"Зарубежная фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Баркер Клайв - Страница 8

— И ты надеялся узнать что-нибудь про родных.

Прозвучало это не как обвинение, хотя могло бы. Маати смущенно закусил губы и повторил утвердительную позу. Улыбка, которую она вызвала, казалась участливой.

— И что же ты узнал за столь плодотворно прожитые дни из книг Сарайкета?

— Я изучил историю города и его андата.

Изящные пальцы произвели жест, который и одобрял, и призывал следовать дальше. Черные глаза излучали интерес, подсказывая Маати, что справляется он неплохо.

— К примеру, я узнал, что дай-кво — предыдущий — прислал вас сюда, когда Иана-кво не сумел удержать Облетающие Лепестки после смерти старого поэта, Миат-кво.

— Скажи-ка, почему он на это пошел?

— Потому, что Облетающие Лепестки ускоряла созревание хлопка в течение прошлых пятидесяти лет, — ответил Маати, довольный своей памятью. — Она заставляла коробочки… раскрываться, если не ошибаюсь. При этом собирать волокна становилось легче. С ее потерей городу пришлось искать другой способ ускорить и улучшить сбор и обработку хлопка, чтобы получить преимущество перед Гальтом и Западными землями, иначе торговцы отправились бы туда и всему городу пришлось бы перемениться. Однако вы приручили Исторгающего Зерно Грядущего Поколения, иначе Неплодного, как его называют на севере, или Бессемянного в городах юга. Торговым домам достаточно заключить соглашение с хаем, и вычесывать из хлопковой ваты семена не придется. Раз на это уходит почти столько же времени, как и на сбор урожая, хлопок попадает к ткачам раньше, чем где-либо еще. Поэтому другие страны и города начали присылать нам свой хлопок, а следом перебрались ткачи, красильщики и портные — все ремесленники.

— Да. И поэтому Сарайкет удерживает позиции, платя лишь каплями крови от уколотых ткаческих пальцев, — сказал учитель, принимая позу подтверждения со слабиной в запястьях, что смутило Маати. — Хотя кровь — не деньги, верно?

Пауза затянулась, пока Маати, чувствуя неловкость, не поспешил ее нарушить.

— А еще вы избавили летние города от крыс и змей.

Поэт ответил чем-то вроде улыбки. Когда он заговорил, в его тоне прозвучало удивление и недовольство собой.

— Да. Зато приманил туда гальтов и западников.

Маати жестами согласился — без прежнего официоза. Учитель как будто не возражал. Казалось, ему даже приятно.

— Я многое узнал о швейном производстве, — произнес Маати. — Не догадывался, сколько всего нужно знать о хлопке и том, как его обрабатывают, о торговых путях… Я прочел целую книгу о мореходстве.

— А сам даже не был у моря?

— Не был.

Учитель принял ответ без порицания и одобрения, но с оттенком того и другого.

— И все из-за какой-то проверки, — произнес он. — Впрочем, немудрено: ведь ты поступил в школу совсем маленьким, а значит, у тебя на них нюх. Как ты справлялся с угадайками у дая-кво?

— Вы… простите, Хешай-кво. Вам очень нужно это узнать?

— Пожалуй, такие вещи способны сказать о многом. Особенно когда их утаивают. Верно?

Маати принял позу извинения. Потом он заговорил, опустив глаза, хотя лжи в его словах не было:

— Когда я попал в школу, один мальчик — еще в начальных классах — сказал мне кое-что. Нас послали рыхлить землю, а у меня оказались слишком нежные руки, и я не мог закончить работу. И вот наш воспитатель, из «черных одежд» — его звали Ота-кво — очень на меня рассердился. Но потом, когда я рассказал, почему не могу сделать то, о чем он просит, он попытался меня утешить и сказал, что если бы я трудился сильнее, это не помогло бы. Вскоре он бросил школу.

— И? Хочешь сказать, что кто-то тебе все объяснил? Звучит не очень-то честно.

— А он ничего секретного мне не говорил. Сказал только кое-что о школе, дал повод задуматься. А потом…

— И как только ты понял, где искать, ответы нашлись сами. Ясно.

— Не совсем так.

— А ты не спрашивал себя, достиг бы ты всего этого сам? В смысле, если бы твой Ота-кво не объяснил тебе правил игры?

