Крымский цугцванг 1 (СИ) - Леккор Михаил - Страница 9

Он помотался бесцельно по коридорам, понял, что это бесполезно и вышел мотаться по улицам Москвы, в надежде, что к вечеру все образуется.

Всевышние ему не помогли. Вечером, когда он смотрел новости на федеральном канале, ему несколько раз врезали. Четыре раза упоминалась его фамилия и каждый раз в противовес официальной государственной политике. Создавалось впечатление, что это жесткий русофоб, желающий гибели России.

— Да ты страшный зверь, Романов, — пробормотал Дмитрий Сергеевич, — тебя надо посадить за решетку во благо всей страны и показывать туристам как образину.

Сказал и почувствовал, что так могут и сделать. У нас в стране всегда было без проблем нацарапать на бумажке обвинение. Что при царе, что при коммунистах, что в ХХI веке. И все, сиди и пахни. Сначала вешали революционеров на столыпинском галстуке, затем давили ежовыми рукавицами, потом Андропов посылал в спецпсихбольницы, а в очередной раз сменилось государство, то президенты садили в тюрьмы по придуманным обвинениям. Не он первый, не он последний.

Он не выдержал, сходил на кухню, выцедил тоскливо большую рюмку коньяку. Сопьешься так, Сергеич, — пожурил себя. Выпил еще одну, прочувствовался. Эх, жизнь моя жестянка, да ну ее на фиг!

В комнате загудел фон. За вечер первый звонок.

Он прошел в комнату, посмотрел, кто звонил. Не повезло.

Кажется, это был домашний директора. Ох, как ему не хотелось отвечать! С каким бы удовольствием он совсем выключил фон, отрезав себя от внешнего мира, налил бы еще рюмку коньяка и, потихоньку смакуя, размышлял бы о превратностях мира.

Вместо этого он включил вызов. Это действительно был директор.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — сухо сказал он.

Романов ответил, стараясь, чтобы голос не звучал излишне напряженно.

— Дмитрий Сергеевич, мне сейчас приходится общаться с множеством людей из научных кругов и не очень. Ваше дурное выступление в «Дискуссионном клубе» не поддается никакому объяснению. Но я все-таки пытаюсь вас отстоять. — Директор бросил на него острый взгляд. — Не из душещипательных соображений. Отстаивая вас, я отстаиваю институт. От вас сейчас требуется одно — пишите, как водится в таких случаях, объяснительную. И постарайтесь не выглядеть там совсем уж идиотом. Вы все-таки доктор наук.

Уже отключаясь, директор напоследок так же сухо поздравил его со строгим выговором по институту. Директор был у них юмористом и даже в такое тяжелое время нашел возможность пошутить.

Делать было нечего. Он включил таблетку миникомпа и начал вымучивать из себя объяснительную по вопросу, почему он такой дурак и как с этим нужно бороться.

Самое смешное было в том, что виноватым он не был. В чем каяться — в терроризме? Подрыве престижа государства? Опоздании на работу?

Аввакума сожгли. Разина четвертовали. Пугачеву уже просто отрубили голову. Дальше — проще. Инакомыслящих вешали и расстреливали.

Пришел его черед…

Наутро он проснулся в дурном расположении духа и тела. Мало того, что просидел почти до четырех часов утра за объяснительной запиской, так еще происходило это под коньяк и боржоми, от чего сегодняшнее пробуждение было дежа вю вчерашнего. Давно он так не напивался, да еще два вечера подряд.

Холодный душ и крепкий чай привели его в более нормальное состояние. Хотелось верить, что на дворе не 1937 год и даже не 1975, а он не еврей, за что ж его расстреливать или изгонять из страны?

Нет, он не переполнял мочевой пузырь со страха. Романов мало боялся с тех пор, как ему исполнилось десять. А уж после тридцати боятся было совсем смешно. Как-то гадко все было. Словно ему предстояло окунуть руки в дерьмо перед «обчеством». И стыдно перед теми, кто за него пострадает.

День прошел как сон пустой…

Он то бесцельно смотрел в комп, пытаясь из себя что-то выжать, то шатался по однокомнатной квартире.

Настроение еще более ухудшилось, как только в очередной раз загудел фон. Надо было его вообще отключить. Зарефлексировал вчера, подумает народ, струсил. Прямо как любимая им Англия — заварит кашу, а потом прячется на своем острове. Плюнул бы на все и радовался жизни.

