Доска Дионисия - Смирнов Алексей Константинович - Страница 27

— Вы в первый раз с ними едете? — Ниночкины губы лепетали, как у воспитательницы детей вдового английского лорда — изысканно и светски-безучастно.

— В первый, знаете ли. И поражен серьезностью подготовки. Никогда не думал, что добывать иконы — такое серьезное дело.

— О, вы не знаете Игоря. Он самый серьезный иконщик нашего времени. У него такого письма доски бывали — конец света! На мальчиков вы не обижайтесь, они иногда бывают непосредственны, но вполне свои ребята.

«У, уголовная шкура! Ты также лепетать будешь, когда они человека живьем закопают», — Федя вынужденно улыбнулся Ниночке, поблагодарил за прекрасный кофе и вышел в сад, чувствуя спиной внимательные взгляды прожорливых офеней и лучезарной хозяйки.

Аспид улыбнулся ему, как будто Федя был восемнадцатилетней девушкой в расцвете красоты, которую Аспид собирался соблазнить.

— Ничего, Феденька, привыкать надо. Сейчас тронемся, твой мешок уже упаковали. Ну, пошли, перед дорогой молебен отслужить надо.

«Этого еще не хватало! Перед тем как голову пробить и храм ограбить, еще молебен служат».

В гостиной собрались все участники предстоящего турне по добровольной сдаче населением художественных ценностей блуждающим ценителям прекрасного. Все чинно сели. Аспид поставил на дореволюционный американский граммофон старую пластинку Шаляпина. Beликий, потрескивающий ушедшим гениальный голос пел о Кудеяре-разбойнике и о невинно пролитой крови честных христиан. Потом все встали и расселись по машинам.

Федя, Аспид, Джек оказались в жигулях. Бледный Алекс, Воронок и офени — на газике. Ниночка улыбалась с террасы, как довоенная немецкая рождественская открытка тридцатых годов.

Разбрызгивая лужи, они мчались навстречу ожидающей их столетия добыче. Шли на пределе дозволенной скорости. Промелькали подмосковные дачи. Автомобили неоушкуйников вырвались на простор Ярославского шоссе. Первая остановка была в Загорске.

Аспид часто вырывался из Москвы через Ярославское шоссе. В Загорске у него была старая апроприированная явка — дача пожилого пенсионера-добытчика. Пенсионер все строил и обстраивал чуланчиками бревенчатый сруб дачи. В конце концов она стала похожа на деревянный лабиринт или же на упавшее на землю воронье гнездо. Аспид звал дачу «вороньей слободкой», а около тридцати квартирантов, ютившихся в этой некоммунальной гостинице, — «галчатами». Пенсионер был лыс, ходил в засаленном военном кителе с протертыми обшлагами, хотя никогда в армии не служил. Со всеми он был твердо вежлив, вежливость у него была, как деревянный намордник. Он напоил их крепким, как деготь, чаем, при этом почтительно заметив:

— Два образа ваши у меня с того раза еще лежат. Архангел Гавриил и Спаситель в терновом венце. Как с ними быть прикажете?

— В следующий раз заберем, — буркнул Аспид. Они спешили. Собственно, спешить было некуда, кругом было бездорожье, грязь, весна, но, по-видимому, состояние переезда действовало всем на нервы и было желательно поскорее приехать на место.

Обезлешенный степной Переяславль мелькнул голубым блюдцем озера. За Переяславлем они отдыхали в лесу, сидя на пнях и подкрепляясь черным кофе из термосов.

Ростов они проскочили пулей, здесь было опасно, нечисто; в прошлом в Ростове и окрестностях было проделано много рискованного.

За Ростовом у машин сменили номера. Федя получил поддельный паспорт на имя Безрукова Анатолия Сергеевича — мало ли что может произойти, никаких следов не должно оставаться.

Ярославля Аспид определенно боялся. Не доезжая до него, свернули на большак и созвали военный совет. Набег разделился. Газик из каких-то соображений решили отправить в объезд на Тутаев. Воронка, Бледного Алекса и двоих офеней с инструментами Аспид боялся везти через город. На всякий случай у банды, едущей на газике, был документ на бригаду строителей коровников. Уже несколько лет строительство шабашниками в колхозах коровников надежно прикрывало их иконную деятельность.

