Маленькая Птичка большого полета (СИ) - Тулина Светлана - Страница 19

А Хадидже — еще большая умничка.

Нет, не случайно хасеки Кёсем тянула так долго, не по злой прихоти или какому капризу — по воле богини тянула она, не иначе. Она должна была проникнуться достоинствами Кюджюкбиркус и подобрать ей не менее достойное имя, соответствующее и единственно подходящее, а такое важное дело не терпит спешки. Ну и что, что султан или даже шахзаде в любой миг может заменить это волшебное имя новым, но сейчас это имя ее, она его заслужила по праву, а Кюджюкбиркус осталась в прошлом, как и Шветстри ранее. А богиня проследит, чтобы и новое имя, буде сменит оно Хадидже, было не менее важным и значащим. Это Хадидже понимала и во всем полагалась на волю богини.

А еще она понимала, что имя обязывает.

Хадидже бинт Хувайлид, первая и до самой своей смерти единственная жена пророка Махаммадда, мир ему, была женщиной сильной и умной, дочерью богатого купца, вершившей все дела своего обширного дома и посылавшей караваны во все уголки обитаемого мира. А главное — и это особенно сладко грело сердце — она сама предложила пророку Махамадду, мир ему, жениться на ней, и он, величайший из людей, не посмел обидеть ее отказом.

Ах, какое имя! Какие дает надежды, какие заманчивые открывает пути и возможности…

— Что здесь происходит?

Калфу Кюмсаль, чтоб ее иблисовы отродья всю жизнь за пятки кусали! И как же не вовремя вошла она в массажный зал, у Ясемин только-только получаться начало!

Ясемин ойкнула и отпрыгнула от каменной плиты, словно скорпионом укушенная. Младший евнух, совсем еще мальчишка, пискнул, скатился с теплой массажной плиты и скорчился под ней, подтянув колени к груди. Но убежать он больше не пытался, Хадидже хорошо его запугала, в красках расписав, что бывает с младшими учениками евнухов при их неподчинении бас-гедиклис самой хасеки Кёсем — тем более, если эту бас-гедиклис зовут Хадидже. С десяток набившихся в зальчик малявок-гедиклис, которые еще миг назад подсматривали и старались запомнить все что можно к собственной пользе, быстренько поотворачивались и сделали вид, что их совершенно не интересует происходящее у массажной плиты, да и никогда не интересовало вовсе. Только Мейлишах шагнула вперед, спеша защитить подругу и принять на себя гнев наставницы, так не вовремя вошедшей в парильню.

Но не успела. Хадидже оказалась проворнее, ужом ввинтившись между ними.

Имя обязывает.

— Прошу простить, госпожа, но все происходящее целиком и полностью только моя вина! Это я настояла, чтобы мы еще раз повторили урок о доставлении ночных радостей!

Главное — улыбаться приветливо и открыто, и кланяться пониже, наставницы все это любят, а Кюмсаль, возведенная в калфу совсем недавно из простых массажисток — так и особенно.

— В парильне?! На массажной плите?!

Ох ты, Иблис! Она же усматривает в этом скрытое оскорбление, намек на ее собственное недавнее прошлое…

Хадидже склонилась еще ниже.

— Разумеется, госпожа! Ведь высокое искусство массажа способно доставить ничуть не меньшее удовольствие, чем танцы на ложе, и я как раз показывала подругам некоторые приемы, которыми старательные и мужелюбивые жены Калькутты радуют своих повелителей.

— Да что ты могла показывать?! Ты ведь даже не икбал! На тебя ни разу не падал благосклонный взгляд ни самого султана, ни его сыновей! Ты ни разу не переступала порога его спальни! Что может ни разу не избранная знать о ночных удовольствиях?!

Ах, какие неприятные слова «ни разу», причем трижды повторенные! Кюмсаль осознала, что никто тут не имел наглости отпускать обидных намеков в ее адрес, и слегка успокоилась. Но, успокоившись, тут же перешла в наступление, сочтя своим наставническим долгом поставить на место зазнавшуюся гедиклис. Пусть даже та и любимая ученица самое хасеки Кёсем… или, скорее. именно потому, что любимая ученица.

Это она, допустим, зря. Еще неизвестно, кто кого тут на место поставить сумеет — новоиспеченная малоопытная калфу, которая старше Хадидже совсем не намного, или же сама Хадидже, одна из «доверенных девочек» Кёсем!

