"Зарубежная фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Баркер Клайв - Страница 38

— Красивая речь, — сказала она. — Долго заучивал?

— Не очень.

— И кого ты хотел убедить? Меня или себя?

— Обоих, — ответил он. — Нас обоих. Я ведь прав, и ты это знаешь. Расплата будет тяжелее, чем преступление, и пострадают невинные.

Амат окинула его взглядом. Он так отчаянно хотел доказать свою правоту, убедить ее. Как мальчишка. Ей стало еще тяжелее.

— Пожалуй, — согласилась Амат. — Ну и? С чего начнем?

— Будем расчищать завал. Попытаемся уменьшить ущерб. Да, и вот еще что. Помнишь этого парня, Итани? Ты не знаешь, почему ученик поэта зовет его Отой?

Амат позволила себя отвлечь. Покатала имя в памяти, но ничего не отозвалось. Она отставила чашку на край бассейна и приняла позу признания в невежестве.

— Как будто северное имя, — сказала она. — А когда он его так называл?

— Я приставил к ним человека для слежки. Он подслушал разговор.

— Как-то не вяжется с тем, что Лиат о нем рассказывала.

— Что ж, значит, будем держать ухо востро. Пока нам от этого ни жарко, ни холодно, хотя не нравятся мне такие странности.

— А как насчет Мадж?

— Кого? А-а, островитянки. Надо будет подержать ее при себе недельку-другую. Потом отправлю ее домой. Один торговый дом как раз готовит корабль на восток. Если хайские следователи к тому времени оставят ее в покое, я оплачу ей дорогу. Второй случай может представиться нескоро.

— Надеюсь, ты проследишь, чтобы она добралась благополучно?

— Да, хоть об этом позабочусь.

Долгое время они сидели молча. У Амат было так тяжело на сердце, словно его обложили свинцом. Марчат сидел неподвижно, почти как одурманенный. «Бедняга Вилсин, — подумала она. — Из кожи вон лезет, чтобы представить все в лучшем свете, но сам себе не верит. Слишком умен».

— Стало быть, — тихо сказала Амат, — займемся договорами с красильщиками. Каковы наши условия?

Марчат встретился с ней взглядом и слабо усмехнулся в усы. Почти две ладони он знакомил ее с мелкими делами Дома Вилсинов — соглашениями, которых он достиг со Старым Саньей и гильдией красильщиков, сложностями сообщения с Обаром, пересмотре утхайемцами налоговых ставок. Амат слушала и исподволь, мало-помалу втягивалась в работу.

То и дело она задавала вопросы, чтобы получше разобраться самой и привлечь к обсуждению Марчата. На какое-то время ей почти удалось притвориться, что ничего не случилось — ни с ней, ни с ее отношением к Дому, где она так долго служила. Почти, да не совсем.

Когда она уходила, ее пальцы сморщились от воды, а в голове прояснилось. Предстоял не один день усердного труда, чтобы упорядочить дела. Потом будет осень и снова работа: на Дом Вилсинов — нельзя ведь просто взять и бросить Марчата, — а после, пожалуй, на себя.

Два дня кряду, с тех пор, как Хешай отказался вставать с постели, в жилище поэта толпились люди. Утхайемцы, слуги хая и представители ведущих торговых домов являлись его навестить. Посетители тянулись и днем, и ночью, приносили с собой пищу, питье, едва прикрытое любопытство и взаимные, пусть и не явные, обвинения. Маати приветствовал новоприбывших, принимал дары, усаживал, если находилось место. От нескончаемых поз благодарности у него болели плечи, и хотел он только одного: поскорее всех выставить.

В первую ночь ему пришлось туже всего. Он стоял за дверью Хешаевой комнаты и колотил, требовал и увещевал до половины свечи. Наконец дверь ему открыл… Бессемянный.

Хешай лежал пластом на кушетке, вперившись в никуда, бледный и обмякший. Белый полог его кровати казался погребальным саваном. Маати тронул поэта за плечо. Рассеянный взгляд на миг скользнул к нему и тут же устремился вдаль. Маати сел на стул и остался там до утра.

Ночью Бессемянный то и дело бродил взад-вперед по комнате, точно кот, ищущий лазейку в поленнице. Порой смеялся себе под нос. Маати ненадолго задремал тревожным сном, а когда очнулся, андат сидел на постели и, согнувшись над самым ухом Хешая, что-то быстро и резко шептал. Лицо поэта мучительно исказилось и побагровело. Пока Маати соображал, что происходит, андат смотрел на него и улыбался, не прекращая изливать яд. Юноша закричал на него и отпихнул прочь.

