По шумама и горама (1942) (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 42

— Первая смена Бранко, Лука и Живка, марш на посты. Остальные собираем что гореть может.

— Огонь не заметят?

— Нет, Марко, очаг в углу, из окон не видать.

Ребята натащили щепок и досочек, собрали из них шалашик, зашипела спичка и маленький огонек полез вверх по сухому дереву.

Теперь бы пожрать…

— Я сейчас, — старший проводник поднялся и потянул за собой младшего.

— Куда?

— По домам пошарим, что-нибудь да осталось.

И точно, через полчаса, в пыли и паутине младший приволок добытые после прочесывания огородов полусгнившие луковицы, несколько сиротливых морковок и горсть гороховых стручков. А старший гордо водрузил на очаг маленький помятый котел и развернул тряпицу с кусочком пршута, усохшего до каменной твердости — люди думают одинаково и заначки во всех селах устраивают похоже.

Потрескивал огонь, булькала вода с наструганным в нее вяленым мясом и редкими овощами, а Глиша осматривал дом: балки из дуба, обгорели только снаружи, еще крепкие. Можно поднять стропила и перекрыть крышу заново…

— Стой! — снаружи клацнул затвором Бранко.

Мы тут же похватали оружие и заняли оговоренные позиции у окон и дверей. После команды артиллериста «Вперед!» в дверь, спотыкаясь и похрустывая коленями, пролез сморщенный дедок.

— Заходи, дедушка, — пригласила его Альбина.

— Наши, наши, — заулыбался старичок, но глаза его испуганно бегали по углам.

— Ты один или еще кто есть? — срого начал Лука.

— Один, сынки, один. Никого больше не осталось. И Варешановичей нет, и Йовичей нет, и Лакичей тоже нет, никого, — пустился он в перечисление.

— Немцы или усташи в округе есть?

— Никого нет, сынки, нечего им тут делать.

— А четники или партизаны?

— Пусто все, сынки, людей нет, еды нет, ничего нет.

— Ты точно тут ты один тут?

— Один, как есть один, — дед подсел поближе к очагу и принюхался к вареву. — Истинная правда, один, как перст.

— Почему не ушел? — не отставал от него Лука.

Дед уставился вверх, туда, где когда-то был потолок, поднял и опустил седые всклокоченные брови, раскрыл рот, но растерянно замолчал.

— Так почему?

— Хорош, — я пнул Луку в бок. — Ложка есть, стари?

Живка разделила сваренный по рецепту ирландского рагу супчик и некоторое время тишину прерывали только хлюпанье да постукивание ложек.

Доев, дед уставился на Луку и высказал засевшее занозой в душе:

— Куда мне идти? К кому? Родню кого убили, кто сам в горы ушел, кого угнали.

— Всех сразу? — недоверчиво покосился комиссар.

— Прошлой весной итальянцы прошли, бой был недалеко, сожгли несколько домов. Потом четники трех коммунистов убили. Летом усташи или домобраны, джявол их разберет… Вон там, — он показал сквозь стену, — у бука, людей стреляли. Потом немцы, потом опять четники, потом хорваты. Вот люди и ушли кто куда, а я остался.

— Что с едой, стари?

— Есть немного. В город хожу, у итальянцев сено на бобовые отруби меняю, мешок на мешок.

— Это зачем?

— Мулам сено лучше, отруби им животы пучат.

— А тебе, значит, не пучит? — опять влез наш неугомонный.

Дед укоризненно посмотрел на Луку:

— Выходит, так, сынок. Покрепче у меня желудок, чем у итальянских мулов. Муки еще немножко осталось, жаль только соли совсем нет.

Бранко покосился на меня, я кивнул.

Запасенную еще в Фоче соль он еще по дороге в Кутину сумел передать своим через партизанских связных, но примерно килограмм оставил при себе, в качестве эдакого валютного резерва — население не горело желанием нас кормить, но обмен или деньги принимало. Вот малость старику и отсыпали, чему он несказанно обрадовался.

Вообще, я как-то не так представлял себе народную войну.

Приходят веселые румяные партизаны в любую деревню, их встречают мудрые старики и радостные женщины если не цветами и хлебом-солью, то хотя бы кормят от пуза, а тут…

А тут каждый раз не знаешь, с кем имеешь дело. Вон, дедок — мы его накормили, а завтра он пойдет в город и все расскажет итальянцам, потому что мы уйдем, а ему тут жить. И так почти все.

Вот я и задумался, и спросил вслух, почему население не пошло за партизанами, и получил от младшего проводника парадоксальный ответ — не дали пограбить.

