Витязь в кошачьей шкуре (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна - Страница 10

Он отвел правый глаз от окна и прицелился к печке. Если вскочить на нее и забиться как можно глубже за трубу — пожалуй, зверюга Васеньку не достанет. А то сигануть на полати… Вон те досочки над дверью верно они и есть. Ох уж этот древний быт, понавыдумывали всякого…

«Бразды пушистые взрывая…» И вот что это за пушистые звери такие, которых решил предать жестокой смерти поэт Пушкин Александр Сергеевич?

Волк подбежал к вишне. Луша отстегнула поводок.

Василий уже успел с волком познакомиться, правда, издалека.

Жил тот на вольном выпасе. И глазищи у него были синие.

Будка у волка все-таки имелась. Когда появлялось начальство из столицы, серого водворяли в нее, и он лязгая цепью о проволоку, бегал вдоль двора от крыльца до поленницы и обратно. Начальство издали сверяло с описью номер на ошейнике и уезжало удовлетворенное. А волк получал свободу. До следующего визита.

И к лучшему. А то мещанам и селянам, приходящим в управу по разным надобностям, пришлось бы разворачиваться и в ужасе разбегаться прямо от калитки. Ну или провожатого вызывать. А это неоправданное раздувание штата.

Волк ствол вишни нюхать не хотел. Он вообще повел себя странно. Сперва плюхнулся на хвост-полено и потер лапой нос, словно прятал его от чего-то или пытался что-то извлечь. Потом шумно вздохнул, открыв пасть и свесив, как тряпку, розовый язык. И только потом приник носом к комлю, трусцой оббегая дерево посолонь.

Луша статуей недоумения застыла рядом.

Волк обогнул волшебную вишню трижды, как по законам сказки, и все-таки след взял. Еще раз принюхался и потрусил, приблизив нос к земле, в сторону кустов на краю поля, обозначающих ручей. Зелень там была сочная и густая. Может быть, ольха, может, бересклет… Василий в этой зелени понимал немногое. Вот береза — там все понятно, белая с черными полосками. И сок.

Тут он опомнился, видя, как Луша вслед за волком скрывается в кустах. А если это надолго?

Он был беззащитен! Он был душераздирающе одинок!

Баюн хотел изящным прыжком покинуть избушку Марфы, но испугался. Осторожно повернулся на подоконнике задом, постаравшись не сбить герани, и спиной полез в открытое окно. Вытянул левую заднюю лапу и стал нащупывать засыпанную песком завалинку. Та почему-то не находилась. Баюн вонзил когти передних лап в подоконник, а правой задней — в бревна под окном.

Марфа заверещала. Василий подался назад, когти разжались, и он шлепнулся в хрустящую траву. Посидел, приходя в себя, и рысью метнулся в кусты вслед за Лушей и волком.

Качание веток отчетливо отмечало их путь, и потеряться Василий не боялся. Разок только провалился в жирную грязь, выбрался и стал яростно вылизываться. Луша подсохшую лужу перескочила, а вот волк оставил в грязи отчетливые отпечатки огромных лап. И Василию захотелось знакомиться с ним еще меньше. Но служба!

Высунув голову из-под ракит, баюн наблюдал, как волк важно, приклонив нос к земле, выходит на берег и… теряет след.

Волчара забегал кругами, заметался. Несколько раз вернулся по собственным следам. След врага упорно терялся в речушке, ровно в том месте, где в травянистом береге была прокопана кем-то песчаная глубокая канавка — спуск к воде.

Волк задумчиво поводил башкой и, ахнув в воду и обдав заругавшуюся Лушу снопом ярких брызг, переплыл переплюйку, пытаясь отыскать следы злоумышленника на другом берегу. Но там тоже пробегал напрасно.

Они с Лушей прошли вверх по течению и вниз по обе стороны речки — запах вишенного воришки пропал. То ли тот прошел по течению вверх или вниз намного дальше, то ли взлетел, как утка, и растворился в местном населении.

Волк оказался дальше бесполезен. Оставалась только засада.

Когда детективы возвратились под вишню, их настигла Марфа с кувшином, горлышко которого было обвязано белой чистой тряпицей, и долго ругалась, что баюн поцарапал ей подоконник. А потом вручила Луше кувшин, пахнущий парным молоком.

