Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми - Страница 10

— Сейчас будет ливень — да еще какой! Думаю, что приметы меня не обманывают... Так что давайте спрячемся где-нибудь под крышей. Там мы сможем поподробнее поговорить о твоих горестях, прелестная девица, ибо молодость твоя и тяжкие испытания, выпавшие на твою долю, разрывают мне сердце.

Бедняжка перекрестилась и поклялась, что никогда в жизни не пойдет больше с незнакомцами в темные переулки. Уж лучше она умрет от холода и голода на том самом месте, где сейчас сидит. Но дождь лил все сильнее, а слабая девушка после долгих колебаний в конце концов отправилась с нами: ведь нас она уже знала и относилась к нам с полным доверием. Скромно потупившись, она сказала нам, что ее зовут Евой, а также произнесла имя своего отца — какое-то языческое венгерское имя, которое не смог повторить ни один из нас. Потому я попросил ее, чтобы она мне это написала, но как дочь благородного венгерского вельможи она, разумеется, не умела писать.

Мы стучались в двери многих домов, но их обитатели не хотели нас пускать; но наконец мы наткнулись на мелкого торговца, у которого купили по безбожной цене хлеба, сыра и мяса. Этот человек показал нам также некий почтенный публичный дом, утверждая, что это единственное место, где мы можем спокойно переночевать, не опасаясь людей коменданта, ибо хозяйка платит немалые денежки за то, чтобы без помех заниматься своим делом.

Мы последовали любезному совету торговца и отправились в бордель. Хозяйка, сразу заметив, что у нас полно денег, оказала нам самый радушный прием. Она даже не пыталась навязать нам своих девиц, которые, судя по звукам, доносившимся до нас, не страдали от недостатка работы.

Увидев, что мы с девушкой, содержательница почтенного заведения приветствовала нас как умных и предусмотрительных людей, которые в эти трудные времена пришли к ней в гости — если можно так выразиться — с собственной закуской.

Она отвела нас в чистенькую комнатку под самой крышей и заверила, что тут никто нас не побеспокоит до утра. Женщина даже разожгла огонь в очаге, чтобы мы могли высушить промокшую одежду.

Чтобы не обмануть ее вполне понятных ожиданий и твердо знать, что она, польстившись на вознаграждение, не выдаст нас властям, мы еще попросили ее принести нам кувшин вина, за который заплатили сумасшедшие деньги.

И вот мы наелись, напились и согрелись.

Когда же мы с Антти разделись, чтобы высушить у очага свои мокрые вещи, спутница наша тоже осмелилась снять платье, оставшись лишь в одной из своих бесчисленных нижних юбок. И хотя многострадальный наряд красавицы был замызган и потрепан, я увидел, что сшит он из дорогих и добротных тканей, а потому история Евы показалась мне еще более правдоподобной, чем раньше.

Я одолжил девушке гребень, чтобы она смогла причесаться. А когда от вина щеки ее раскраснелись, я окончательно понял, какая она удивительно милая, стройная и ясноглазая.

Антти, наевшись досыта, тоже стал бросать на девушку задумчивые взгляды — а над нашими головами барабанил по крыше дождь.

Наконец брат мой не выдержал и проговорил:

— Хоть и носишь ты имя праматери нашей Евы, все же лучше бы тебе надеть на себя платье. Думаю, оно уже успело высохнуть. Ведь даже в Писании сказано, что не следует вводить людей во искушение, и мне не хочется, чтобы твои белые плечи сбивали меня с пути истинного.

Тем не менее Антти пялился на нее еще более жадно, чем раньше, она же, скромно потупившись, отламывала от краюхи хлеба маленькие кусочки, смачивала их в вине и отправляла в рот. Глаза Антти уже едва не вылезали из орбит, он ерзал на табурете, постанывал и громко дышал. Лоб его покрылся крупными каплями пота, хотя в комнате было совсем не жарко. Я никогда в жизни не видел, чтобы женщина доводила моего брата до такого состояния, и поскольку он, на мой взгляд, уже вполне наелся и отдохнул, я сказал:

— Мне кажется, звонят к вечерне. Это — последняя возможность осуществить наши славные замыслы.

Но в этот миг прогремел гром, небеса снова разверзлись, и град величиной с куриное яйцо обрушился на улицы и крыши Вены.

