Крымский цугцванг 1 (СИ) - Леккор Михаил - Страница 14

Алексей Антонович Ларионов был человеком колоритным. Насколько Дмитрий Сергеевич знал, дипломатом он был кадровым. Это, правда, не значит, что вышел из семьи дипломатов. Нет, родом он был из семьи сибирских крестьян. Карьеру сделал своим хребтом. А несколько лет назад соорудил громкий финт из трех пальцев — будучи послом во Франции, публично поддержал российскую оппозицию. За это был сразу же отозван на Родину, а уже в России разжалован и, поскольку не раскаялся, с позором изгнан из рядов дипломатов.

Однако, как оказалось, Ларионов поступил дальновидно. Рейтинг соединенных демократов во главе с Мануйловым, которых он поддержал, постоянно рос. На последних выборах Мануйлов победил. Соответственно Ларионов, ставший далеко не последней шишкой в лагере демократов, шагнул по дипломатической лестнице на несколько ступенек, став сразу министром иностранных дел.

Лысоватый, с животиком, демонстрирующим недостатки сидячего образа жизни, он, тем не менее, быстро внушал к себе доверие, только заговорив. Говорить он умел — энергично, но мягко и красиво.

Вот и сейчас, легко уловив неприятие Романова к роскоши, он начала разговор именно с нее:

— Как вам моя приемная? Это я настоял. Знаете, у меня, по должности, бывает много дипломатов, пусть удивляются. Сам-то я люблю скромность. Это моя комната отдыха, — министр обвел жестом стены, приглашая посмотреть, — здесь мы, с вашего позволения, поговорим. Благо, разговор будет совсем неофициальным.

Подчиняясь магии голоса, Дмитрий Сергеевич посмотрел на убранство комнаты отдыха. Что ж, вкус у министра есть, не откажешь. Скромные стены, укрытые зеленоватыми портьерами, несколько картин, книжный шкаф, два диванчика, стол. Все на месте, все по делу.

До разума Дмитрия Сергеевича дошли слова министра о неофициальном разговоре. Как интересно, он же не политический или культурный деятель, чтобы его приглашать таким образом. Скромный доктор наук… или уже не скромный? Или господин министр желает его неофициально облаять за дискуссию?

Дмитрий Сергеевич с любопытством посмотрел на министра.

Ларионов, увидев интерес в глазах гостя, нажал на незаметную кнопку на стене около одного из диванчиков.

Появился Невоструев.

— Геннадий Леонидович, нам, пожалуйста, — он вопросительно посмотрел на Романова, — чай? — увидев утвердительный кивок, — чай и все, что к нему полагается.

Секретарь ушел, а министр предложил сесть на диванчики в ожидании чая.

— Вы, скорее всего, понимаете, Дмитрий Сергеевич, что интерес к вам вызван после «Дискуссионного клуба». Вы были неподражаемы и неоспоримы. Настолько неоспоримы, что смешали правительству все карты и изменили настроение общества. По всем опросам, официальная точка зрения к настоящему времени не пользуется популярностью. Вот так. Мы хотели подогреть славянофильские настроения, а подогрели интерес к Западу.

И что особенно печально для меня. Я ведь считаюсь одним из сильных ораторов. А вы меня заклевали как практиканта посольства. И как — на виду у всей страны, интеллигентно и доказательно показали министру иностранных дел, что в иностранных делах он ничего не понимает!

Зашел секретарь. И хотя это, казалось бы, один из ближайших сотрудников, Ларионов при нем замолчал.

Хотя, скорее всего, это была лишь эффектная риторическая пауза.

Романов заерзал. Вроде бы хвалит его министр, но так, как будто ругает. Хочется верить, прислужников не вызовет, выкидывать с парадной лестницы.

Отхлебнув чаю из чашки и дождавшись, когда они останутся вдвоем, министр, заметив некоторое смущение гостя, продолжал:

— Впрочем, ладно, претензии не к вам, а к Поликарпову. Его команда отбирала состав и вообще организовывала диспут. С него и спрос. Мог бы и поскромнее найти ученого. Захаров ведь сидел и тихонько блеял, когда его спрашивали. Еще бы двух — трех чуть активнее его и сцена состоялась. А вы зверь! Если бы знать, надо было вас выставлять на нашу сторону, а не Бармалея Домешника.

