Чужак из ниоткуда 2 (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич - Страница 15

С настойчиво пробивающимися усами и бородой я поступал просто — начал сбривать. Как раз утром двадцать пятого декабря, в день своего рождения, и начал делать это регулярно. Благо, появилось чем. Ещё будучи в Алмалыке, я как-то завёл с дедом разговор насчёт бритья. Тогда бриться было ещё рановато, но я понимал, что скоро этот момент настанет.

Дед каждое утро, перед работой и завтраком, брился опасной бритвой, правя её на оборотной стороне старого кожаного ремня, взбивая помазком мыльную пену в специальном алюминиевом стаканчике и глядя в маленькое прямоугольное зеркало, висящее над раковиной. Сам процесс бритья выглядел эдаким суровым мужским ритуалом, освящённым столетиями, и одна мысль, чтобы использовать для этого какую-нибудь электробритву «Харьков», которую предпочитал отец, казалось мне если и не кощунственной, то не стоящей дальнейшего рассмотрения. Только опасная бритва! К тому же Кемрар Гели в бытность свою взрослым космическим инженером-пилотом, пользовался похожей.

Это была традиция, которая тянулась с тех далёких времён, когда первые гарадские космонавты, которые, к слову, как и земные, в большинстве своём были военными лётчиками, отправлялись к месту старта. По легенде, первым, кто начал бриться перед стартом опасной бритвой, был первый космонавт Гарада Сентан Ирм. Полёт прошёл удачно, Сентан, как и здешний Гагарин, мгновенно стал героем всего Гарада, и уже через пару лет после начала космических полётов выйти на старт, не побрившись опасной бритвой, начало считаться плохой приметой. Я говорил, что гарадские космонавты суеверны до смешного? Теперь говорю (земные тоже, но об этом я узнал позже). Так вот — бритьё. Традиция крепла и ширилась, и к тому времени, когда силгурды приступили к освоению своей двойной звёздной системы (начали, естественно, со спутника Гарада — Сшивы), бритьё опасной бритвой стало отличительной особенностью всех, кто причислял себя к космонавтам.

— Деда, — помнится, спросил я, в очередной раз наблюдая за его бритьём. — Меня научишь пользоваться такой бритвой?

Не говорить же было, что я умею.

— Научить можно, — ответил дед. — Да только оно тебе надо? Сейчас всё проще. Электробритвы, станки. Это нас, стариков-фронтовиков, уже не переделать, а молодёжь… — он артистично снял пену с верхней губы, подперев её изнутри языком.

— Надо, — сказал я. — Хочу бриться так же, когда время придёт.

Вот оно и пришло. Вместе с немецкой бритвой Solingen, которую подарил мне дед на четырнадцатилетие, прислав её заказной бандеролью по почте. Вместе с бритвой в чёрной фирменной коробке из плотного картона он прислал письмо, в котором сообщал, что они с бабушкой и прабабушкой уже переехали в станицу Каменомостскую, что недалеко от города Майкопа, которая теперь считается посёлком городского типа. Купили хороший кирпичный четырёхкомнатный дом с десятью сотками земли; есть баня, сад, два сарая (дровяной и для всякого барахла), и вообще все необходимое для жизни. Ждут в гости. Кофманы тоже переехали в соседний Краснодар, у них всё хорошо, передают привет. Бритва же — трофейная, с военных времён. «У меня их две штуки было, — писал дед, — на всякий случай. Одной до сих пор пользуюсь, всё как новая, а вторую куда девать? Пусть внуку будет, решил. Не волнуйтесь, ей никто вообще никогда не брился. Я эти бритвы в разбомбленном магазине нашёл, в сорок пятом, в городе Веймар, что в Тюрингии. На полу валялись, среди битого кирпича, оставалось только подобрать. Там много чего было, но я взял только бритвы и зажигалку…»

— Ну, дед Лёша, молодец! — воскликнула мама, прочитав письмо. — Отличный подарок внуку, прямо уважаю. Мой отец вообще ничего из Германии не привёз. Мы, помнится, так ждали, так ждали… Бедно ведь жили, босые летом ходили, обувку берегли… Мать, помню, даже всплакнула. «Ты бы, — говорит, хоть отрез ткани какой привёз, — пошили бы рубашки детям».

— А он что? — спросил я.

