Ведьмин рассвет - Демина Карина - Страница 14

И приняла.

Та, неизвестная мне ведьма, которая ушла то ли до моего рождения, то ли вскоре после, потому что я в упор не помню её.

– Когда ты родилась, твоя мать отнесла тебя к дубу и положила у корней его. И мой сын пришел взглянуть на дитя. И увидел, что кровь Дану погасла, погасив и ту, другую.

Вот что значит, проклятое.

Никаких истинных проклятий, скорее просто происхождение. Я могла бы быть принцессой рода Дану… или кто там у них есть. Или же скромной девицей в забытой богами деревне. Жила бы, как живут все, пасла бы гусей, коров и не надеялась на большее.

А вместо этого…

Ничего.

– Ты родилась человеком. Обыкновенным.

– И потому не представляла интереса для детей Дану.

– Именно.

– Но ты… ты же приходила, – я все-таки не понимаю. Пытаюсь вот. Честно пытаюсь, но все равно не понимаю. – И что стало с той женщиной, которая… Барвиниха?

– Да, люди называли мою подругу этим смешным именем. Она ушла. Она прожила долгую жизнь и устала. Но вам, овеянным силой, тяжело уходить. Твоя мать не могла бы принять эту силу, ибо кровь её отвергала подобное. А ты – иное дело. Ты была пуста и чиста, как прибрежный песок. И она написала на нем слово.

А я получила силу.

С нею и шанс.

– Так зачем ты приходила? – я смотрю в разноцветные глаза Мёдб, понимая, что именно хочу услышать. Что она полюбила меня. Что видела во мне память о внуке. Что хотела защитить, уберечь… что не могла поступить иначе. Скажем, сын её запретил вмешиваться.

– Не знаю, – Мёдб тоже понимала, но не стала лгать.

Не захотела?

Не сочла нужным?

– Сперва по привычке. Потом… ты видела меня даже когда иные люди были слепы. И ты слышала голос леса. Тебе было два, когда ты пошла на него. А я следом… я тебя вернула, непослушное дитя. Потом мы уходили уже вдвоем. Твоя мать молчала.

Потому что не могла запретить?

Кому?

Ребенку, который ничего не понимает?

Или той, что некогда держала в руках народ Дану и не привыкла к запретам? Наверное, ей нелегко приходилось, моей матери.

– Ты могла бы помочь.

Это прозвучало обвинением, правда, донельзя жалким.

– Я помню, как мы жили… она работала…

– Здесь. Недалеко. За краем леса. Один человек разводил овец. Он был чужаком и ничего не знал ни о моем сыне, ни о других. Пришел уже после. И взял её на работу. Он взял бы её и в дом, я говорила ей, что глупо идти дорогой мертвеца, но она не услышала. Вы, люди, порой странные.

– Она любила моего отца.

– И что? – вполне искренне удивилась Мёдб. – А мой внук любил её. И это было глупостью, но молодости глупость простительна. Однако он ушел. Она осталась. Или думаешь, мой внук, видя все, был бы рад её горю и одиночеству?

Не знаю.

Ответов у меня нет. Я, кажется, лишь сильнее запуталась во всем. Потому сижу, покачиваюсь, взад и вперед.

– Мы бедно жили… она собирала травы. И я тоже, – память, наконец, оживает, разворачиваясь единым полотном.

Травы.

И старый велосипед, к багажнику которого прикручена корзина. Корзина плетеная и с крышкой. Её надо подвязывать веревкой, чтобы не свалилась. Но все равно удобно складывать травы. Я сажусь на раму. Там жестко, несмотря на подушечку, и мы едем. Я готова терпеть неудобства, держаться обеими руками за ручки велосипеда, потому что мы едем в соседнее село.

Там заготовительный пункт.

И травы примут.

И денег дадут. А потом мы обязательно пойдем в магазин и купим мороженое.

– Лес тебя слышал, – Мёдб кивает.

А еще она, кошка трехцветная с разными глазами, знала, куда меня вести. И на полянках тех я неизменно находила что-то, за что готовы были платить.

Пусть и немного. Немного – это больше, чем ничего.

Только… они все равно… хотя… я им чужая. А мама тем более.

– А потом она заболела.

