Нано (СИ) - "chromewitch" - Страница 2

И кто-то выстрелил ей в висок на твоих глазах.

Медленно.

Содержимое ее черепа не выплеснулось наружу, нет. Вывалилось. Кровь не разлетелась во все стороны. Нет. Пролилась.

«Странная баллистика», — отметил ты про себя.

«Что за нахер?!» — сказал ты вслух.

И побежал.

Захлопнул дверь, как будто невидимый пистолет уже был направлен в твою сторону, пронесся по коридору до служебной лестницы, забыв про лифт, и остановился только в соседнем квартале, в потоке вышедших из метро людей.

Конечно, охранники вспомнили, что к Кристине заходил ее приятель Вик, один из частых посетителей ее бара.

— Я убежал, потому что испугался, — говоришь ты голограмме. — Я был в шоке! Я никогда не видел... подобного.

Это правда, и черви считают это. Ты чувствовал страх. С той только разницей, что в то время еще и все инстинкты вопили убираться, немедленно, быстрее ветра, пока не...

Пока это не случилось и с тобой.

Ты можешь рассказать в подробностях, что именно увидел там, описать невероятную баллистику невидимой пули. Возможно, ты даже увидишь сбой системы, столкнувшейся с безупречной и невозможной правдой. Но скорее, они просто посчитают тебя сумасшедшим, или систему взломанной, или и то, и другое вместе. Ты застрянешь здесь надолго.

Ты должен выбраться.

— Слушайте. У вас есть хоть какие-то доказательства? Вскройте мне мозги, обыщите мой дом — я не убивал ее!

Дом они наверняка уже обыскали — ничего страшного, ты достаточно осторожен. Что же до мозгов... Ты согласен на операцию, позволившую бы полиции напрямую вытащить информацию. Ты согласен, потому что твердо знаешь, что они на это не пойдут.

Голографический следователь по-человечески поводит плечами и хмурится, имитируя смущение.

— Вик, вы ведь знаете, что подобное вмешательство в вашем случае повлечет летальный исход или, как минимум, инвалидность?

Синдром Ллевелина. Ага, ты знаешь. Любая операция серьезнее обычного сканирования ведет за собой неисправимое и постоянное нарушение работы нейромедиаторов. Подарочек от предков, слишком увлеченно модифицировавших собственные мозги. Два процента неудачников по всему миру.

— Это лучше, чем попасть в тюрьму за убийство, которого не совершал!

Ты не имеешь это в виду, и черви считывают это, но в данной ситуации такое поведение оправдано.

Ты потерял подругу.

Ты обвиняешься в убийстве.

Ты на взводе.

Ты на грани.

— Пожалуйста...

Ты пытаешься успокоиться.

— Пожалуйста. Я хочу присутствовать на похоронах.

Им нечего тебе противопоставить. Ты говорил правду, и у них нет оснований, чтобы проверять это второй раз, но уже через операцию. Не ценой твоей жизни.

Закон.

Здесь он работает, и ты умеешь им пользоваться.

Голограмма улыбается, и ты впервые замечаешь черты этого призрака. Как будто... голограмма впервые становится человеком.

Что-то идет не так.

Ты не должен замечать его, ты не должен концентрироваться на нем. Ты твердо знаешь, что это всего лишь изображение и алгоритм. Нет нужды замечать его поведение — оно прописано. Нет нужды замечать его черты — ты больше не увидишь его никогда.

Там нет ничего важного.

Так почему? Почему ты всматриваешься в него против собственной воли, на волне все тех же инстинктов? Почему инстинкты, эта свора гончих внутри твоего черепа, лают и рычат на эту болванку, имитацию, как если бы она была реальным человеком?..

Его рост чуть ниже среднего и гораздо ниже твоего. Плечи, впрочем, шире твоих. Около сорока лет. Трудно сказать о тренировках — голограмма почти не двигается, тело спрятано под формой. У него рыжеватые волосы и загорелая кожа. Европеоид с заметной примесью азиатских кровей, стандартная картина для Аркадии. Лицо человека, который часто хмурится и часто смеется. И не считает нужным удалять морщины.

Его спокойное выражение лица вдруг идет трещиной.