Несколько минут мы прислушивались к шуму дождя и стуку градин; потом Антти со вздохом изрек:

— Аллах не желает этого допустить. Этот ливень в мгновение ока затушит даже самый сильный пожар. Знай мы об этом заранее — могли бы вообще не соваться в этот чертов город.

Дождь не утихал, и вскоре — уж не знаю, почему — присутствие Антти стало чрезвычайно раздражать меня. И я сказал:

— Почему бы тебе не постоять под дверями и не проследить, чтобы нам никто не мешал? Сия прелестная и скромная девица, несомненно, желает потолковать со мной с глазу на глаз и обсудить, чем мы могли бы помочь ей в ее бедственном положении.

Думаю, что я сказал это без всякой задней мысли. Но девушка, видимо, неправильно меня поняла. Обеими руками вцепившись в Антти, она в ужасе закричала:

— Не оставляй меня наедине с твоим братом, дорогой господин Антти! Он смотрит на меня, как волк — на овечку! О, я уже не верю ни одному мужчине!

Антти побагровел, сжал кулаки и заявил:

— Микаэль, я запрещаю тебе смотреть на эту достойную девицу, ибо у тебя грязные намерения!

Он осторожно взял девушку на руки и посадил к себе на колени, нежно погладил пальцами по подбородку и добавил:

— Ничего не бойся, благородная госпожа

Ева! Положись на меня, и если будет на то воля Аллаха, я благополучно доставлю тебя на родину. Честно говоря, мы с братом оба служим туркам и сами пытаемся выбраться из этого проклятого города.

Девица ничуть не испугалась. Глядя Антти прямо в круглые серые глаза, она промолвила:

— Да будь вы хоть черти или оборотни, я все равно с радостью пойду с вами — лишь бы не оставаться здесь! Турки относились ко мне куда милосерднее, чем христиане, и теперь меня вовсе не удивляет, что множество доблестных мужей из-за притеснений и обид приняло ислам и предпочитает служить султану, а не этому проклятому Фердинанду. Увидев вас, господин мой, среди пленников, я сразу же восхитилась вашей силой, благородством и великодушием. Вы, наверное, происходите из знатного немецкого рода, господин мой, ибо прекрасно говорите на этом ненавистном мне языке.

Лоб Антти снова покрылся крупными каплями пота. Пряча от девушки глаза, брат мой пробормотал:

— Честно говоря, я выучил этот язык у походных костров, и лишь из любезности можете вы назвать мою грубую солдатскую тарабарщину хорошим немецким... Я родился в глуши, в диком краю волков и медведей, и ни одному королю не пришло пока в голову произвести меня в рыцари. Но в армии султана я дослужился до пера цапли, украсившего мой тюрбан пушкаря, и думаю, что это вполне соответствует здешним золотым шпорам.

Госпожу Еву премного порадовали эти слова. Она доверчиво склонила темноволосую головку на плечо Антти, посмотрела на меня, как на назойливую муху, и сказала:

— Господин Микаэль как человек воспитанный, несомненно, понимает, что нам с господином Антти нужно потолковать о личных делах. И потому надеюсь, что господин Микаэль с радостью оставит нас одних и последит, чтобы нам никто не мешал.

Но Антти удержал меня, осторожно снял красавицу с колен и нежно опустил на край ложа, после чего немного постоял над ней, глядя на ее обнаженные плечи и длинные волосы; потом брат мой тяжело вздохнул и произнес:

— О, как горяча ты в моих объятиях, госпожа Ева! Щеки твои нежны и покрыты пушком, как персики, и кажешься ты мне прекраснее луны на небесах.

Она же потупилась и покачала головой.

— О нет, я вовсе не красива! — прошептала она. — Я — лишь бедная сирота, и даже при дворе короля Сапойаи нет у меня покровителя, который помог бы мне вернуть все богатства моего отца.

Антти затрясся, как подрубленный дуб, посмотрел на меня затравленным взглядом и в ужасе промолвил:

— О Аллах, так уж, видно, мне на роду написано! Вылей мне на голову ушат холодной воды, брат мой Микаэль! Пусти мне кровь, тресни меня палкой по лбу или как-нибудь по-другому приведи меня в чувство, ибо разум мой помутился, едва я сжал эту красавицу в объятиях!