Взрослые сказки (СИ) - Изотова Наталья Сергеевна - Страница 11

Ужин был сытный и, наверное, вкусный, но я ел больше для того, чтобы заглушить голод, думая о словах Риты. Было бы злой насмешкой рассказывать девушкам в церкви сказку про хозяев усадьбы, поэтому нет ничего удивительного, что она не знала ее. Но почему в ее реплике промелькнуло это старое слово, "знать"? Ведь там давно никто не жил. Что-то не складывалось, и я решил проверить все сам — после сказки поблагодарить Дамиана, сказать, что отправляюсь спать в дом, который уже скоро буду называть своим, а потом…

— Не передумали? — голос Дамиана вывел меня из задумчивости, и я невольно вздрогнул, после пару секунд осмысливая его вопрос.

— А, сказка. Нет, конечно же нет, я хочу собрать как можно больше.

Окончательно сосредоточившись на том, что я сейчас узнаю, я сел поудобнее, приготовившись слушать и отогнав на время другие мысли.

Врач пожал плечами и приступил к привычному ритуалу раскуривания трубки, а потом неспеша начал рассказ.

Уже через месяц после смерти мужа у Эдит вырисовался круглый животик. У нее уже был сын, и они всегда хотели второго ребенка, но теперь это счастье сулило ей лишь большие проблемы — ведь трудно женщине одной прокормить двух детей. Она разрешилась от беременности темной осенней ночью, когда положенный срок еще не пришел, и повитуха сразу сказала, что дитя вряд ли протянет хотя бы сутки — таким маленьким и слабым был ее младший сын, слишком хрупким, с неестественно узкой головой. В нашей деревне никто не выхаживает ни детей, ни животных, заведомо обреченных на гибель, никто не продлевает их мучения. Однако Эдит умоляла позволить ей побыть с ребенком этот день, проститься с ним, как с последним напоминанием о муже — и ей позволили. Когда к ней пришли на следующий вечер, женщина все еще лежала в кровати, а старший сын указал место во дворе, где он, по велению матери, закопал уже холодный сверток. Больше Эдит никто не беспокоил.

Прошло время, и никто бы не стал судить, если бы она нашла себе нового мужа и опору семье. Однако Эдит наоборот стала замкнутой, хмурой и нелюдимой. Она больше не пускала на порог ни родственников, ни подруг, она прикрикивала и гнала вон идущих мимо ее дома людей, будто ревностно оберегая тишину и все большее запустение на своем участке. Многие говорили, что сильная любовь к мужу и горе двойной потери свели ее с ума — и это тоже никого не удивляло.

Пока женщина пыталась забыться в тишине, ее старший сын подрастал и как-то незаметно из ребенка превратился в юношу, а потом и в молодого мужчину. Он всегда безропотно слушался мать, но сердцу (или законам природы, как угодно) не прикажешь, и настал тот день, когда он привел в дом молодую жену. Дома в деревне всегда переходили по наследству, молодежь часто жила со стариками, чтобы заботиться о них так же, как они заботились о них в детстве, так что ничего необычного в этом не было. Девушка, приходя в чужой дом, понимала, что теперь ей придется слушаться новых правил, безропотно исполнять указания новых родственников, но она и представить не могла, какими странными окажутся они. Эдит требовала от нее полнейшей тишины, она строго-настрого запрещала ей петь за работой, разговаривать в полный голос, а за упавшую на пол швабру готова была просто поколотить. Девушка, вынужденная целый день оставаться в этих гнетущих условиях, каждый вечер с нетерпением ждала мужа с работы, чтобы иметь возможность хоть ненадолго покинуть с ним этот дом.

В тот холодный осенний день вовсю лил дождь, пожилая хозяйка, почувствовав себя неважно, легла вздремнуть, а невестка хлопотала у печи, готовя ужин и надеясь, что сегодня муж вернется пораньше. Ей было грустно и даже немного страшно в темном доме: дождь, шелестевший снаружи, барабанил по окнам, и внутри тоже где-то капало и постукивало, храпела Эдит, свистел на чердаке ветер — и даже аромат сидевших в печи пирожков не спасал от тяжелых мыслей. Девушка не выдержала и, зябко обнимая себя за плечи, тихонько запела. Вначале она прислушивалась к звукам из соседней комнаты, но хозяйка продолжала крепко спать, а песня, что часто звучала в родном доме, придавала девушке уверенности, работа заспорилась в ее руках, страх и тоска отступили.