– Она давно заболела, девочка, – вот теперь Мёдб смотрит на меня с жалостью. – Еще тогда, когда дала тебе жизнь. А может, когда узнала, что мой внук погиб. Я видела в ней болезнь. Она грызла её изнутри, исподволь. И тут ни травы, ни заговоры не способны были остановить её.

Наверное, потому что мама считала себя виноватой? В смерти отца. В… в том, что все так получилось? И в деревне её наверняка не любили. И поддерживали эту вот уверенность, что она действительно виновата во всем и сразу. Это же легко, когда есть человек, которого можно назначить виновным.

Земля перестала родить.

Передохли пчелы.

Свиньи и козы, и кто там еще был… скисло молоко, а мух расплодилось немеряно.

Правильно. Виновата.

– Я могла удерживать болезнь, но многое и мне не под силу. Но я забрала её боль.

Вот… а я думала, что это у меня получилось.

– А я… – я закусила губу. – Почему…

– Потому что ты была человеком, – Мёдб смотрела в глаза, и взгляд её был тяжел до того, что я с трудом выдержала его. – А людям не место среди детей Дану.

– И что изменилось? – Лют снова задал вопрос, заставив меня сдержать рвавшиеся обвинения.

Человеком?

Да, я была человеком. И оставалось. И… и все равно они могли… не верю, что не было способов. Что я первый человек, в котором есть капля их крови.

Нет.

– Изменилось? – она чуть сморщила носик.

Прабабушка… вот интересно, если я назову её так, Мёдб обидится? Скорее всего… вечно прекрасная, неувядающая, пусть и бывшая, но королева детей Дану не может быть прабабушкой.

– Ты потребовала от Яны пойти за тобой. Ты собиралась забрать её. Что изменилось?

– Все просто, – Мёдб оскалилась, а я только обратила внимание, что зубы у нее совсем даже нечеловеческие. Заостренные и с длинными клыками. – Она перестала быть человеком. Кровь проснулась.

Не хватало мне…

– Дану?

– Не знаю. Но Священное древо слышало тебя. Хотя выглядишь ты все равно слишком по-человечески. Но мой сын, возможно, сумел бы исправить это.

– Не стоит, – я покачала головой и встала. – Лют прав. Вам не было дела до меня столько лет, пусть так все и остается. Но я помню тебя. И если у тебя возникнет желание поговорить со мной, то… сотовая связь у вас, как понимаю, тоже имеется?

– Конечно, – Мёдб не стала спорить, но вот улыбка её сделалась шире. – Я обязательно позвоню тебе. Или приеду в гости… ты же не будешь против?

Не знаю.

Не уверена…

– Где её похоронили?

– Кого?

– Твою подругу. Ту, которая…

Единственная осталась рядом с мамой, приняла её в дом свой, а потом и подарила этот дом. Она отдала мне силу, а с ней – и ту жизнь, которую я имею.

И если так, то этой женщине я обязана больше, чем всей новоявленной родне.

– Понятия не имею, – Мёдб потянулась, и фигура её рассыпалась золотой пылью. – Какое мне дело до того, что происходит с мертвыми людьми?

Когда мы все же вышли к деревне, солнце перевалило через высшую точку и тени на земле стали длиннее.

– Не обижайся на нее, – Лют снова первым нарушил затянувшееся молчание. – Дети Дану далеки от людей. И не столько по внешности и способностям, сколько по восприятию мира.

– Я и не обижаюсь, – я пожала плечами, поняв, что все-таки лгу. Обижаюсь. И еще как… хотя, если подумать здраво, то да, они действительно другие.

Совсем.

– Подозреваю, она сказала далеко не все. Но тут спросить больше не у кого, разве что потревожить твоего деда…

– Нет! – вот эта мысль мне совершенно точно не понравилась.

– И верно. Мёдб сама расскажет о тебе… или не расскажет. Зависит от того, насколько ей выгодно. Они вечно интригуют. Это даже не столько ради выгоды, сколько уж особенность такая… голос крови.

– Тогда стоит порадоваться, что во мне эта кровь помалкивает.

К чему-чему, а к интригам я никогда не имела способностей.

– А вот к дяде твоему заглянуть стоит.

– Зачем?

Говоря по правде, я склонялась к тому, чтобы просто уехать. Тихонько.

– Спросить, где похоронена та женщина. Даже если на церковном кладбище для нее не нашлось места, а скорее всего так и есть, он может знать.