Маати вспыхнул. Тайна, которую он хранил долгие годы учебы у дая-кво, открылась в простом разговоре. Хешай-кво, впрочем, принял позу понимания, но сам отвел глаза и странно скривился, не то от досады, не то от муки.

— Хешай-кво…

— Я только что вспомнил об одном деле. Идем со мной.

Маати встал и пошел за учителем. Перед ними простирались хайские чертоги, каждый — больше селения, в котором жил дай-кво, больше всей школы. Поэт и ученик спустились по широкой мраморной лестнице в гулкий сводчатый зал. В прозрачном воздухе витали ароматы сандала и ванили.

— Скажи-ка, Маати, что ты думаешь о рабах?

Странный вопрос. С языка Маати чуть не сорвалось дерзкое «а я о них не думаю», но вместо ответа он на ходу кое-как изобразил просьбу о пояснении.

— Твое мнение о пожизненной кабале.

— Я как-то не думал…

— Так подумай.

Они миновали зал и вышли на широкую, усыпанную цветами дорогу, ведущую под гору, на юг. Перед ними расстилались сады экзотических цветов и фонтанов. За живыми изгородями или матерчатыми ширмами пели невольники, наполняя воздух мелодиями без слов. Солнце дышало жаром, как горн, воздух стал почти вязким от влаги. Казалось, они только-только пришли сюда, а Маати уже взмок и запыхался.

Встречные слуги и знать из утхайема останавливались, чтобы выказать им уважение. Учитель не замечал ни их, ни жары. Его одежды в отличие от платья Маати свободно струились, как вода по камням, а на лбу не выступило ни капли. Мальчик кашлянул.

— В пожизненную кабалу попадают либо по собственной воле, ради блага тех, кому вручают свой договор, либо за какое-нибудь преступление, — осторожно произнес он, стараясь не допустить собственных суждений в формулировку.

— Этому тебя научил дай-кво?

— Нет. Просто… так устроена жизнь. Я и раньше это знал.

— А третий случай? Андаты?

— Не понимаю.

Учитель поднял безукоризненную бровь, улыбаясь незаметнейшей из улыбок.

— Андаты — не преступники. Прежде, чем их воплотят, они не имеют ни мысли, ни воли, ни облика и состоят из чистой идеи. Разве идея может заключить договор?

— Разве идея может отказаться? — возразил Маати.

— А знаешь ли ты, мальчик мой, кто выдает молчание за знак согласия? Вот то-то же.

Они прошли в срединные сады. Впереди выстроились приземистые павильоны, перемежающиеся широкими дорожками, почти улицами. Справа вырос высокий храм. Изгибы его крыш напомнили Маати летящую чайку. У одного из павильонов стояло множество повозок. Вокруг, оживленно переговариваясь, сновали рабочие. Маати заметил на чьей-то спине тюк хлопка. Его охватило волнение: кажется, сейчас он впервые в жизни увидит, как Хешай-кво будет повелевать андатом!

— Ну и ладно. Забудем об этом, — сказал его учитель, словно ждал какого-то ответа. — Хотя знаешь, что? Позже поразмысли о нашем разговоре.

Маати выбрал позу ученика, принимающего задание.

Стоило им приблизиться к зданию, как работники и купцы расступились. Были здесь и утхайемцы в дорогих нарядах и украшениях. Маати заметил в толпе пожилую женщину в одеянии цвета утренней зари — личную советницу хая Сарайкета.

— А хай здесь? — спросил он, неожиданно оробев.

— Иногда бывает. Дает купцам понять, что им уделяют внимание. Глупый трюк, но срабатывает.

Маати нервно сглотнул — отчасти в предвкушении хайского визита, отчасти от равнодушного тона учителя. Они прошли арку и вступили под тенистые своды павильона. Просторный, как склад, он был доверху заполнен тюками хлопка-сырца. Свободными остались лишь узкое пространство под самым сводом и зазор шириной в ладонь под решеткой, на которой лежал хлопок. Перед тюками толпился народ — представители торговых домов, чьи рабочие ждали снаружи, а на помосте стоял хай Сарайкета, человек средних лет с тронутыми сединой волосами, озирая собрание из-под прикрытых век. При нем находились советники, подчиняясь малейшему, почти неуловимому жесту. Маати ощутил в толпе давящую тишину. Затем по залу пополз шепот, сливаясь в неразборчивый гул. Хай поднял бровь и принял позу недоумения, исполненную почти нечеловеческого изящества.