Наследник Каладана (СИ) - Херберт Брайан - Страница 31

Мысли барона завертелись. Эта схема сильно походила на ту, которую он уже использовал с Картелем – действительно, хороший способ играть за две стороны, в том числе и в команде сына ур-директора. Но он старался не выказать излишнего энтузиазма.

– А каков мой интерес в вашем восстании? Мое положение и без того высокое – я управляю одним из самых ценных сиридар-феодов Империи. Дом Харконненов ведет на Арракисе операции со специей уже восемь десятилетий. Ради чего мне ставить все это под угрозу?

Якссон вновь пожал плечами:

– В краткосрочной перспективе – ради огромного богатства и прибыли. А в долгосрочной, когда восстание достигнет своей цели – создания консорциума независимых торговых миров, которые не находятся под сапогом Коррино – только представьте, каким влиянием будет обладать Дом Харконненов! Вы станете одним из самых могущественных людей в новом Содружестве. Сможете даже называть себя Императором, если захотите.

Не подозревающий об этом частном разговоре Раббан заорал из-за соседнего ряда:

– Дядя, он чист! Выходите к нам!

Барон ничего не ответил и понизил голос, обращаясь к лидеру повстанцев:

– Мне надо это обдумать.

– Специя нужна мне прямо сейчас, друг мой, – и большая партия, в знак вашего искреннего интереса. В противном случае толку от вас не будет. И прошу, не оскорбляйте мой интеллект, утверждая, будто у вас нет собственных тайных запасов. Продать этот меланж я смогу и по своим каналам – у меня еще остались связи в КАНИКТ.

Барон выпятил нижнюю губу, размышляя. В конце концов, эта схема подставляет его не сильнее, чем прямой выход на черный рынок через Малину Ару. Если его схватят за руку, он всегда сможет свалить все на повстанцев, сослаться на шантаж с их стороны. Его голос стал тверже.

– Я покопаюсь в своих… возможных запасах и посмотрю, что смогу сделать. Как мы будем держать связь?

Ухмыльнувшись, Якссон протянул ему компактную проволочную катушку.

– Здесь все инструкции. Буду рад плодотворному сотрудничеству.

– Дядя! – вновь завопил Раббан.

Барон больше не чувствовал легкости в ногах, несмотря на гравипояс. Он выкрикнул в ответ племяннику:

– Мы закончили! Скажи бурсегу Трейсону, что мы сейчас выйдем!

Но когда он обернулся, то увидел, что Якссон Ару уже исчез где-то среди ниш со складированным оборудованием.

«Я знаю, что нахожусь в камере пыток, хотя это совсем на нее не похоже».

Пытка была внутри, и несмотря на то, где блуждали его мысли, Гарни Холлик оставался в темнице на Ланкивейле. Мучения превратились в рутину, но Гарни все равно не позволял себя сломить.

Оранжевая Католическая Библия давала ответы на все вопросы. «Не верь свидетельствам органов чувств, когда твоя душа знает обратное».

После того, как Раббан и барон улетели на Арракис, прибыл новый мучитель. Извращенный ментат злорадно издевался над ним, применяя гораздо более тонкие трюки, нежели грубая сила Твари. Он вторгался в разум Гарни, увеличивая его страдания. Питер де Врие использовал наркотики, особые звуки и мощные методы внушения, чтобы заставить Гарни видеть нечто совершенно отличное от реальности. Наслаждаясь процессом, не торопясь, ментат провел серию интенсивных допросов, один за другим, пытаясь вытянуть все слои информации о Доме Атрейдесов. Верный подданный герцога сопротивлялся и терпел, и в глубине души ему казалось, что де Врие и его подручным вовсе не нужны никакие важные сведения. Они уже заполучили послание герцога Императору Шаддаму. И теперь ментат Харконненов просто играл с ним, потакая своей садистской натуре…

Питер де Врие заставлял жертву страдать ради страданий. Он вынудил Гарни заново пережить самые страшные моменты жизни, ко многим из которых Раббан самостоятельно приложил руку. Например, то, как Тварь убил родителей Гарни у него на глазах, потому что молодой трубадур осмелился петь песни, высмеивающие барона Харконнена. Или то, что Раббан сделал с сестрой Гарни, Бхет. С ней он поступил гораздо хуже, похитив и отправив в публичный дом для жестоких развлечений харконненских солдат. Когда Гарни попытался спасти Бхет, Тварь изнасиловал ее и задушил до смерти на глазах брата, заставив его смотреть на это из рабской ямы.

