Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич - Страница 23

Прошел месяц, прежде чем я стал часто бывать в доме Аминта. Мы говорили с ним о жизни и об эллинах. Он нравился мне, когда рассказывал о стоиках и о своем учителе, гимнасиархе. Он был наивен и нерешителен, он видел чернеющий виноградник, но не знал, как по-своему спасать его, и не предчувствовал гибельного порыва варварской бури. Я ломал голову, чем же он сможет помочь мне в моем деле, но не сомневался, что Азелек указала мне верную тропу.

Вечерами в доме Аминта руки Невии вновь ставили передо мной блюдо с мясом и кувшин вина. Все было почти как прежде.

Настал вечер, когда Невия улыбнулась мне, как прежде.

"Одиссей еще далеко - у острова Цирцеи", - усмехнулся я про себя и пролил вино.

Странный знак приковал мое внимание: я увидел на столе неподвижную, широкую полоску вина и быстрый ручеек, стремившийся к краю. Но прежде чем вино закапало на пол, ручей влился в полоску и, расширяя ее, потек по краю стола.

Аминт, удивившись перемене во мне, позвал меня по имени. Я невольно поднял глаза, но вид мой, вероятно, был столь отрешенным, что встревожились оба - и Аминт, и Невия.

- Что с тобой? - робко спросила Невия.

Какими словами мог я ответить им? Я прозрел связь наших судеб, и она поразила меня. Мне открылось вдруг, что вся моя жизнь, все мои странствия, все мои познания и вся моя сила оказались лишь ручейком-притоком тихой и ровной судьбы Аминта. Не мне, а ему, наивному и несмелому юноше, суждено было исполнить то, о чем смутно грезил я. Ему суждено было достичь той цели, о которой томилась моя душа, мучаясь средствами ее достижения. Я не видел, как удастся ему, Аминту, исполнить. Он шел вперед наивно и прямо, не ведая ни о своем высоком назначении, ни о высокой цели. Мне показалось, что ему и не положено о том узнать: ясность души позволяла ему достичь вершины, до которой не могла подняться моя всепознающая сила.

Последняя истина открылась мне: в царстве живых я - при Аминте. Все, что пережил я до сего дня, и все, что умел, могло теперь слиться всего в одно-единственное слово, сказанное в свой срок. Если же сравнить судьбу Аминта с кораблем, то моя судьба должна была послужить ему мачтой, если только не одним из многих весел.

Правда была такова, но несправедливая, страшная несоизмеримость ошеломила меня. Я, Эвмар-Прорицатель, "понтийский маг", побеждавший огонь, воду, железо и ненависть "посвященных", пришел в царство живых стать слугой, а не багаратом. И не тяжелые победы, и не горькие плоды познания, а всего лишь единое слово, пока что не переданное юнцу, не искушенному ни в жизни, ни в знании, - вот что до поры реет надо мной всесильным Гением-хранителем.

И тогда, в миг жестокого прозрения, я впервые осознал, сколь высоко поднялся я не в познании, а в гордости, сколь выше своего народа почитал я себя самого, радуясь своей силе и победам над теми, кого считал сильными, - над прорицателями и "посвященными". Они, горстка опасных отщепенцев, умели убивать и повелевать, но признав в них ослепшую силу, я ослеп сам: на их силе я вознес себя, не разглядев, что за тенями, похожими на живых людей, нет ничего, кроме холодных пустот Аида.

Что мог я сказать Невии и Аминту, в один миг пережив мучительный вихрь откровений. Не меньшей силы, чем пройти сквозь железные врата Мемфиса, стоило мне смягчить взор и улыбнуться, сославшись на внезапный приступ головной боли.

- Это случается с детства, - попытался я успокоить моих гостеприимных хозяев. - Если не высплюсь.

Невия недоверчиво нахмурилась и сказала слова, которых раньше избегала:

- Я знаю, там, за нашими стенами, ты увидишь одного из своих врагов.

Я покачал головой и ответил, как мог искренней:

- Нет, Невия, просто мне слишком редко доводится согреться у добрых очагов. Так редко, что, отогревшись, душа начинает болеть, как отмороженная рука.

С того вечера минуло всего два месяца, но, по-моему, прошла целая жизнь, более долгая, чем десять странствий Одиссея.

