которая для меня была гораздо более чужой, чем заграница. Я, который никогда никого не убивал, собирался совсем скоро отнять жизнь у другого человека. Однако всё это было ерундой по сравнению с тем, что на меня, похоже, положила глаз только что встреченная мною восхитительная женщина, и я мог надеяться переспать с нею, но пойти на это не имел права.

Я уже однажды попадал в то, что на нашем жаргоне называется медовая ловушка.

Это было в самом начале моей карьеры. В сущности, даже до того, как она началась, еще на Кубе.

Шел, наверное, 79-й год. Месяц не помню – когда нет зимы и лета, всё сливается в один сплошной круг. В Гаване собрали какой-то слет коммунистической и околокоммунистической, словом, как тогда говорили, прогрессивной молодежи мира. И это была возможность устроить мне своего рода промежуточный экзамен: Некрасов хотел проверить, насколько я уже способен сойти за кубинца. Однако, поскольку полной уверенности у него не было, он предпочел сделать это при большом скоплении народа, где меня можно было бы, если бы я прокололся, представить и за колумбийца, и за никарагуанца или просто убрать и больше не показывать.