Маленькая Птичка большого полета (СИ) - Тулина Светлана - Страница 36

Спуститься, что ли? Помочь женам хозяина и господина, как и положено хорошей наложнице? Не были бы они такими противными да заносчивыми, эти девицы…

Впрочем, отворачиваться и следовать примеру слуг — ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу — тоже не особо хотелось, тем более что вопят эти дуры громко и поспать все равно не удастся. Хадидже задумчиво разматывала пояс-ханди, еще ничего для себя не решив — шелковая лента шириной в локоть и длиной не менее дюжины все равно мешаться будет, если вдруг что, лучше заранее снять. Даже если и ничего.

— Лей, пока держу! Прямо в глотку ей, тварюке!

Айше перехватила Мейлишах за шею, сзади. Мейлишах чуть подергалась, а потом вдруг обмякла, словно лишившись чувств. Но когда Акиле подступила к ней вплотную со своим кувшинчиком, внезапно ожила, ухватилась обеими руками за плечи Айше и, используя ту как опору, обеими ногами ударила Акиле поддых, отбросив чуть ли не в противоположный конец двора. А заодно уронила и не ожидавшую ничего такого Айше, еще и упав на нее сверху. Кувшинчик оказался металлическим — не разбился, откатился, звякая по брусчатке и марая маслянистой отравой белые камни. На ноги Акиле и Мейлишах поднялись почти одновременно — и одинаково неуклюже, обе прижимая левые руки к животам и скособочившись. Только Акиле еще и шипела, ругаясь на вдохе, а Мейлишах сразу отступила к стене, прижалась к ней спиной. Она не кричала, не звала на помощь — знала, что бесполезно. Кёсем далеко, не услышит, а других таких идиоток в Дар-ас-Саадет больше нету, чтобы перечить женам Османа и лишать их невинного развлечения. Удирать Мейлишах тоже не собиралась — она собиралась драться. Возможно, насмерть.

— Ах ты тварь! Не хочешь по-хорошему, я и так твоего ублюдка выковырну!

Очень даже возможно, что таки и выковырнет — в правой руке Акиле сверкнуло острое лезвие.

Ну вот, напрасно Хадидже переживала, чему-то эти девицы все-таки учатся. Может быть, даже и справятся, при этом не зарезав ни себя самих, ни друг дружку. Может быть… А зарежут — так и тоже хорошо, может, даже и лучше, а что вообще прекрасно — так это то, что Хадидже ни при чем. Что бы там во дворике ни случилось. Совершенно.

Блеск лезвия завораживал, Хадидже не могла оторвать от него глаз. Руки все делали сами, на ощупь и независимо ни от глаз, ни от мыслей. Пропустили конец пояса сквозь резную балюстраду и навязали скользящий узел вокруг угловой балясины. А потом, зажав полотнище за спиной локтями, оперлись о бортик и перебросили Хадидже через край такой уютной крыши.

Глупые руки. Но что поделать — какие есть!

Шелк прохладный, гладкий, скользить по такому — одно удовольствие, даже не обожгло, только змеиное шипение ткани, трущейся о кожу. В тишине пустого дворика оно прозвучало… Хадидже даже затруднилась бы сказать, как именно, но очень достойно.

Так, как надо.

— Ой, и кто ж-ж-же это у нас-с-с такой крас-с-сивый да без охраны? С-с-смелый такой! Не боится попортить с-с-свою красоту…

Босые пятки ударили о камень, пожалуй, слишком сильно — теперь шипела уже сама Хадидже. Но это даже и к лучшему — убедительнее получилось.

— Ты еще откуда взялась? — неуверенно развернулась к новой сопернице Акиле, выставив лезвие перед собой. И ведь уверена, глупая, что вся из себя такая страшная да вооруженная! — — Я и тебя порежу на лоскуточки, если не уберешься с дороги! Вали отсюда!

— Это вы валите, откуда пришли, с-с-сявки! Пока я не разозлилась.

— А то что? Драться полезешь? Да я таких…

Акиле, похоже, вновь обрела уверенность и высокомерно вздернула подбородок. Скверно. Таких надо ломать намертво, раз уж ввязалась. И сразу, иначе действительно опомнится.

Хадидже сплюнула — так, чтобы плевок лег точно перед загнутым носком туфли Акиле, заставив ту отдернуть ногу, тем самым окончательно потеряв лицо: можно было и не отдергивать, плевок бы все равно не попал.