Дни мои сокращались, а я искал и не находил правду, зерно которой обязан был бросить в жизнь младшего сына пресбевта.

Боясь упустить Слово, я боялся упустить Аминта из вида даже на один час.

Чутье подсказало мне, что я не сумею нанести ему вреда. Я рассказал ему всю свою жизнь, день за днем. Я поведал ему о своих муках и сомнениях. Мы побывали и у роксолан Фарзеса, и у меотов. Невия поначалу сильно тревожилась за Аминта, но наконец и ее женское сердце прозрело, что беды не будет.

За короткое время нашей дружбы Аминт быстро переменился. Его губы стали прямее и строже, а в глазах появился ровный свет сильной мысли. Но и в этих переменах я еще не видел исполнения своей судьбы.

Теперь же цель близка - это я понял вчера, в недобрый день.

Утром мы стояли на Южной башне и молча смотрели, как вдали тянется в небо черное облако. Горела Белая Цитадель.

- Это сделали не варвары, - с уверенностью прирожденного провидца сказал Аминт.

- Ты прав, - кивнул я. - Твои глаза окрепли.

- Враги отца, - добавил Аминт, пристально взглянув на меня.

- Да, - ответил я. - Наши враги.

Аннахарсис нанес нам сильный удар. Эту схватку я проиграл.

- Ты знал? И не мог спасти Цитадель? - спросил Аминт резким голосом, крепла и душа его - он уже начинал судить.

- У нас были хорошие гонцы, - сказал я. - Гестас, сын Мириппа. Он обогнал время, спеша в Цитадель с приказом. Но Феспид - он запутался в своих собственных хитростях Я не смог спасти Цитадель. Не сумел. Хотя ее участь и не была решена богами.

- Я так понимаю, что кавалерия не успела к ним на выручку - и в этом твоя вина, - подумав, решил Аминт.

- Не только в этом, - ответил я.

Мы помолчали.

- Пожар в храме Аполлона Простата и в Цитадели - события, связанные между собой? - спросил Аминт.

- Да - зачинщиком, целью и средствами, - ответил я.

Даже если смерть дожидается тебя завтра, но ты не знаешь ни часа ее, ни обличья, она кажется более далекой, чем та смерть, что ждет тебя еще год, но ясен ее час и виден роковой перекресток дорог, и взмах клинка, и облака на небе - последнее, что успеешь запомнить всего на один миг.

Я увидел свою смерть сквозь черное облако над Белой Цитаделью и поразился краткости своего срока, хотя давно предчувствовал его. Мне осталось всего полгода. Полгода - на исполнение судьбы. Я увидел и перекресток дорог, и час, и тусклое зимнее солнце у самой закатной кромки. Аннахарсис - мужественный враг: его не смутит злая магия моей гибели.

Человек же, кичащийся званием "понтийского мага", должен обидеться на богов за столь невзрачную смерть. Не в образе воина в золотом шлеме и с грозным мечом двинется она ему навстречу, а в обличье подлого плебея подкрадется со спины.

В тот миг, когда я выйду из городских ворот и, миновав мост, стану пробираться сквозь путаницу повозок и прохожих, чья-то рука спустит тетиву, и мне вдогон с крепостной стены полетит стрела с сарматским оперением. Ее свист напугает ребенка на руках у старухи. Он вскрикнет, - и старуха, и мать ребенка, идущая позади, чуть собьются с шага. Потому не острие, но лишь оперенный хвост скользнет по волосам старухи, даже не испугав ее. В тот миг острие уже коснется моей шеи.

"Слава богам, Невия вовремя оставила меня. Я слишком люблю самого себя - в этом она права", - так подумал я и вспомнил строки Лукиллия:

"Круг генитуры своей исследовал Авел-астролог:

Долго ли жить суждено? Видит - четыре часа.

С трепетом ждет он кончины. Но время проходит,

Что-то не видно; глядит - пятый уж близится час;

Жаль ему стало срамить Петосирсиса: смертью забытый,

Авел повесился сам в славу науки своей".

Раз уж смерть показала свой лик, значит, я на верном пути, и тайна Слова скоро откроется мне. Так подумал я, стоя на стене рядом с Аминтом.

- Я не понимаю тебя, - настороженно произнес Аминт, присматриваясь ко мне. - Ты вздохнул с облегчением.