— А он говорит, — я солдат, а не грабитель. Не мог, говорит, взять ничего, рука не поднималась.

— А дед Лёша, значит, не постеснялся, — сказал я. — У него и машина трофейная, немецкая. Отличная машина, кстати, очень нас выручила.

— Характеры разные, — пожала мама плечами. — Я деда Лёшу только похвалить за это могу. В конце концов, мы победили. А немцы… Они столько горя нашей стране принесли, что оно долго ещё не забудется. Но и своего отца не осуждаю. Характеры разные, — повторила она.

Вот так решился вопрос с бритьём (бритва, к слову, оказалась великолепной, у меня такой и на Гараде не было). Что до эротических снов, то с этим ничего сделать было нельзя, да и не нужно. Снятся — и хорошо. Будем надеяться, что Наташа меня не забудет, и когда-нибудь (не слишком долго, пожалуйста) они станут реальностью.

Чем ещё запомнился ушедший тысяча девятьсот семьдесят первый?

Я научился стрелять и водить танк.

Кемрар Гели за всю свою жизнь не стрелял ни разу. Так уж вышло. Стрелковое огнестрельное оружие, разумеется, на Гараде имелось, но использовали его только в армии, куда мужчины попадали исключительно по контракту, добровольно. Ещё и конкурс нужно было выдержать бешеный, поскольку сама армия была относительно небольшой (не с кем воевать, всех победили), а желающих послужить много. Мне, однако, никогда в армию не хотелось. Военная подготовка, которую я проходил в Космической Академии, касалась только обучения лётному делу на универсальном истребителе «Охотник»-42М', способном уничтожать врага как на земле и в космосе, так и почти в любой атмосфере (до определённой плотности и температуры, разумеется). В космосе нам тоже воевать было не с кем, но истребители были созданы на всякий случай. Вдруг прилетят злые инопланетяне-захватчики? Когда люди, они же силгурды, воюют на протяжение всей своей истории, им трудно представить, что кто-то разумный за пределами их звездной системы (если таковой вообще имеется) может вести себя иначе. Нет, мы, конечно, все из себя такие гуманисты, что дальше некуда, но наш бронепоезд, как поётся в одной советской песне, стоит на запасном пути. И это правильно.

Что до охоты на животных, то она на Гараде была запрещена. После ядерной войны, которая чуть было не уничтожила всё живое, восстановление биосферы ещё продолжалось, а многие виды приходилось возрождать буквально из пробирки. Какая уж тут охота.

Здесь же, на Земле, как я понял, огнестрельное оружие было распространено не только в многочисленных армиях (у каждой страны — своя армия, безумно расточительно с моей точки зрения). Среди охотников — само собой. Однако были страны, и не мало, где оружие свободно продавалось гражданам! Те же Соединённые Штаты Америки, Канада, Израиль, Швейцария…

В Советском Союзе оружие гражданам продавали только охотничье. Пятизарядная малокалиберная винтовка, которую я обнаружил у нас в доме в самые первые дни своего пребывания в новом теле, как раз и считалась таковым. Отец никогда с ней не охотился, но любил брать на пикники, чтобы там пострелять по пустым банкам и бутылкам.

На таком пикнике я стрелять и научился. Сначала на пикнике, а затем и на военном стрельбище, из настоящего боевого оружия — пистолета Макарова, автомата АКМ и РПК — ручного пулемёта Калашникова.

— Как это — забыл? — помнится, удивился папа, когда впервые протянул мне винтовку.

Дело было в воскресенье, через неделю после нашей победы над сборной дивизии. Мы всей семьёй загрузились в новую машину и поехали на север, за Кушку. Потом свернули направо, в сопки, на грунтовую дорогу. Через некоторое время справа показалась довольно широкая удобная и красивая лощина, с разбросанными там и сям фисташковыми деревьями, и скальными гранитными выходами.

Воды здесь не было, но мы взяли её с собой в двадцатилитровой канистре. Расстелили покрывало, собрали походный столик и четыре табуретки… Вкусная еда, горячий чай из термоса, чистый воздух, ясное небо и пока ещё тёплое солнце. Любимая семья, в конце концов. Да, да, уже любимая, не так давно я неожиданно понял, что мне не нужно играть в сына, брата и внука. Я уже и есть сын, брат и внук. Настоящий, любящий и любимый, без дураков.