— Много чес-с-сти! Если я разозлюсь, действительно разозлюсь — ты сама с-с-сдохнешь.

— Ха! Грозилась одна такая… — вздернула подбородок Акиле еще выше, хотя раньше казалось, что выше уже невозможно. Но тут Айше, все это время молчавшая и рассматривавшая Хадидже с подозрением, вдруг побледнела, расширила глаза, подскочила к подруге и что-то горячо зашептала той на ухо, одновременно делая в сторону Хадидже знак от сглаза. Хадидже расслышала не все, только:

— Это та самая… кто свяжется… глаз плохой… не жилец… иблисово отродье… евнухи говорили...

От себя добавлять ничего Хадидже не стала. Зачем? И так достаточно. Улыбнулась только, как могла более приветливо и многообещающе.

Султанские жены вздрогнули. Обе.

— Да больно надо связываться… — фыркнула Акиле не очень уверенно.

— Вот-вот, — поддержала ее вторая. — У нас и других дел полно.

— Правильно. А этих все равно здесь скоро не будет. Папочка говорит, гнилую кровь нужно выжигать! Каленым железом!

И они пошли к темному провалу арки, в глубине которого маячили бледные лица любопытных служанок. Резво так пошли, хотя и гордо. Хадидже удержалась от того, чтобы шугануть их в спины какой-нибудь особо непонятной мантрой (которую они наверняка приняли бы за страшное проклятье) и посмотреть — побегут или нет? Подошла к Мейлишах.

— Ты как?

Мейлишах оценивающе посмотрела на бывшую подругу. Моргнула.

— Нормально.

— Помочь?

— Сама дойду.

Хадидже обвела дворик взглядом, сдернула с крыши пояс, все это время полоскавшийся на легком утреннем ветерке, словно странный штандарт то ли победившей, то ли проигравшей армии.

— Пошли-ка лучше к Кёсем.

Теперь дворик обвела взглядом уже Мейлишах — особенно долго задержавшись им на выплеснувшихся из-под арки служанках, как ни в чем не бывало начавших заниматься повседневными бытовыми делами и делавших вид, что совершенно не замечают двух наложниц, одна из которых одета не совсем подобающе, а другая так и вообще почти раздета. Кивнула, хмурясь:

— Да, пожалуй, ты права. Лучше к Кёсем.

Вот и все. Словно и не было ссоры, охлаждения и почти двухмесячного молчания.

Но прежде чем проводить подругу к Кёсем, Хадидже подняла закатившийся под стену узкогорлый кувшинчик и плотно заткнула его пробкой. Разлилось не все, судя по бульканью, в кувшинчике оставалось не менее половины отравы, предназначенной для Мейлишах.

Вот, значит, и незачем ему просто так валяться где ни попадя. Пригодится.

Мама…

Мокро. Холодно. Надо еды. Надо тепло. Надо... Мама?

Есть мама. Нет еды.

Есть еда. Мамы нет.

Сложно.

Мама добрая. Мама хорошо. Но мамы нет.

Мокро глазам и хочется мамы. Хочется громко. И еды. И чтобы сухо. Потом еды хочется больше. Больше чем чтобы сухо. И еще больше. И еще. Мокро глазам и громко. Громко! Громко!

Злая не-мама дает еды. Делает сухо и тепло. Хорошо. Но теперь хочется мамы и снова мокро глазам. И громко.

Злая не-мама злая! Делает больно. Снова дает еды.

Мамы нет. Но есть еда. И сухо. И тепло. Злая не-мама не мама. Но еда. Сухо. Тепло.

Хочется спать.

Спать…

* * *

Мама?

Мама!!!

Мама хорошо. Мама гладит, поет хорошо. Мокро глазам и громко, но не потому что плохо и надо, а потому что хорошо.

Сложно.

Раньше было просто. Хорошо, тепло, спокойно. Но темно и скучно. Скучно — хорошо? Не было мокро, не было холодно, не было надо еды или сухо. Было просто и хорошо. Давно было. Потом стало ярко и холодно. И больно. И сложно.

Когда больно, надо громко. Когда надо еды или сухо, тоже надо громко. Сильно громко. Тогда дадут. Добрые сразу дадут. Злые — потом, когда сильно громко. Раньше злых не было, была только мама. Мама добрая.

Добрые хорошо.

Но злых больше.

Мама добрая, мама хорошо. Но редко. Почему?

Сложно…

* * *

— Хадидже, скажи… правда же, он хорошенький?! И красивый! Красивый, правда?

— Конечно.