Тот самый сантехник 7 (СИ) - Мазур Степан Александрович - Страница 56

Дело было так…

Антон Сергеевич Иванов по кличке Шмыга вдруг остался в камере в одиночестве.

И расстроился новому подселению больше всего. Ещё в ночи его кровать стояла у окна, и он мог читать книги на верхней полке, но едва в камеру заселился следом Никита Сергеевич Хрунычев, он же — Хрущ, как его сместили поближе к параше. На нижнюю полку. Как человека, что расположен в общей иерархии пониже… Где-то в районе плинтуса.

В прошлый день давно проверенных людей Шмыги убрали. И налаженные отношения в камере дали трещину. Всё приходилось делать по новой: договариваться, присматриваться, уточнять вкусы.

«Перестройка, мать её!» — расстраивался Антон, поглядывая на грозного старикана.

В последний месяц тюрьма стремительно расселялась. Произошло это после посещения двора людьми в военной форме. Шмыга и сам получил предложение уехать подальше, на передок, как они это называли. Но он предпочитал альтернативную службу «на передке». И получать шоколадки вместо того, чтобы поближе слушать стрёкот автомата и смотреть на зарево в ночи после переобучения.

Камуфляжной романтики бывший директор управляющей компании «Светлый путь» не понимал. Как воровать — понимал. Как обманывать — знал точно. Как подставлять государство, недоплачивая налогов, но требовать от него льгот — со временем вник. А вот как идти это государство защищать с оружием в руках — не понимал. Это было выше его разумения, как и понимание Родины.

Раздумывая что же такое эта Родина, (и что он ещё бы мог у неё украсть), Антон Сергеевич уже готовился к участи быть вечным изгоем в камере на фоне постоянно понукающего его Хруща.

Того перевели, по слухам от охранника, из самой «малины», где сидели только авторитетные воры. Их даже называли соответственно — в законе. Пусть само выражение «вор в законе» было оксюмороном, но статус вора в законе имел определённое положение на зоне. А Шмыга и не спорил, потеряв покой и сон ещё с тех пор, как Хрущ им заинтересовался. Он поставил его на счётчик как новый положенец данного сообщества ещё в первые дни, как попал на зону.

По слухам, сам Хрущ обворовал половину района, нагрел стариков и знал назубок все фразы из кинофильма Джентльмены Удачи. Но в конкретную сумму ущерба его грабежи и обман так и не вылились. Сам он, набив портаков на всё теле, уверял, что наворовал на десятки миллионов, тогда как сам Шмыга ТОЧНО БЫЛ УВЕРЕН, что спёр у людей на районе, а заодно и всего государства эти десятки миллионов. Так что вопрос кто из них больший вор и тем более в законе, был открытым.

Шмыга не поднимал подобных порядков, не желая не только разговаривать по блатному, но и жить этой блатной романтикой. Его устраивали романтические романы из местной библиотеки, оголтелый онанизм на скрепящей тахте и периодический массаж простаты. Это простой мир, с простым распорядком дня с шоколадкой на вечер за труды «на передке».

Тогда как Хрущ таскал из камеры в камеру магнитофон на кассетах, который у него почему-то не забирали. И вечерами заставлял всех слушать блатные песни. А там всё от бутырки до вороваек. И лебедь на пруду мог спорить только таволгой в лесу на лесоповале.

Требование Хруща к Шмыге выдать ему миллионы со временем подутихло по зоне. Убить его так и не убили, пока рядом сидели надёжные люди, да и с охранниками он нет-нет, да ходил на перекур. Но тюрьмы пустели, людей расселяли, переводили с областей и краёв и дальше конвейеру на фронт. И вот настал тот день, когда Хрущ оказался ближе, чем хотелось бы.

Хрущ теперь мог стребовать что угодно лично.

Шмыга уже готовился к следующей тяжёлой ночке в камере на двоих со своим основным врагом, когда третьим к ним вдруг среди бела дня подселили Старкова Тимофея Вольфовича. Он же следующий за ним директор управляющей компании Светлый путь.

На полсотни миллионов Старков за неполный квартал наворовать не успел, конечно, как бы ни старался. По нему подхватились на пару лет раньше. Но оставив без отопления в холода прокуратуру, Тимофей Вольфыч тоже схлопотал немалый срок. И тоже мог считаться вором, а то и вступить в блатные ряды. Благо шоколадки не любил и предпочитал драться, вместо того, чтобы следовать «пути любви».

