2134: Элемент (СИ) - Извольский Сергей - Страница 53

«Спасибо фон Хоффману за предупреждение», — сопроводил взглядом падающие фигуры Никлас.

— Доктор! Лучше остановите свои организмы! — заговорил Никлас, снова оборачиваясь к Оберхойзеру. — Напоминаю, что я здесь по приказу императорской власти для решения вашего вопроса! Просто я всего лишь попросил ваших клонов оставить леди фон Хоффман с нами, потому что без нее не смогу выполнить полученное указание! Если еще кто-то попытается меня атаковать, я восприму это как ваше нападение на меня лично и приму решительные меры.

Пока выдавал эту тираду, Никлас лихорадочно размышлял, а сколько здесь вообще может быть клонов? Хватит ли у него если что патронов — к вальтеру оставалось три неполных магазина.

— М-ммм-мм!! — промычала что-то Женевьева из-под полоски скотча.

— Леди, вас пока никто не спрашивает, — посмотрел на нее Никлас. — Так что, доктор? Давайте жить дружно?

Оберхойзер, который заметно впал в панику при виде легко истребляемых клонов, так и стоял с открытым ртом. Взгляд его бегал, но похоже выглядящий добропорядочным бюргером вивисектор уже начал осмыслять сказанное Никласом.

— Да вы хоть знаете, сколько стоит каждый из этих организмов? — посмотрел Оберхойзер на безжизненные тела клонов.

— Не знаю и знать не хочу. Более того, мне плевать. Еще раз, последний, прошу вас меня услышать: у меня есть задание, я намерен его выполнить. Если леди Женевьева будет находиться в камере где-то в ваших подвалах, она не сможет попытаться вас убить, а я не смогу ее устранить. Вы это понимаете?

— Я рассчитывал на…

— Мне плевать, на что вы рассчитывали.

— Я буду жаловаться на вас в канцелярию…

— Если не прекратите истерику, я вам сейчас выбью четыре передних зуба, и фавофаться вы на меня будете фначала фтоматологу. Ферштейн?

Никлас краем уха — у него был очень хороший слух, услышал, как хмыкнула под замотанным скотчем Женевьева. Оберхойзер же в этот самый момент охнул от наглости сказанного. Он открывал рот как выброшенная на берег рыба — но уже не от испуга, а краснея от ярости и сходу даже не найдя, что ответить.

— Доктор, честно сказать я не испытываю к вам приязни, но я сейчас на вашей стороне как простой исполнитель воли государства, — успокаивающим тоном произнес Никлас. — И давайте вы не будете мне в этом мешать. Как насчет ужина?

— Ужина? — оторопело повторил Оберхойзер.

— Ужина. Дорога к вам долгая, я успел поспать и проголодаться, а у вас вон стол как дорого-богато накрыт.

— А…

— Ну вот и славно, тогда давайте уже садиться.

— А…

— Да-да, конечно, попросите кого-нибудь убрать тела. Если ваши организмы, как вы их называете, не будут делать резких движений, когда появятся в зале, я не буду в них стрелять.

Женевьеву Никлас усадил спиной ко входу в зал, сам сел напротив, положив пистолет на белоснежную плотную скатерть. Оберхойзер, находясь в заметной прострации, вернулся на место во главе стола. Когда все расселись, двое клонов-горничных медленно и без резких движений зашли в зал и поочередно вытащили тела на лестницу. Больше ничего убирать не пришлось — крови на полу не было. Вообще.

Когда убитых клонов убрали, Никлас с нескрываемым удовольствием принялся за еду, отдавая должное мастерству повара. Оберхойзер на контрасте вяло ковырялся в тарелке, переваривая все только что случившееся и заметно при этом нервничая, покрывшись потом. Никлас его понимал — в такой ситуации он и сам бы заметно нервничал. С другой стороны, Никлас и вивисектором никогда бы не стал, так что вряд ли бы в такой ситуации оказался бы.

— Доктор, скажите, а как вы относитесь к справедливости? — поинтересовался Никлас, откладывая последнюю тонкую кость от порции великолепно приготовленных ребрышек, буквально таящих во рту.

— Сч-ч-читаю, что справедливость — это торжество закона.

