Пако Аррайя. В Париж на выходные - Костин Сергей - Страница 38

Однако контейнер, из-за которого я – я, Пако! – перерыл весь номер, видимо, всё же был спрятан в «Клюни». Так что мне, то есть теперь уже опять Штайнеру, пришлось туда вернуться. По-видимому, я даже собирался там переночевать, поскольку назначил встречу с Фатимой для передачи контейнера на 8.30 в субботу.

Хотя нет! Нет, здесь что-то не клеилось. Штайнер не мог ночевать в «Клюни», прекрасно понимая, что русские ищут его по всему городу. Зачем тогда Фатима приезжала к гостинице? Запасная встреча в случае неявки в назначенное место? Скорее это! Ливийцы вряд ли послали бы к нему гонца просто так, чтобы сообщить, что это субботнее утро было безоблачным и теплым. Они бы всё же попробовали связаться с ним по телефону, в крайнем случае, позвонили бы в «Клюни». Наверное, именно туда и звонила Фатима, когда я выходил из отеля.

Но что же произошло дальше? Я на месте Штайнера взял бы спрятанный в «Клюни» контейнер, передал его ливийцам, получил деньги и тут же смылся в свою квартирку в парижском Малом Конюшенном переулке. А еще лучше – вообще убрался бы из города. На машине – благо, контролировать все выезды из Парижа не в состоянии никто, и границ на большей части Европы уже нет. Но Штайнер этого не делает. Он усаживается у всех на виду в холле гостиницы, заказывает себе кофе – наверное, тоже мало спал в последнее время – и явно кого-то ждет. Да, вспомнил я, он даже открывает окно, подавая кому-то знак. Или нет? Ведь место у окна могло быть занято, и тогда ему было бы странно просить, чтобы окно открыли. Может, ему действительно было жарко?

Так или иначе, люди, которые поднялись к нему в салон отеля, были совсем не те, кого он ждал. Если это действительно были немцы, скорее всего, это были бывшие агенты Штази, как и Штайнер. А дальше, по крайней мере, два варианта. Либо они действовали по нашей просьбе параллельно со мной и Николаем – в Конторе наверняка не рассчитывали на нас одних. Либо немцы вели свою игру, как, впрочем, и Штайнер. Может, это были его подельники, которые подозревали его уже не в двойной, а в тройной игре? Это скорее было похоже на правду. Если бы Штайнера прикончили «наши» немцы, меня бы не просили приехать в «Клюни», чтобы разобраться, что с ним произошло.

А если эти немцы совершенно не собирались убивать Штайнера? Возможно, они хотели всыпать ему в кофе какой-то препарат, например, сильное снотворное или психотропное средство, с целью забрать его оттуда. Или даже проще: они припугнули его на словах! Но Штайнер среагировал неожиданно – взял и умер! Его партнеры испугались и убежали. У таких людей документы редко бывают в порядке, а тут еще им предстояло убедить полицию, что они не имеют никакого отношения к инфаркту человека, который вовсе не был рад их появлению. Как бы то ни было, я теперь сильно сомневался, что Штайнер был убит. Скорее всего – жизнь любит такие штуки, – причина его смерти, придуманная для постояльцев гостиницы сознательным чернокожим портье, и была настоящей. Это был сердечный приступ! Убивать агента, тем более не получив контейнера, никому не имело смысла.

А то, что порошок не попал в руки ни к нам, ни к ливийцам, было очевидно. Иначе невозможно объяснить притяжение, которое гостиница «Клюни» продолжала оказывать на меня и на Фатиму. Где же он был, этот контейнер? Остался в кармане у Штайнера и теперь тщательно изучается в лаборатории ДСТ? Скорее всего, дело обстояло именно таким образом. И тогда смысла в моем пребывании в Париже больше не было, и очень скоро Николай подтвердит мне этот вывод.

Я повеселел и налил себе стаканчик «сансерра». Постояв ночь в холодильнике, вино было как раз требуемой температуры.

На экране телевизора мелькнуло – звук я выключил – лицо Фиделя Кастро с его пугающим, отстраненным от мира людей взглядом, и мне вспомнилась Куба.

Мы с Ритой были тогда совсем молодыми: мне – 21 год, ей – 23. Детям исполнилось по году – и ходить, и говорить они научились там. Мы впервые выехали из Союза, и нам казалось, что мы попали в сад Эдема. Вокруг росли пальмы, тень во дворе нашего дома давали деревья манго и авокадо, а на лужайке, где копошились дети, зрели гроздья бананов.

Нас поселили на территории советской сухопутной военной базы в Валле Гранде. Там была особая зона, которая охранялась внутренним караулом и попасть в нее можно было лишь со специальным пропуском. За два года, которые мы там прожили, посетителей у нас был едва ли с десяток, а всего о нашем существовании знало, может, на 2–3 человека больше. И для нашего военного советника, и для кубинцев я приехал в страну как военный переводчик с семьей. Нас отвезли на базу, и все о нас забыли.

Мы жили в одноэтажном домике на две семьи – две спальни, две детские, общие гостиная, кухня и хозяйственная комната, в которой стирали, гладили и держали два общих велосипеда. Это были советские «орленки», подростковые, но выдерживающие и взрослых. Во всяком случае, все мы, взрослые, на них ездили – кругами по дорожкам в своей же особой зоне.

Нашими соседями, хотя это слово в данном случае подходит лишь отчасти, были кубинцы: молодая пара чуть постарше нас, и трое их детей. Все они были белые, только смуглые и темноволосые, все приветливые, веселые, шумные. Первое время мы с Ритой уставали от постоянного гомона, громких игр детей, споров взрослых – нам казалось, что они ссорятся. Но постепенно, хотя такими же, как они, мы не стали, к бурлящей жизни нос к носу мы привыкли. И даже полюбили ее.

Главу семейства звали Анхель. Он был не очень высоким, но хорошо сложенным, с сильными волосатыми руками, курчавой головой и ласковыми карими глазами. В латиноамериканских фильмах такие играют танцоров и певцов – кстати, и пел, и танцевал Анхель отлично, как и большинство кубинцев. Поговаривали, что он – дальний родственник Серхио Дель Валье, кубинского министра внутренних дел, который руководил и спецслужбами. Сам он никогда этого вопроса не касался, а я не спрашивал – я понимал, что в любом случае это был человек проверенный и надежный. Для того чтобы по-настоящему с кем-то подружиться, мне всегда была необходима интеллектуальная близость. С Анхелем этого быть не могло, но от него – от них от всех – исходило столько тепла, что не полюбить их было невозможно.