Федя никогда не был в Ярославле и с большим интересом вглядывался в правильную екатерининскую планировку города, который и по богатству исторических памятников, и по местоположению мог бы оспаривать у Москвы место центра Северной России. Он поделился своими мыслями с Аспидом — когда сидишь с человеком в одной машине и едешь на большое расстояние, естественно побеседовать об увиденном. Аспид нехорошо выругался и произнес энергичную нецензурную речь о жадности ярославцев и о том, что будь его воля, он бы разграбил ярославские церкви и музеи дотла, да вот только злая в Ярославле милиция — мешает. Феде стало совсем скучно и одиноко. Несмотря на весь свой меркантилизм и мечты о «прекрасном» — мраморном у моря белом собственном особняке с вышколенной прислугой, в нем дремали определенные патриотические гражданские настроения. Слушая Аспида, он еще раз убедился в его абсолютном аморализме и полном отсутствии гражданственности.

«Дай таким волю, они всю Россию по камушку растащат. А я сам зачем с ними еду? — но себя он успокоил тем, что едет не грабить, а искать фамильные ценности своих родственников. — Ну, а с этими я не от хорошей жизни связался. Довела меня зарплата маленькая».

Потом его укачало. Когда он проснулся, Джек спал на его плече, а за рулем сидел Аспид. Было уже темно. В свете фар мелькали похожие друг на друга деревни, кусты, голые деревья. Только былинно-угро-финские названия речушек на табличках отмеряли перегоны.

«Как все-таки велика и первозданно-прекрасна Россия», — только он задумался на эту серьезную тему, как Аспид радостно, по-ужиному зашипел. В столбе света металась лисица. Аспид хотел ее сбить, но лисица догадалась свернуть и исчезла во мраке. Часов в семь утра их бег приостановился. И Аспид, и Джек, менявшиеся за рулем каждые три часа, выдохлись. Аспид пошел искать, по его формулировке, «постоялый двор» и «трактир». Через полчаса они спали на половиках и пахнущих чем-то сырым, почти первобытным, шубах, зипунах, овечьих шкурах.

Старуха-хозяйка с добрыми материнскими глазами укутывала шубами ноги приморившихся неоушкуйников.

«Ах, Россия, Россия, родимая сторона», — с этими мыслями под треск растапливаемой русской печи Федя провалился в темноту. Хозяйка отпаивала их теплым топленым молоком из глиняного горшочка с поливой, собирала им в дорогу печеной картошки, не хотела даже брать денег за постой, называла их ласково голубчиками и касатиками, погладила Джека по голове, перекрестила на дорогу.

Феде было искренне стыдно перед старой женщиной, полной величественной и неподдельной доброжелательности, его начинали свербить мысли: «Лежало бы это золото до второго пришествия, и зачем я с этими связался? Сидел бы я сейчас дома у телевизора и тянул бы по рюмочке». Еще через одну изнурительную ночь они вырвались к Волге. Рассвет был хмурый, суровый. С Волги дул пронзительный промозглый ветер. Голые ветлы стучали ветками, как металлическими прутьями сломанной ограды. Недавно схлынувшее половодье набросало по пойме доски, бревна, обломки деревьев, затащило на бугор проржавевший катер. Отдельные куски льда белели, как разбросанные после обыска порванные бумаги, — солнце еще не успело произвести весенней уборки. На той стороне Волги за полосой тумана синел силуэт Спасского монастыря. Направо грудился город.

Аспид вглядывался в монастырь, как Наполеон на войска Веллингтона на рассвете битвы при Ватерлоо.

— Да, да, что-то нас тут ждет, — процедил он сквозь зубы. Вид у него был хмурый и мрачный. Он отвез Федю в старую губернскую гостиницу с чугунной лестницей и большим мутным зеркалом, где Феде отвели номер с голландской недействующей печкой и тройным окном с медными шпингалетами и ручкой.

— Ты должен здесь натурализоваться, а мне надо искать заныр и стойбище для гавриков, — Аспид взглянул на часы. — Алекс с Воронком сегодня к вечеру должны прибыть. Я им назначил встречу у районной «сельхозтехники». Безопасно, там всегда торчат грязные машины. Отдыхай. Завтра к двенадцати, на этом перекрестке.

Федя разложил вещи в номере, тщательно побрился, спустился в ресторан, долго обедал, потом не спеша двинулся по городу.