О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 38

– Мистер Паттерсон, если бы вы хоть иногда задумывались, то поняли бы, почему этого было не избежать.

– А я говорю, что этого можно и нужно было избежать!

– Нет! Чтобы как можно скорее вывести Тима из изоляции и излечить его неспособность понимать чувства других людей, Бадди прибегнул к самому практичному методу. Он научил Тима проявлять жалость. Я часто жалею, что сам так не могу, но я ведь всего лишь человек. Не Бадди и тем более не Тим виноваты в том, что первыми, кого мальчик научился жалеть, стали вы. Так что, если хотите, чтобы он начал уважать вас, лучше спросите совета Бадди. Он объяснит, как этого достичь. В конце концов, именно для этого и нужны Друзья: они делают нас лучше. А теперь прошу меня извинить, меня ждут другие клиенты. Хорошего дня!

С нашей первой встречи год назад положение барона изменилось. К этому я был готов. В то время он отчетливо дал понять, что у него имеются некоторые, выражаясь на очаровательный старинный манер, «ожидания».

Я вовсе не был уверен, что ему удастся воплотить их в реальность… И все же, несмотря на мои подозрения, что он в некотором роде мошенник, он мне очень нравился. В конце концов, будучи писателем-романистом, я тоже по-своему профессиональный лжец.

Итак, обнаружив необходимость наведаться к своему издателю в Париж, я написал на адрес, по которому, как оказалось, барон уже не проживал. Тем не менее он ответил – в несколько цветистой манере выразив несказанную радость, которую ему доставит обед со мной tête-à-tête[16] у него дома, то бишь в квартире, расположенной в дорогом квартале всего в нескольких минутах от места, которое парижане все еще беззастенчиво называют L’Étoile[17]. Меня это и удивило, и обрадовало: раз он переехал в подобное место, значит, его давние утверждения были небезосновательны.

Однако, как только я оказался у него, меня не покидало ощущение некоего несоответствия.

Слуга сопроводил меня в salon, обставленный аккуратно, но просто, не по моде, но и не démodé. При этом мебель здесь совершенно не сочеталась друг с другом и состояла в основном из стульев, какие можно увидеть в уличном кафе, пары подходящих столов и двух плетеных кресел. Складывалось впечатление, что эту коллекцию собрала в тридцатые годы пара не особенно удачливых в материальном отношении молодоженов, надеявшихся постепенно поменять мебель, но обнаруживших, что после рождения детей им это не по карману.

Я еще осматривал комнату, когда вошел сам барон, и его внешний вид еще более усилил ощущение неловкости. Раньше он никогда не стеснялся в проявлениях чувств, а сейчас поприветствовал меня сдержанно, любезно усадил в одно из кресел – оно ужасно скрипело! – и отвернулся, чтобы налить мне apéritif. Я воспользовался возможностью получше рассмотреть его. И заметил…

Ну, например, костюм его был чистым, тщательно отглаженным и великолепного качества, но это, несомненно, был тот же самый костюм, в котором я видел его год назад, причем если тогда одежда выглядела поношенной, то сейчас уже почти истлела. Ботинки выглядели так же: начищенные до блеска, но заметно стоптанные. В целом, что касается внешности, все, что он мог сделать для себя сам – маникюр, бритье, узел галстука – нареканий не вызывало, однако стрижкой, как я сразу заметил, вряд ли занимался лучший парикмахер Франции.

Его поведение также не соответствовало моим ожиданиям. Я запомнил его многоречивым, стремившимся произвести сильное впечатление; на смену теплоте, делавшей его приятным собеседником вне зависимости от того, была ли она искренней или нет, пришла какая-то скованность, отчего казалось, будто он выполняет формально предписанные действия.

Складывалось впечатление, что он не в состоянии… Как бы точнее выразиться? Не в состоянии сосредоточиться!

Более того, apéritif, который он мне предложил, был недостоин его прошлых предпочтений: всего лишь бокал обыкновенного вермута с долькой подсохшего лимона, брошенного туда как будто случайно. Себе же он взял лишь стакан термальной воды «Виши».