За долгие годы службы у Атрейдесов Гарни не забыл ни единой секунды из этих ужасов, но воздвиг вокруг них мысленные стены и похоронил свою боль глубоко под шрамами. Недавние сеансы пыток Раббана оживили эти воспоминания, и теперь Питер де Врие сыпал соль на свежие раны.

Но воля Гарни по-прежнему оставалась крепка.

«Средь бури зла стоим мы неколебимо, как самое большое дерево», – думал он, цитируя еще один свой любимый стих.

Поэтому палач-ментат применял галлюцинации и кошмары, столь же мучительные, как и реальные воспоминания, но которыми можно было управлять, чтобы вызвать дезориентацию и боль.

К примеру, однажды Гарни испытал дикий ужас от ощущения, что его живой мозг вырезают из головы, а затем медленно удаляют все внутренние органы – кишечник, печень и почки – и выкалывают глаза. Все это казалось абсолютно реальным, и когда он попытался кинуться с обрыва в объятия смерти, то очнулся от наркотического дурмана и обнаружил, что цел и невредим.

А потом Питер де Врие повторил это снова.

Теперь безумный ментат и его помощники что-то делали с ладонями и пальцами Гарни, выворачивая суставы и ломая кости. Давление и боль были невыносимыми… и все же Гарни упорно отказывался кричать, говоря себе, что все это происходит лишь у него в голове.

Неожиданно наркотики и внедренные внушения вызвали в воображении райские картины – он бежал к берегу спокойного океана, видел цветы на каладанских утесах – и в то же время чувствовал ужасную боль в распухших пальцах. Единственный зрительный образ, который мог видеть его разум – это прекрасный мир Атрейдесов, в то время как физически он испытывал исключительно мучения.

Пальцы были сломаны, кисть раздавлена, а в ушах звучала только приятная музыка бализета, укрепляя Гарни в мысли, что он, возможно, больше никогда не будет играть на своем любимом инструменте. Невероятная боль!

Утешения приносили лишь райские пейзажи Каладана – теперь картинка сменилась горным лугом, заросшим цветами. Его мучитель хотел перепутать, исказить и сплести ощущения боли и красоты в одно целое, но Гарни цеплялся за эти безмятежные образы, черпая в них силу, не поддаваясь связанному с ними отчаянию. Он думал о луге как о месте, где мог бы поиграть на своем бализете, сочинить и спеть песню о любви.

Целую вечность назад, в другой жизни, он любил красивую юную девушку с темно-каштановыми волосами и кожей медного оттенка. Оба они были еще подростками, и она говорила, что тоже любит его. Ее имя вертелось в голове, ускользая, пока не расцвело в сознании, как луговой цветок:

Мимия.

Чем все это закончилось? Гарни не мог вспомнить, но, поскольку его песни о любви получались всегда печальными балладами, он предположил, что ничем хорошим. Если бы Раббан нашел ее, то убил бы. Закончилась ли жизнь Мимии болью и страданиями, которые Харконнены так хорошо умели доставлять?

Но всплывший обрывок дополнительных воспоминаний подсказал, что Мимия просто бросила влюбленного Гарни, сообщив, что ее чувства принадлежат кому-то другому, и оставив его страдать от разбитого сердца. Так давно… и так банально по сравнению с прочими пытками, но по-своему мучительно.

Изощренный ментат нашел это воспоминание глубоко в подсознании Гарни и вытащил на поверхность, растравляя давние раны.

Теперь Мимия шла навстречу Гарни по гротескно-яркому лугу с чересчур огромными цветами, распугивая бабочек. Цветы доставали ей до колен, юбка шуршала по ним, пока она приближалась.