Но к огромному удивлению Хруща, Старков тоже чурался «чёрной кости». И чисто по-человечески в камере ему был ближе именно Шмыга. Как коллега, с которым можно было обсудить книги. И то, как ловко оба тендера выигрывали, а затем спускали на тормозах, расхищая, а порой просто спиздив всё, что было возможно. А старая инфраструктура и без капремонта ещё пару лет простоит.

Хрущ, который тоже лишился своих людей в камере при переводе, смотрел на это дело с ужасом. Заняв лучшую шконку в камере, он тем не менее, дальше не мог продвинуться ни на шаг. Годы уже не те, чтобы кого-то ломать и кидаться табуретками.

— А чего ты от него толком хочешь-то? — не понимал Вольфыч, который тоже был не пальцем деланный и смотреть на то, как старик буквально душит молодого за горло, требуя крупные суммы, смотреть не собирался. — В карты он с тобой не играл. Долги ты ему придумал. А где соль, Хрущ?

— Я таких душил, душу и душить буду! — настаивал на своём Хрущ. — Я хочу, чтобы ты понимал, как обстоят дела.

— Мало ли что ты там хочешь? — проворчал Старков. — По сути он тебе ничего не должен. Ты доебываешься чисто по беспределу. Он такой же вор, как ты и я. А если это насилие по расчёту, то шоколадки у тебя в руках я не вижу. Так что хотя бы разговаривай по-человечески.

— Я в авторитете!

— У тебя первая ходка, — хмыкнул Старков. — И сидишь ты всего лишь месяц… О каком авторитете ты говоришь?

— А ты видел с кем я сидел?

— Теперь не узнать, пока на прогулку не сходим. А судя по суете, это будет не скоро.

Положение «на хате» накалялось. Растерянный Хрущ покраснел лицом от гнева от такого попрания канонов. Он едва руками не махал с разъяснением «это не по понятиям!», но ничего не мог поделать против двоих.

Возраст не тот.

Тогда он просто забрался на шконку и задёрнул рукотворную шторку, чтобы обдумать план в одиночестве, не видя эти рожи вокруг. Противники объединились. Это минус. Но всё могло измениться на прогулке, где можно подцепить своих людей и всё исправить, объяснив попутно новому «почём фунт лиха».

«Это даже несмотря на то, что объект номер два прописался на хате как надо. Совсем не далёкий человек», — с тоской понимал Хрущ.

Но прогулку неожиданно отменили в связи с новой перетряской штата и переселения подопечных, что теперь больше походило на миграцию оленей к водопою. И до обеда в камеру на двенадцать человек загнали сразу троих, отказавшихся идти на фронт в силу «религиозных убеждений».

Один назвал себя «Старейшина Алагаморов». Двое других были молчаливыми здоровенными лбами, которых он представил, как — Блоб и Джоб. Все трое вообще отказались прописываться, сославшись на то, что Сатана про них и так всё знает. А кто не согласен, будет иметь дело с ним. С их небольшим посредничеством.

Глядя на «быков» из-за шторки, Хрущ уже слова не сказал, когда Алагаморов всецело занял вторые нары у окна, а его религиозные солдаты расположились на соседней шконке, в опасной близости от самого Хруща.

— Беспредел какой-то, — уже скорее вяло бурчал бывший положенец, который совсем недавно жил на малине, в особой камере с преференциями, а теперь ждал своей очереди у сортира и позволял себе обидные реплики лишь по отношению к Шмыге.

— Шмыга, к ноге! — в очередной раз обронил он, едва вымыл руки и присел «на пенёк», когда камеру наполнили наполовину.

Пеньком считались стулья у стола, за которым кому попало в старые времена сидеть не полагалось. А как теперь будет — вообще не ясно.

— Никуда я не пойду! — огрызнулся Антон Сергеевич, не желая отрываться от описания платья распутной дамы, что собралась на бал, где её обязательно «наебалят», судя по обещанию автора ещё в аннотации к роману и развратной обложке. — Надо — сам подойди.

Хрущ оказался в меньшинстве и обедал за столом с края, в одиночестве, когда принесли похлёбку. Ему даже пришлось самому отдавать посуду. А за доступ к общему столу вообще никто не проставлялся. Как никто не возмутился и тому, что Шмыга ест вместе со всеми, от чего Хрущ подскочил от стола, как будто тот был в плесени.