Ларионов проницательно посмотрел на Романова:

— Как я понимаю, несмотря на риторику выступлений, наши позиции особо не различаются. Главное, как ставить вопросы. Несмотря на казалось бы прозападное ваше выступление, англофилом вы не являетесь.

Он вопросительно посмотрел на Романова.

Дмитрий Сергеевич ответил благодарным взглядом. Наконец-то нашелся один грамотный человек, который не спешит обвинять его в космополитизме. Хотя и не это обидно, космополит так космополит. Так ведь русский он и хочет остаться русским не только по крови, но и по культуре. Дуракам это не объяснишь, но за умных неприятно.

Ледок неприязни к министру, обвешавшим приемную драгоценными фитюльками, окончательно растаял.

Он помолчал, не зная спрашивать, или нет, поднабрался решимости:

— Вы должны знать, почему меня едва не сожрали после передачи, несмотря на гарантии? Все шло к этому — и я, и институт. Уже и комиссия работала.

— Испугались? — довольно улыбнулся Ларионов и осекся, взглянув в спокойные, подернутые ледком глаза. Так смотрит человек, который не просто знает, что будет впереди. Ему на все даже не наплевать, он смотрит на это как на возню муравьев под ногами.

— Извините, — министр заерзал почти так же, как парой минут раньше Романов. Заговорил тише, словно размышляя: — Ну, институт вряд ли прикрыли, несмотря на все усилия академика Максимова. А вот вас бы помяли. Любое государство — это средство подавления, — без всякого смущения ответил министр. — Когда оно встречается с кем-то, не вписывающимся в общие рамки и не желающим ему подчиняться, то его подавляют. А гарантии… гарантии действовали бы, если бы вы нас не побили. Захарова же вон не тронули.

— Вот как, — сказал Дмитрий Сергеевич, ничуть не удивляясь.

— А как вы хотите? — в тон ему сказал министр. — Вы же не маленький ребенок, когда развились на телевидении, должны были понимать, на что шли. Я лично не собираюсь перед вами извиняться.

И только не вздумайте мне здесь рассказывать, что ТАМ, в государствах Европейского Содружества или Штатах по-другому. Там, конечно, степень свободы выше, но заканчивается все одинаково — либо ты идешь на сотрудничество с государством и в рамках этого пользуешься определенной свободой, либо тебя давят. По-разному, иногда весьма интеллигентно, но от этого этот процесс другим не становится. Бьют до тех пор, пока, извините, фекалии не вылазят.

Вот и у нас, — подчеркнул министр, — все стало мягче. Вас же не арестовали, не поставили к стенке или не отправили в Сибирь. Нет, всего лишь немного потравили. Ну, уволили вас, так устроились бы вы в школу или там дворником, а через год директор института взял бы вас обратно. Компетентные органы этому бы не препятствовали. Все мягко и демократично.

— Легко вам говорить, — как бы ужаснулся Дмитрий Сергеевич.

— Что делать. Я сам прошел через это. Знаете ведь, наверное, был уволен, полгода перебивался с хлеба на воду. А вы, вижу, почти смеетесь надо мной. Сильный вы человек, Дмитрий Сергеевич.

— И что же помешало довести до конца? Ведь уволили уже. Осталось только дать возможность устроиться дворником. Поучили уму разуму. И посмотрели бы, как я буду махать метлой на исправительно-трудовых работах. А вместо этого все остановили. И даже организовали откат. Я так понимаю, не без вашей подачи.

Ларионов помедлил, словно размышляя, стоит ли с собеседником говорить на эту тему. Решился, поставил кружку с чаем на стол, и, нагнувшись к Романову, почти шепотом заговорщически сказал:

— А вот для этого я и пригласил вас сюда.

Ларионов допил почти остывший чай и отставил от себя опустевшую чашку. Достал из ящика стола пачку сигарет, долго разминал и принюхивался к вытащенной сигарете. Дмитрий Сергеевич с некоторым удивлением присматривался к этому церемониалу. Обычно табачный дым пропитывал всю обстановку в помещении и ему, как человеку некурящему, легко было определить, курит его собеседник или нет. Здесь, кажется, не курили. Или курили?