— Хватит с меня этого дерьма, — говорит он. Голографическое лицо улыбается с искренним весельем и насмешкой над тобой. — Хватит, Восьмерка.

Вот теперь пора паниковать, но ты не можешь себе этого позволить.

Не перед ним.

Прошло семь лет с тех пор, как тебя в последний раз называли Восьмеркой. Но ты еще в самом начале свободной жизни решил, как поступить, если снова услышишь это.

Ты должен найти его, убить его и бежать из Аркадии.

Проблема в том, что с момента этого решения прошло семь лет, и ты врос в Аркадию сильнее, чем предполагал. У тебя появились друзья, и теперь одна из них убита... Так что, возможно, стоит отодвинуть убийство и побег, пока ты не найдешь виноватых. Да и этот коп вроде бы не торопится кричать о твоем прошлом на весь участок.

Ты выпрямляешься на своем стуле, новым взглядом окидывая голограмму.

— Но я впечатлен, — говорит он. — Ты и впрямь согласен на операцию! Какой-нибудь садист мог бы и принести тебе разрешение на подпись, знаешь. Это твое, личное, или тоже часть федеральной программы?

— Я говорил, что мы были друзьями.

— То есть, личное. Хотя знаешь, если бы это было частью государственной промывки мозгов, то ты бы никогда не смог сказать наверняка, верно? И такое отчаянье... Мужик, не используй этот ход в следующий раз. Самопожертвование — это не в духе Аркадии.

Аркадия началась после третьей мировой, как свободная экономическая зона «Владивосток». Была одной из многих, осталась — единственной на континенте. И этим фактом Аркадия очень гордилась. Сразу несколько корпораций решили помириться только ради того, чтобы сохранить удобную торговую зону с низкими таможенными пошлинами, и неофициально Аркадия принадлежала им. Официально... Ну, тут вроде бы есть мэр. Наверное. Ты и в лучшие дни не вспомнишь его имя.

— Ага, я знаю. В духе Аркадии было бы наглотаться стимуляторов и убить Кристину в состоянии аффекта.

Власть корпораций — не самая приятная штука, если смотреть с позиции честного цивилизованного человека. Пока с корпоративных районов можно писать идиллическую картину, все остальные могут вариться в фактической анархии, и полиция не слишком-то помогает. Очень хорошо для Аркадии, что честных цивилизованных людей тут немного. Возможно, их отсекают на въезде.

— Какое неуважение к городу, в котором живешь.

Он отвечает равнодушно, и через секунду голограмма исчезает. За дверью слышится шум, и вскоре следователь появляется уже во плоти, с грохотом таща за собой стул. То же лицо, что и на голограмме, только вместо формы — зеленый клетчатый костюм, слишком яркий и слишком нелепый для невозмутимого служителя закона, которым он недавно был. Когда он присаживается напротив тебя, штанины немного приподнимаются, давая разглядеть зеленые же носки с узором из треугольников. Ты не знаешь, что об этом думать. У него настолько самодовольная ухмылка, что если бы не камеры и запись допроса, ты бы обязательно ударил его.

— Моя прошлая работа ничего не меняет.

И как, черт возьми, он о ней узнал?

— У вас по-прежнему нет доказательств, удерживать меня дальше — незаконно.

— О, нет, твоя прошлая работа как раз меняет все. В случае, если в преступлении подозревается Восьмерка, мы можем вскрыть твой череп хоть посреди улицы, и публика будет рукоплескать. Если рейтинги полиции снова упадут ниже минус двадцати, то я даже проверну это.

Да, да, да, ты знаешь это. Восьмерка в Аркадии — изгой общества. И самоубийца. Вот почему ты скрываешь это. Намекаешь любопытным клиентам на стимуляторы, тяжелые тренировки, а иногда и трагическую судьбу, прячешься за синдромом Ллевелина. Восьмерки — шпионы государства, пытающегося вернуть Аркадию под свое крыло. Враги и корпораций, и всех свободолюбивых жителей особой экономической зоны...

Ну, так было, пока корпорации не заключили с Россией официальный мир семь лет назад.

С тех пор вы стали просто уродами, слишком опасными для того, чтобы терпеть подобных на своей территории. Кто-то стал работать на корпорации, кто-то... ну, стал Джинном.