И, разумеется, поставить так, что никто не сумеет обвинить ее в непочтительности.

— О, что вы такое говорите, госпожа?! — Хадидже всплеснула ладошками, наивно округлила подведенные черным воском глаза и разок-другой моргнула накрашенными ресницами, на пробу. — Как же мы сможем стать икбал, если не будем все-все-все знать о ночных удовольствиях?! Ведь мы же разочаруем султана, госпожа! В первую же ночь! Он останется недоволен нашей глупостью и неловкостью! И велит прогнать неумелых с ложа, а то и казнить! О, госпожа, сжальтесь над бедными! Мы не хотим прогневить султана!

Теперь сморщить лоб, словно собираешься плакать, поднять сурмленые бровки к переносице и моргать часто-часто. Такое трогательное отчаянье обычно утихомиривало самых свирепых калфу, вот и Кюмсаль не оказалась исключением: поморщилась недовольно, но смягчилась и проворчала уже почти миролюбиво:

— Еще даже и не примерив рубашку избранной-гёзде, уже пытаешься влезть в халат хасеки? Действительно, ранняя пташка.

— Меня зовут Хадидже, госпожа, — сказала Хадидже со всем возможным смирением, но твердо. И с преувеличенной покорностью потупила ресницы, чтобы пристально рассматривающая ее Кюмсаль не заметила, как сверкнули гневом глаза такой всей из себя вроде бы несчастной и впавшей в отчаяние гедиклис.

Кюмсаль не заметила. Она совсем о другом думала, когда рассматривала Хадидже так пристально. Это стало понятно сразу же, как только она заговорила снова:

— Ну так и чем же таким особенным мужелюбивые жены Калькутты могут порадовать своих повелителей? И почему ты так уверена, что этого не знают в Саду Тысячи Наслаждений?

Говорит вроде бы насмешливо, да и губы кривит презрительно. А у самой в глазах любопытство. Да оно и понятно: жизнь прислуги в гареме скучна и однообразна, а калфу, в сущности — та же прислуга. Мало удовольствия целыми днями напролет пытаться вдолбить нужное в головы глупых гедиклис. Хадидже теперь знает это не понаслышке, на собственном опыте убедилась. Тяжела доля калфу!

— О, очень многим, госпожа! — Хадидже снова всплеснула ладошками, разулыбалась, при этом лихорадочно раздумывая над тем, что же теперь делать, что показывать и о чем говорить. С мужьями калькуттских жен все понятно, с султаном она бы тоже не растерялась, но Кюмсаль — не султан, и один Иблис знает, чем можно удивить и порадовать слишком любопытную наставницу, а что только еще больше ее прогневит.

«Катание жемчуга»? На словах будет выглядеть слишком просто, а бус подходящих под рукою у Хадидже нет сейчас, не показать. «Игра на нефритовой флейте»? Ну об этом даже малышня по углам шепчется. «Три узла на одной веревке»? Не выйдет, его именно что втроем делать надо. И если Мейлишах может подхватить и справиться с ролью второго узла, то на Ясемин в этом смысле нет ни малейшей надежды. Что же делать бедной перчатке? Как угодить наставнице — а значит, и богине?

И, подумав так, Хадидже вдруг поняла, что в этом вопросе содержится и ответ.

Перчатка!

Вернее, «подруга-перчатка»! Вот то, что надо.

Показывать «подругу-перчатку» вовсе не обязательно, и даже если на то пошло, вовсе и невозможно толком показать такое, это именно что объяснять надо, на словах, как тетя Джианнат объясняла маленькой глупой Шветстври, причем без лишнего благоговения, используя вместо священного деревянного жезла простую толкушку для проса.

Рассказывала — и надеялась, что ученица поймет правильно. И потом уже, когда понадобится, сама все исполнит как надо, хотя и на ощупь. Тетя Джианнат надеялась — и наверняка надеялась и богиня. А Хадидже, в свою очередь, может лишь надеяться оправдать их надежды.

Главная же прелесть в том, что этот прием неизвестен не только Кюмсаль, но и даже самым опытным Дар-ас-Саадетским икбал. Если, конечно, среди них нет другой «тайной перчатки богини». Впрочем, даже если и есть — тети Джианнат у них точно не было!

Решено.

— Ну например, госпожа, можно доставить дополнительное удовольствие мужу внутри тела другой наложницы.