В свою бытность мужчиной Василий относился к молоку более чем прохладно, включая творог, сметану и ряженку. Может быть, потому что это было не настоящее молоко, а молочный продукт с консервантами или даже растворенный в воде порошок. А может, просто вышел из того возраста, когда растущему организму молоко необходимо.

Но тут от одного запаха сошел с ума. И выплясывал, кидая коленца, пока не получил дома свою порцию. Благо, оно и остыть не успело.

Ученые пишут, что молоко котам вредит. А тут очень даже наоборот. И Василий слизывал с губ теплую пену и урчал от счастья, пока Луша не призвала его и волка за собой.

В засаду сыщики сели, когда солнце коснулось нижним краем верхушек соснового бора и стало медленно проваливаться в него, как в море, просвечивая янтарем стволы. Тени сосен легли на луг, делая его полосатым, и все тянулись и тянулись аж до болота. Лениво перекрикивались в белесом небе вороны. Одуряюще пахла полынь.

Туман наползал с реки, белыми прядями, как паутиной, оплетая траву и ноги пасущихся на лугу коней. Щекотал нос баюна холодной влагой.

Волк рядом негромко чихал. Соседство кота ему не очень нравилось, но детектив прикрикнула на обоих, и ради дела на сотрудничество они пошли.

Прежде чем устроиться в копешке, внутри которой Луша разрыла ухоронище для всех троих, баюн попытался разнюхать вокруг вишни чужие следы. Учуял бабку Марфу, мышей, воробьев и чей-то щекочущий кисловатый запах, который не смог идентифицировать. Вероятно, так пах предполагаемый враг.

— И тихо… — прошипела Луша, заталкивая в копешку спутников и укладываясь на живот, чтобы между соломинками не терять молодильную вишню из виду.

Солнце зашло. На небо взбиралась луна, и звездочки, как просяные зерна, сияли во все густеющей синеве. Вишня негромко шелестела, звеня листочками. Пчелы и шмели ушли на покой, цветы на правой половине дерева закрылись. Но вокруг все еще витал сладковатый аромат и запах вишен, провялившихся на ветках.

И тогда он пришел.

Он, наплевавший косточками под деревом и оставивший белые длинные царапины на серой коре.

Видать, Василий заснул и какое-то время продрых, как положено коту, не замечая времени. Левый его бок грелся о Лушу, правый охлаждала сырость, идущая от земли. Шерсть трепал ветерок, пробравшийся в убежище. Василий дернулся, рассуждая, что правильное место его не в засаде, а на печке, и он туда сейчас уйдет. И тут же дернул ухом от легчайшего шороха. Это была не трава, не сучья и не мышь. Мышей он не слышал вообще, хотя до того сопящих полевок в поле хватало, он чуял даже тех, что устроили себе гнезда из травы и мирно дрыхли — в отличие от честного кота.

Что-то мышек спугнуло, что-то страшное. Но точно не сам Василий. Он обратился не только в слух, но и в зрение, и с восторгом отметил, что оно у кота идеальное — хватало малейших отблесков света, чтобы они, отразившись от кошачьих зеркальных глаз, позволили ему увидеть пятьдесят оттенков серого, и жемчужного, и…

Он придушил в горле испуганный мяв.

Он ожидал всего. Увидеть жар-птицу и схватить ее за наглый огненный хвост. Или когтистого змея-цмока, вылезшего из речки полакомиться вишнями — потому что в этой речке-переплюйке по возрасту и размеру змею стало мало места, и коряга выбралась наружу, чтобы омолодиться. А пока карабкалась на древо, оцарапала кору.

Ну, наконец, каких-то местных безголовых хулиганов с грабельками, желающих продать молодильные вишни на рынке за большие деньги. Граблями нагрести можно много, вот и повредили листья и ствол. Ну как будто клюкву в промышленных масштабах собирали.

Да что угодно когтистое и крылатое баюн там увидеть собирался. Но никак не привидение. Что-то светлое, мохнатое отиралось спиной о ствол и плевалось косточками. Их шлепки собственно и разбудили Василия.

Он предупредительно мяукнул.

— Тихо… — прошелестела Луша, одной рукой поглаживая кота за ухом и этим давая знать, что мяв услышан, второй зажимая пасть волку, без раздумий готовому кинуться на врага. — Погодим еще немного.