Летом 1941, когда свободная зона полыхавшего восстания накрыла десятки больших сел и небольших городков, в них немедленно, с мешками и на телегах, потянулись жители окрестных деревень. Это мне, человеку XXI века, привыкшего к хай-теку и комфорту, казалось — ну что, что можно награбить в этих бедных селениях? Отрез ткани? Связку подков? Тяжелые и неудобные башмаки? А вот местные мечтали прорваться в города, где по их представлениям находились пещеры Али-Бабы, заполненные вожделенными сокровищами — отрезами ткани, подковами, башмаками… А еще ящики гвоздей, мешки соли, бутыли керосина, серпы, косы, вилы, порох и свинец для ружей, петли для дверей и тысячи других нужных в хозяйстве вещей. Причем их много и можно набрать сразу на всю жизнь, да еще при удаче хватит детям и внукам!

Но нет.

В городах крестьянская стихия напоролась на партизанские патрули, преимущественно из скоевцев, молодых, бескомпромиссных и упертых, прямо как наш Лука. Патрульные пресекали грабежи, а уже украденное безжалостно вытрясали из мешков, невзирая ни на какие слезы и стоны.

И это запомнили. Вечное противостояние село-город, махновщина с местным колоритом.

К тому же партизаны не давали трогать мусульман, вот сербы Боснии и не рвались на помощь. Не рвались до такой степени, что в отрядах порой случался самый настоящий голод, а голодный боец — не боец вовсе.

Вот такая вот диалектика. Грабить нельзя, но без грабежей ты останешься голодным.

После спокойной ночи — старик не соврал, что в округе никого нет, но мы его на всякий случай оставили при себе — мы бодро собрались и утопали в рассвет, несмотря на желание хоть что-то закинуть в рот. Проводники обещали к вечеру вывести нас к партизанами, но нет, оставалось утешаться, что теперь мы километров на двадцать ближе к Верховному штабу.

Умываясь в небольшой горной речке я заметил пятнистые спинки форели — есть бог на небесах, и он любит партизан! Вместе с Марко, Глишей и Бранко натаскали камней и запрудили поток, потом навтыкали кольев и переплели их ветками, к удивлению проводников.

Прошлись босиком по воде, загнали в ловушку рыбу, завалили выход…

— Бойся! — описав дугу, граната плюхнулась в середину заводи.

Кто сказал, что сербы не едят рыбу? Еще как едят, особенно, если несколько дней не жрамши.

Но как по-разному… Суровый Бранко мощно работал челюстями, его кузен тщательно вытаскивал косточки, порой брезгливо морщился, но ел. Марко с превосходством опыта оглядывал сотрапезников и ловко разваливал рыбешку на куски. Живка поначалу принюхивалась, но вошла во вкус, Альбина… Альбина даром что мизинчик не оттопыривала, отделяла небольшие кусочки и пальчиками доносила до рта. И откуда это в ней, девушке из, прямо скажем, дикого горного края? Нет бы как Глиша и Небош, два живоглота, всасывать тушки чуть ли не целиком.

Проводники сначала недоверчиво следили за нами, но куда деваться, счистили кожу и принялись за слоистое, исходящее паром рыбье филе.

Эх, пропеченная на камнях форель, да еще с солью, куда лучше, чем в ресторанах Парижа энд Лондона! Туда-то я попадал в худшем случае после ужасного шестичасового голодания, а тут… ммм…

Рыба ушла влет почти вся, на утро остались только три рыбешки. Ну да ничего, запруда цела, а гранаты у нас еще есть.

Лука, закончив свою порцию, отсел в сторону, выудил из сумки блокнот и принялся строчить карандашиком в неверном лунном свете.

— Что, оперу пишешь?

— Какую оперу? — вытаращился комиссар.

— Не какую, а какому, — вспомнил я древний анекдот, — неважно. В темноте зрение испортишь, будешь, как крот, наощупь воевать.

— Сейчас, пару строк, чтобы не забыть, и все.

Мы-то нажрались и спать (ну, кто не в карауле), а Лука, оказывается, трудился над докладной запиской Верховному штабу. Состояние хорватских и боснийских партизанских отрядов, с которыми мы имели дело. Сколько новичков, сколько хоть немного опытных, потребность в одежде, обуви, питании, вооружении… Так-то да — в отрядах знание военного дела у многих ограничивается отличием дула от приклада. Ну еще знают, куда патрон совать и куда нажимать чтобы грохнуло. А стрелковая подготовка, тактика — мимо.