Оберхойзер не сразу справился с голосом — пока Никлас ел, он заметно перенервничал. Но смотрел прямо, не опуская взгляд. Заметно злясь при этом — похоже, понемногу начиная в уме прокручивать варианты как и кому он будет жаловаться на действия столь много возомнившего о себе специального агента Особого Отдела, устроившего здесь самодеятельность.

— Хм, интересно. Первый раз слышу такую интерпретацию справедливости. А какого закона, божьего или человеческого? — поинтересовался Никлас, тщательно вытирая пальцы, жирные после ребрышек.

— Законов государства, конечно же!

— Ну да, ну да, — покивал Никлас. — А я вот все же бы хотел поговорить с вами о другом. Слышали, наверное, из Евангелия: когда сын человеческий придет со своими ангелами, тогда он воздаст каждому по делам его. Получается, что в божьих законах есть прямой запрос на справедливость?

— Чушь! Ерунда! — Оберхойзер вспылил и даже хлопнул ладонью по столу.

— Не очень понял, что здесь чушь?

— Вы верующий?

— О нет-нет, что вы, я разве похож на верующего? С религией я разошелся много лет назад! — эмоционально взмахнул руками Никлас, видя, как разглаживаются черты взъярившегося было доктора.

— Я давно разошелся с религией, более того — с детства я поклонник творчества Артура Кларка. Слышали о таком писателе?

— Молодой человек, в иной ситуации я мог бы счесть оскорбительным подобный вопрос.

— Прошу простить, просто как иллюстрация сравнения, — примиряющееся поднял руки Никлас. — Так вот, Артур Кларк, как вы наверняка знаете, был атеистом и считал все формы организованной религии худшей формой «вируса разума»…

Никлас говорил и видел, как доктор удовлетворенно кивает.

— Так вот, я это к чему. С момента поступления на опричную службу я получил доступ ко многим закрытым документам. И вот недавно в журнале столетней давности прочитал интервью сэра Артура, где в частности были такие слова: «Одна из величайших трагедий человечества заключается в том, что мораль была захвачена религией»

— Без сомнений, — легко согласился доктор. — Сэр Артур был умным человеком, одним из…

— Еще сэр Артур сказал, — перебил Оберхойзера Никлас. — Еще сэр Артур сказал, что основа морали на самом деле очень проста и вообще не требует религии. И звучит она так: «Не делай никому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе».

После этих слов наступило полное молчание. Никлас с замершей на лице полуулыбкой смотрел в окаменевшее лицо Оберхойзера, который явно осмыслял услышанное. Женевьева — которая так и сидела за столом с закрытым скотчем ртом, взглядом показывала, что тоже хочет принять участие в разговоре. На ее взгляды Никлас, впрочем, внимания старался не обращать.

— Вот о чем и веду речь, — взял Никлас аппетитно выглядящий круассан с большого блюда. — Я же не зря спросил вас о справедливости. Получается, что и в религии — вплоть до самых крайних форм обскурантизма «око за око», так и в образованном просвещении в высшей его форме прогрессивности, а мы думаю можем считать труды сэра Артура именно этой самой формой, есть запрос на справедливость. Так ведь, доктор?

— Николай Андреевич, мне хочется знать, к чему именно вы ведете.

— Александрович.

— Что?

— Да не важно, — махнул надкушенным круассаном Никлас. — Вы не волнуйтесь, доктор. Мое мнение о справедливости никого не интересует — как бы я к вам не относился внутренне, называя мысленно вивисектором или душегубом, например — это же надо, детей потоком на лабораторном столе убивать во имя собственных амбиций, у меня есть прямой приказ и я готов его выполнить. Вы в жерновах государственной машины, так что ваше будущее уже предопределено. Сейчас Женевьева фон Хоффман примется вершить свою месть, делая это с патетической речью на устах, я попытаюсь ее остановить и убью в процессе, а вы вернетесь к приятной беззаботной жизни, забыв случившееся сегодня как страшный сон… кстати, попробуйте съесть еще вот этих мягких французских булок, рекомендую. Удивительно, насколько вкусные.

— Это круассаны, — машинально поправил Оберхойзер.

— Я знаю. А это панграмма.

— Что⁈

Похоже, доктор уже начинал терять самообладание — последний вопрос прозвучал резким вскриком. Машинально поправив Никласа про круассаны, он только сейчас начал понимать смысл только что им сказанного.