Меня поразило, что человек, который, несмотря ни на что, оставался несомненным гурманом, теперь проявляет подобную сдержанность, и я уже собирался спросить, в чем причина воздержания, однако тут мне пришло в голову, что он мог получить неприятные известия от своего врача. Или (подумал я через секунду) хочет, чтобы я так думал. Сейчас мне куда проще, нежели год назад, было поверить, что он действительно наследный барон. Впрочем, даже если ты представитель рода, потерявшего во время событий тысяча семьсот восемьдесят девятого года все имущество, кроме мизерной подачки, ничто не мешает тебе быть мошенником. Эти две роли так же легко сочетаются друг с другом, как роли автора и доверчивого дурака. Посему я воздержался от замечаний и так и не сумел понять, действительно ли его лицо омрачено тенью разочарования.

Отказавшись от второй порции плохонького вермута, я был готов уже пожалеть о своем решении повторно свидеться с бароном и собирался свести время встречи к минимуму, насколько позволяли правила хорошего тона, но через несколько минут в воздухе поплыл невыразимо восхитительный, сытный аромат, раздразнивший мои вкусовые рецепторы à l’avance[18]. Возможно, все еще обойдется. Обед, которому предшествуют подобные обонятельные вестники, должен оказаться достойным!

Однако, когда мы все-таки сели за стол, оказалось, что это не так.

Перед собой я обнаружил своего рода символические hors d’oeuvre[19]: вялый лист салата, кусок огурца, мятый помидор и немного тертой моркови, видавшей лучшие времена до встречи с mandoline[20], – и все это было сбрызнуто небольшим количеством соли и масла. В качестве сопровождения к миниатюрному пиру мне подали бокал сухого белого ordinaire[21] из бутылки без этикетки. Но перед бароном слуга не поставил ничего, только налил ему еще термальной воды, и тот рассеянно потягивал ее, не сводя взгляд с бокала, который я поднес к губам, вскоре обнаружив, что подобное вино посрамило бы relais routier sans panonceau[22]. На лице его застыло жалкое выражение. Казалось, он завидует!

Чему? Сырым овощам и незрелому уксусу?

Меня охватило такое смятение, что я утратил дар речи. По мере своих возможностей я принялся опустошать тарелку, стараясь, по крайней мере, сохранить на лице вежливое выражение. И задумался о слуге. Разве я раньше не встречал этого типа?

Когда он открыл мне дверь, я едва взглянул на него. Теперь, когда он пришел проверить, закончил ли я первое блюдо (я испытал облегчение, расставшись с тарелкой), мне удалось повнимательнее разглядеть его, хоть и краем глаза. И вот к какому выводу я пришел: да, раньше я его уже видел.

Более того, я вспомнил, где и когда. Во время моей прошлой поездки во Францию, в Ге-сюр-Сон, где тогда проходил Французский национальный конгресс научной фантастики. Между прочим, именно там я познакомился с бароном, и этот тип был тогда в одной с ним машине.

Но год назад мой знакомый никак не смог бы позволить себе держать слугу! Ему не по карману оказался даже счет в ресторане «Тертр», куда он сводил нас с женой и сопровождавших нас друзей; он задолжал мне пустяковую сумму в семь франков восемьдесят сантимов. Если он сам об этом не заговорит, я даже упоминать о ней не стану, поскольку предложенные нам тогда блюда, как он и обещал, оказались потрясающими.

Все эти несоответствия наконец начали складываться в моем сознании в определенный рисунок. Возможно, его «ожидания» оправдались, но он позволил глупой гордости соблазнить его на экстравагантность, о которой теперь сожалел? Возможно, решив, что слуга необходим при его новом положении, он нанял его, хотя сам продолжал носить один и тот же костюм и не мог позволить себе услуги приличного цирюльника? Может быть, не состояние здоровья, а экономия вынуждала его воздержаться даже от столь бедного угощения, какое предлагалось в этих апартаментах, расположенных в фешенебельном quartier, вся обстановка которых то ли поступила с блошиного рынка, то ли не обновлялась с тех пор, как то, что можно приобрести на блошином рынке, было в моде?