Би-боп - Гайи Кристиан - Страница 23

С момента своего дезертирства из-за проблем со здоровьем он не притрагивался ни к чему, даже к капле алкоголя. С Сюзанной они избегали мест, где была музыка. Мест, где выпивают. Часто это одни и те же места. Симон чувствовал, как через его спину проходит легчайшее, едва ощутимое колебание. Он выпил немного вина.

Инженер вздохнул. Я уже думал, мы не справимся, сказал он. Вздохнул еще раз: Благодаря вам я смогу провести нормальные выходные. Он потянулся. Я смогу — и он перечислил все, что сможет: заняться своей женой, своей дочерью, своим садом, который весной требует ухода. И потом перебрать свои марки.

Ах вот как, вы филателист, сказал Симон. И подумал о Сюзанне. Эта задержка, должно быть, вызвала у нее досаду, подумал он. Не то чтобы заядлый, сказал инженер, но марки я люблю, это правда, причем с самого детства, любовь к ним привила мне мать, она сохраняла их для меня, она получала много писем со всех концов света.

Желая выказать себя приятным собеседником, Симон подумал было спросить у него, чем его мать занималась в жизни, почему получала столько писем из разных уголков земли. Отказался. Тогда вместо этого подумал было рассказать, что и он сам, когда путешествовал, никогда не упускал возможности отправить открытку или письмо Сюзанне, зная, что она отдаст марку малышу. Отказался. Так, он бы вспомнил время, когда у него все шло хорошо. У него не было ни малейшего желания рассказывать свою жизнь.

Инженер же рассказывал свою из благодарности. Симону, который его спас. Я обязан вам жизнью. Она принадлежит вам. Вы заслуживаете того, чтобы ее знать.

Симон, слушая его, думал: Почему мы всегда так отличаемся друг от друга? Как так получается, что я всегда скучаю? Конечно, он намного моложе, но все же. А вы, спросил инженер, у вас есть какое-то увлечение, как скрипка у Энгра?

Нет, ответил Симон. Никаких скрипок. Вообще ничего? спросил инженер. Но тогда что же вы делаете на досуге? Ничего, ответил Симон, я сплю, читаю, слушаю музыку. Какую именно? спросил инженер. Когда как, ответил Симон. Он спросил себя, как долго еще продлится этот ужин. Они почти закончили.

Естественно, сказал инженер, но в общем, предпочтительно вы слушаете что? Этот парень, хоть и очень симпатичный, определенно начинает меня донимать, подумал Симон. Ну, где там этот кофе? Сейчас, немного терпения.

Неспособный хранить молчание. Слушать фоновую музыку. Или просто любоваться цветом неба, в тот момент темно-синим, почти черным, инженер вновь задал свой вопрос: Какую музыку? Симон не желал отвечать. Однако парень такой любезный. Упрекнуть его не в чем. Симон еще немного поколебался, затем, с вынужденной гримасой в стиле негра-клоуна, ответил: Джаз.

Он лгал. Он его больше не слушал. Слушал другую музыку, красивую, великую, классическую, сложную. Принялся ее слушать сразу после своего дезертирства. Свинга ему не хватало, и, за неимением свинга, он нашпиговывал себя всякими красотами. Уж лучше бы сказал правду.

Инженер сверился с часами. Инженер все еще не чувствовал себя расквитавшимся. Он все еще хотел отблагодарить. Его признательность, чтобы исчерпаться, требовала очередного жеста.

Я знаю неплохой клуб в городе, сказал он. Да ну? отозвался Симон. Да, сказал инженер, и в его взгляде мелькнула какая-то лукавинка: Вот что я вам предлагаю: пойдем туда, выпьем по стаканчику, а сразу после этого я отвезу вас на вокзал. Ну как?

Это надо обдумать, подумал Симон. И в свою очередь сверился с часами. Сейчас двадцать один пятнадцать, сказал он. Да, сказал инженер, приблизительно. А далеко ваш клуб? Ехать четверть часа, сказал инженер.

Симон принялся высчитывать: пока приедем туда, будет половина десятого. Остаемся час и уходим. Можно. Тебе хотя бы хочется? Да, сказал он себе, мне это пошло бы на пользу. И потом, Сюзанна ничего не узнает. Ладно, сказал он, но не больше часа.

3

Симон предположил, что выпивать придется в жалкой провинциальной дискотеке. На первый взгляд все так и выглядело.