А теперь что делать? Пришлось изобразить приличествующее лицо — мужественное, стойкое борца за правду до последней капли крови. Желательно бы только чужой.

Номер фона оказался незнакомым. Можно бы было проследить по трансследу, но ему не захотелось ломать голову, да и не очень он в инфотехнологиях разбирался. Сейчас увидит, кто осмелился позвонить ослушнику.

Лицо оказалось тоже неизвестным. Поначалу он удивился. А потом Дмитрию Сергеевичу оно показалось по выражению и блеску глаз знакомым. И почему знакомым он понял с первых слов.

— Я не буду представляться, из какой организации, — приветливо сказал звонивший, — подполковник Селезнев, ваш куратор.

Дмитрий Сергеевич стиснул зубы. Он и не предполагал, что в их цивилизованное время, стоит ляпнуть слово, так сразу тебе звонят чекисты. Как стервятники, ей Богу, быстро запах падали почувствовали. Да еще слово-то какое придумали — куратор.

— Вы только не думайте ничего плохого, Дмитрий Сергеевич, — попросил человек из органов. — Ни арестовывать вас, ни устраивать за вами слежку никто не собирается. Мы ж цивилизованные люди. Даже дело на вас еще не открыли.

Вот как — даже дело…

— Когда и куда явиться? — деловито поинтересовался Дмитрий Сергеевич.

— Нервы на месте, — констатировал Селезнев, — как хотите. Хотя в нашу епархию вам еще не следует появляться. Зачем?

Знаете, за вами будет носиться хвост из журналистов. Он и сейчас уже болтается, нам пришлось отсечь несколько человек от вашей квартиры. А уж фон ваш осаждают, как только он не сгорел. Так что с вас даже причитается за спокойную жизнь. Иначе бы ни одной минутки без звонка не было.

Вот как! Дмитрий Сергеевич удивился его заботе, а потом снова удивился, но по другому поводу. Как он не понял — действительно запахло жареным, а его еще не один журналюга не поймал. Это тоже стервятники, хотя и другого рода. Что ж он раньше не понял, что уже под колпаком.

— Давайте так, — задумчиво сказал Селезнев, — если у меня к вам будут вопросы, или у вас ко мне, созвонимся и встретимся где-нибудь на улице. Не возражаете?

— А если я возражу? — решил поставить задачку органам Дмитрий Сергеевич.

— Да вы шутник, право слово, — обрадовался за него Селезнев. — Ладно, кланяюсь, но не прощаюсь, вы мне нужны будете, скорее всего, уже сегодня.

Не дурите только, — попросил напоследок подполковник, — смертной казни у нас нет, каторги тоже, так что беспокоиться не о чем. Максимум — комфортабельное жилье со всеми удобствами и несколькими коллегами для веселья на несколько лет за казенный счет.

Фон погас. Хороший психологический пассаж выдал Селезнев. Смертной казни у них действительно в стране нет. Как же ему повезло!

Романов усмехнулся. Не перекусить ли ему «на радостях»?

Едва он успел дойти до кухни, чтобы поставить чайник на плиту, как фон снова загудел. Прости Господи, иной раз единожды за месяц позвонят, да и то номером ошибаются. А тут колпак навесили, и то прорываются.

Звонил Щукин. Заведующий осунулся, скулы заострились. Дмитрий Сергеевич почувствовал себя виноватым. М-да, Романов, бесстыдная ты сволочь, как людей подставляешь.

— Я, как понимаешь, не с добрыми новостями, — грустно сказал Щукин.

— Да мне уж звонил директор, — вяло ответствовал Дмитрий Сергеевич, — получил строгача.

— Это еще не все.

Щукин замолчал, не договаривая.

— Увольнение, — понял Дмитрий Сергеевич.

— На директора очень давят, — пояснил Николай Аркадьевич, — сильно давят, я бы уже сломался. Он сейчас, несмотря на вечер, поехал в президиум академии наук, оттуда позвонил мне по разным там делам. А тебе просил передать, что если институт выживет, то через некоторое время попытается вернуть. А пока никак. Ты ныне прокаженный, от тебя одни проблемы. Так что одевай рубище с колокольчиком, как в средневековье.