Сверкнула молния, а спустя пару секунд громыхнуло совсем рядом — даже посуда на полках звякнула, а в глубине дома что-то упало. Но идти и проверять, что, совсем не хотелось. Эдит похрапывала, дождь лил как из ведра, и в комнате стало так темно, что девушка все же рискнула зажечь фитиль в лампе, хотя солнце, невидимое за тяжелыми тучами, еще не зашло — а ее непременно бы отчитали за такое транжирство. Но сидеть в темноте было невыносимо, к тому же она решила налепить пирожков побольше, ожидая, что вот-вот вернется муж. Продолжая тихо напевать, девушка возилась с тестом, стоя лицом к окну и выглядывая сквозь текущие по стеклу потоки воды силуэт супруга, когда почувствовала, как по спине у нее побежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Она явственно ощутила, что позади, в темной части дома кто-то стоит и смотрит на нее.

Слова застряли в горле, девушка с трудом заставила себя медленно обернуться и судорожно впилась пальцами в шершавую поверхность стоявшего рядом стола. На подрагивающей границе света и мрака застыла изломанная тень, и из темноты на девушку уставились два больших, неестественно белых, словно слепых глаза. Послышался тихий хрип, и в круг света стала вытягиваться — сучковатая палка, как вначале показалось застывшей от ужаса невестке — рука с буроватой, морщинистой, словно старческой кожей, с тонкими пальцами, на большинстве которых ногти были обломаны или сорваны, оставив лишь почерневшие пятна крови, другие же чудом держались на самом корне и торчали под прямым углом, готовые вот-вот отлететь. Длинная, словно бесконечная, тощая рука все тянулась вперед, а следом за ней показалось узкое, похожее на угольный утюг лицо, на котором можно было разглядеть лишь глаза. Пошатываясь и держась за стену, существо сделало еще один шаг к девушке, и та, наконец отойдя от своего странного оцепенения, громко закричала.

Тут же перестала похрапывать Эдит, судя по звуку упав с кровати, скрипнули ворота, послышались быстрые шаги по двору, и в дом ворвался старший сын, держа топор в руках и озираясь по сторонам. Дрожащей рукой девушка указала на стоявшее всего в нескольких шагах от нее чудище, и мужчина, замахнувшись, бросился на него, однако достать монстра не успел — выскочившая из комнаты мать повисла на поднятой руке, отбирая топор и мешая двигаться.

— Что ты де…? — мужчина захрипел, когда тонкие и не в меру сильные пальцы сомкнулись на его горле, дернулся, поднял вторую руку, но и ее перехватили и сжали так, что захрустели ломающиеся кости. Из-за нехватки воздуха и стекавшей из разодранной шеи крови перед глазами все поплыло, он выронил топор, и женщина, сжимая его, отошла на пару шагов. Она так и стояла, побледнев как скатерть, поджав губы и впившись пальцами в топорище, пока не прекращая, громко кричала девушка, пока чудище монотонно било голову в своих руках об угол печи, так что осколки разлетались по всему дому. Девушка выдохлась, перешла на визг, и Эдит, подойдя к ней, влепила сильную пощечину:

— Вот видишь, что ты наделала?! Все из-за тебя!

Но ее злой взгляд встретился уже с закатывающимися глазами без чувств падающей на пол невестки.

Когда девушка пришла в себя, то почувствовала, что руки ее крепко связаны за спиной, а тело примотано веревкой к какому-то деревянному столбу. Открыв глаза, подождав немного, пока они привыкнут к полумраку, она обвела взглядом небольшое помещение, оказавшееся подвалом их собственного дома, куда ей строго-настрого было запрещено спускаться. Свет сюда почти не проникал, но стоявшая на полу лампа очерчивала вокруг себя желтоватый круг, позволяя разглядеть валявшуюся рядом старую, дырявую перину, разломанные детские игрушки, разбросанные остатки еды и уходящую в темноту крепкую веревку.