Пока инженер в третий раз парковал свою машину на месте, которое могло вместить две такие же, его и Сюзанны, Симон рассматривал вывеску клуба.

Дельфин выпрыгивал из воды. Веселая физиономия китообразного, половина его брюха, волнистая линия моря — все было выведено одной непрерывной линией зеленого неона. И чтобы не оставалось, думал Симон, почти ощущая тошноту, морскую болезнь, из-за тряски после ужина, вперед-назад, от маневров инженера, который никак не мог припарковаться, — так вот, чтобы не оставалось ни малейшего сомнения в личности млекопитающего и цвете неона, по буквам из такого же неона можно было прочесть название «Зеленый дельфин». Пойдем? спросил немного запыхавшийся инженер.

Они пересекли улицу. Инженер сетовал на боль в руке. Я не понимаю, сказал он. Чего? спросил Симон. Почему эта машина не укомплектована усилителем рулевого управления, сказал инженер. Моя жена тоже на это жалуется, сообщил Симон. Да? воодушевился инженер. У нее такая же, сказал Симон. Войдем? спросил инженер. А разве мы здесь не для этого? подумал Симон.

Четверть часа на дорогу, пять минут на парковочные маневры, было уже 21:35. Времени нет уже ни на что, подумал он, глядя на приближающуюся дверь. Ну и пусть, зайдем. Сомневаюсь, что музыканты уже здесь. А если они уже здесь, то все равно слишком рано. Как правило, они начинают самое раннее в десять. В мое время было так. Ну, короче, ничего страшного, подождем. Если они уже здесь. А если нет, ну так послушаем пластинки. Во сколько там мой поезд? В двадцать два пятьдесят восемь? Да?

Дверь высвободила музыку с напором, яростную, поскольку запертую. Могла быть какая-нибудь патока, а был Колтрейн. Когда, едва войдя, получаешь такое прямо в рожу, это потрясает. Симон был потрясен.

Как обычно, Колтрейн проигрывал старую тему. Она едва узнавалась, эта тема. Вот Колтрейн, да, тот был узнаваем, узнаваем среди тысяч, своей манерой так омолаживать вещи, что после него, без него они уже казались мертвыми.

Пораженный Симон слушал это и, слушая, думал то, что он думал всегда: Вот что такое стиль. А у меня? спросил он себя, не имея возможности пройти дальше, столько было народу. Был ли у меня стиль? Во всяком случае, говорили, что был. Да, но между тем что говорили критики и что знал я сам. Короче, инженер шел впереди него.

Симон увидел, как тот завел переговоры с усталой красавицей, которая держала бар. «Держала» — правильное слово. У нее и в самом деле был такой вид, словно она защищала свою осажденную стойку. Симон подумал: Все забито, я уже устал, надо уходить.

Клуб в подвале открыт, сказал инженер. Музыканты приедут только в десять. Что делаем? Симон посмотрел на часы. 21:40. Затем спросил: Сколько ехать отсюда до вокзала? Десять минут, ответил инженер.

Ладно, сказал Симон, спустимся, выпьем по стаканчику, подождем музыкантов, послушаем их полчаса и уедем, как вам такое? О, мне-то годится, ответил инженер, как бы говоря: Я-то что, ведь это для вас. Тогда идем, сказал Симон.

Инженер стал прокладывать путь в толпе, которая, за неимением места у бара, пила стоя, где придется. Затем предстояло толкнуть дверь, спуститься по лестнице, толкнуть другую дверь и войти.

Вот мы и здесь, подумал Симон. Он мог бы подумать: Место приятное. Подумать, как какой угодно любитель джаза, который открывает для себя место, где играют его любимую музыку. Да, он мог бы так подумать. Но Симон был не какой угодно любитель; он был из тех, кто его играет, этот джаз, его играл, его будет играть. Тогда что же он подумал или, точнее, что он почувствовал, открывая для себя обстановку этого клуба, в красных тонах, приятных, но достаточно темных, смягченных светло-красными абажурами маленьких ламп на столиках?

Я не знаю. Он не сумел мне рассказать. Я был ошарашен, сказал он мне. Он позволил инженеру подвести себя, как инвалида, к столику. Он не смотрел вперед. Он смотрел в сторону пустой эстрады. Совсем даже не пустой. Пустой — в смысле без людей. Без него, каковой она и останется.