С приходом утра и первого наплыва посетителей Хешай приподнялся на кровати и велел Маати спуститься и принять людей. Потом поэт с андатом опять заперлись, и с тех пор поток визитеров почти не иссякал. Они ушли, когда ночная свеча прогорела на четверть, а перед рассветом пришли вновь.

— Привет вам от Аннана Тияна из Дома Тиянов, — громко произнес с порога очередной пожилой посетитель. Ему пришлось повысить тон, чтобы перекричать разговор, что шел за спиной у Маати. — Мы слышали, что поэту нездоровится, и хотели…

Маати поспешно ответил позой признательности и гостеприимства, которых совсем не чувствовал, и пропустил старика внутрь. Он знал, зачем сюда слетелась эта стая падальщиков — за новостями о Хешае. Маати брал у них еду и подавал им же на стол, разливал их вино в чаши для гостей. А наверху Хешай, быть может… Нет, гадать было невыносимо. Какой-то придворный в шелковом одеянии поманил Маати к себе и вполголоса спросил, не может ли он чем помочь поэту в час нужды.

Первым признаком перемен для Маати стала внезапная тишина. Все неожиданно замолчали. Маати метнулся к входной двери и столкнулся нос к носу с рассерженным хаем Сарайкетским.

— Где твой учитель? — прогремел хай. Слова без позы показались Маати еще более угрожающими. Маати принял позу приветствия и отвел глаза.

— Отдыхает, высочайший.

Хай медленно огляделся. Между бровей у него залегла складка. Гости тотчас приняли должные позы — только ткань зашуршала. Хай вопросительно сложил руки, обращаясь к одному Маати, хотя взгляд его был устремлен на собравшихся.

— Кто это? — спросил хай.

— Сочувствующие, — ответил Маати.

Хай промолчал, и тишина стала мучительно неловкой. Наконец он шагнул вперед, взял Маати за плечо и повернул к лестнице. Маати пришлось идти первому.

— Когда я спущусь, — произнес хай ровным, почти будничным тоном, — каждого, кого встречу здесь, лишу половины состояния.

Дойдя до верхней ступени, Маати свернул и провел хая коротким коридором к двери Хешая. Та была все так же заперта изнутри. Маати повернулся к хаю с позой извинения, но тот отстранил его.

— Хешай, — сказал он гулким басом. — Отопри дверь.

Через несколько мгновений в тишине раздались тихие шаги. Скрипнул засов, и дверь распахнулась. Хай вошел, оттеснив Бессемянного в сторону, Маати — за ним. Андат поставил брус засова у стены, поймал взгляд Маати и принял позу приветствия старого друга. Маати вскипел, но не подал вида, только отвернулся.

Хай встал в изножье Хешаевой кровати, где полулежал поэт. За день он переоделся: сменил коричневое церемониальное одеяние на светлое, траурное. Углы огромного рта опустились, волосы были взъерошены. Хай протянул руку и откинул полог в сторону. Маати только сейчас разглядел, до чего они похожи, правитель и андат: та же грация, стать, внушительность. Хая отличали разве что морщинки вокруг глаз и не столь идеальная красота.

— Я говорил с Марчатом Вилсином из Гальтского Дома, — произнес хай. — Он снова приносит извинения. Будет расследование. Оно уже началось.

Хешай опустил глаза, но принял позу благодарности. Хай продолжал.

— Мы также допросили пострадавшую и распорядительницу Дома Вилсинов, которая вела переговоры. Кое-что осталось невыясненным.

Хешай кивнул и потряс головой, будто прочищая ее. Потом свесил ноги с постели и принял позу согласия.

— Как пожелаете, высочайший, — сказал он. — Спрашивайте. Постараюсь ответить.

— Не ты, — поправил хай. — От тебя требуется лишь приструнить свое создание.

Хешай посмотрел на Маати, потом на андата, посерел и сжал губы. Бессемянный напрягся и медленно, будто двигаясь под водой, подошел к кровати и согнулся перед хаем в позе почтения. Маати, не совсем понимая, что делает, шагнул вперед, чтобы защитить кого-нибудь — Хешая, хая, андата. Это желание смешалось с гневом и жутким предчувствием непоправимого.